Все эти странности являлись не причудой жителей Инской, а диктовались родом их занятий: едва ли не в каждом доме имело место быть, по большей части негласно и тайно, развеселое публичное заведение. Под разнобойные голоса гармошек и гитар, под рев граммофонов и зазывные женские хохотки в этих домах столько промотано денег, столько пролито пьяных слез и порвано рубах, столько, в конце концов, жизней и судеб пущено под откос, что добропорядочные новониколаевцы старались здесь не показываться и даже писали жалобы в городскую управу и полицмейстеру, требуя закрытия заведений, оскорбляющих общественную нравственность. Ответ им поступал один и тот же: сосредоточение публичных заведений в одном месте облегчает контроль над их деятельностью, дабы зараза разврата не расползалась по всему городу.

И жила Инская улица прежней своей забубённой жизнью, хмельной и шумной — хоть на един час, да сладкой

Рано утром, на третий день после Рождества, брела здесь, мимо домов и палисадников, тяжело опираясь на длинную суковатую палку, Зеленая Варвара — старуха странная и страшная.

Круто прихрамывая на левую ногу, она бороздила неулежалый снег и оставляла справа глубокие лунки от палки, остро затесанной на конце, как копье. Смотрела себе под ноги, низко склонив плоскую голову, будто ее перевешивал длинный изогнутый нос, похожий на клюв неведомой птицы. Вся одежда на ней, начиная с низко повязанного платка и заканчивая пимами с короткими голенищами, была зеленого цвета. Даже рваные перчатки, из которых высовывались худые крючковатые пальцы с загнутыми ногтями, — зеленые.

Не оглядываясь по сторонам, не замедляя своего тяжелого, гребущего шага, старуха брела и брела, казалось, без всякой цели и направления. Но нет. Остановилась возле дома с яркими синими наличниками, подняла голову, пробурчала что-то невнятное и грохнула суковатой палкой в глухие, изнутри закрытые ворота. Открывать на этот стук не спешили, и тогда старуха, поудобнее перехватив правой рукой палку, забарабанила с такой силой, что гул зазвучал над всей улицей. В ответ состукали двери, прохрупали торопливые шаги по снегу и женский голос, хриплый и злой, возмутился:

— Кого там черти принесли?! Чего тарабаните?!

— Отчиняй ворота, Матрена. Я пришла, Варвара.

— Охтим нешеньки, — голос в одно мгновение переродился, зазвучал ласково и подобострастно, — а я думаю: кто к нам с утра в гости пожаловал?.. Милости просим, Варварушка, проходи…

Звякнул железный запор, глухие ворота распахнулись, и толстая, встрепанная Матрена Кадочникова, содержательница тайного публичного дома, беспрестанно кланяясь, попятилась задом к крыльцу, пропуская Зеленую Варвару в свое веселое заведение. Являло оно собой зрелище немудреное и простое: махонькая прихожая с большой русской печью и со шкафчиком, за стеклом которого виднелся небогатый набор посуды, дальше — зал с большим круглым столом, застеленным синей скатертью, а по бокам — три двери, ведущие в отдельные комнатки. Одна из дверей была открыта, и через узкий проем виднелась железная кровать с алым атласным одеялом, и возле кровати — узкий столик на гнутых ножках да венский стул с наброшенной на его спинку цветастой юбкой.

— Садись за стол, Варварушка, я самовар подам, вареньице выставлю, чайку попьем… — Матрена продолжала семенить перед гостьей, а сама пыталась широким задом прикрыть нечаянно распахнувшуюся дверь в комнатку, где шибко уж зазывно алело атласное одеяло. Зеленая Варвара будто и не слышала хозяйки — как перешагнула порог, так и встала намертво, уцепившись за свою суковатую палку правой рукой, а левой придерживая какую-то поклажу у себя за пазухой. Большой загнутый нос, грозно нависая над блеклыми, выцветшими губами, словно что-то вынюхивал

— Проходи, проходи, гостья дорогая, присаживайся, в ногах правды нет… — лебезила, не утихая, Матрена.

— Врешь, лахудра распутная! — Голос из тощего тела как из трубы иерихонской. — Никакая я тебе не дорогая. Подай мне девку, убедиться желаю, как ты ее извалтузила. Подай!

Последнее слово так громко грохнуло, будто из ружья пальнули. Матрена колыхнулась телесами, в лицо ей кинулась ярая кровь, и от толстых обвислых щек можно было теперь поджигать лучину. Перепуганная до потери дыхания, хотела все-таки хитрая баба повернуть по-своему, затараторила сорочьей скороговоркой:

— Не пойму, Варварушка, пошто ты гневашься, никак не пойму — никого не валтузила, девоньки мои во здравии и веселы, конфет им намедни купила, уж так радовались…

— Подай! — снова громыхнула старуха, и остро затесанный конец палки вонзился в широкую крашеную половицу.

— Да спят они, милая ты моя, спят сладкие, я и будить их не хотела, пускай понежатся…

Договорить Матрена не успела: легкие филенчатые двери крайней комнатки распахнулись с треском, и в зал вырвалась зареванная девушка с распущенными волосами, в изорванной нижней рубахе, сквозь лоскуты которой просвечивали на белом теле красные полосы.

— Врет она все, Варвара, врет! — рыдала девушка, не утирая слез. — Вот ее доброта да нежность — ремнем хлестала. А за что? Один раз отлучилась без спроса — а накинулась, как зверь. Найди ей управу, Варварушка, всю судьбу заела!

— Я заела?! — взметнулась Матрена, отчаянно взмахивая руками. — Да ты бы давно загинула, с голоду сдохла бы!

— Цыть! — властно осекла ее старуха. — Молчи, толстомясая, меня слушай. Еще раз до девки дотронешься — изничтожу. Праху не останется. Слышишь?!

— Слышу, слышу, — серея щеками, сгибаясь и оплывая телесами, испуганно бормотала Матрена, — все исполню, только не серчай.

— Гляди у меня! — Из-за пазухи, из вороха зеленого тряпья, намотанного поверх рваной шубейки, старуха вытащила левую руку, а в ней — махонький, еще слепой, котенок. — Прими животину, пои, корми, не вздумай угробить. Ну?! Держи!

Прямо в ладони передала Матрене котенка, круто развернулась и вышла из дома, оставив двери за собой распахнутыми настежь.

Матрена так и села на лавку с котенком в руках, тупо и незряче уставясь в открытые двери. Только и смогла выдавить из себя злым, растерянным шепотом:

— И откуда тебя черти на нашу голову притащили?!

А вот этого — откуда появилась Зеленая Варвара и кто она такая — не знал никто.

Объявилась она в городе лет пять-шесть назад, сразу собрав вокруг себя на станции толпу зевак, которые дивились на ее зеленые одежды, показывали пальцами и хохотали в свое удовольствие, потешаясь бесплатным зрелищем. Старуха, сидя на лавке, спокойно перебирала зеленые тряпочки, разглаживала их на коленке, сворачивала и складывала в мешок с веревочными завязками, тоже зелеными. На людей, столпившихся вокруг, она даже и глазом не повела. Тряпочки уложила, мешок увязала, приладила его себе за спину и пошла, постукивая по полу суковатой палкой и глядя себе под ноги, опустив голову. С этого дня она и стала жить в городе, по которому ходила с раннего утра до поздней ночи, пересекая его из конца в конец, редко где присаживаясь и отдыхая. Кормилась подаяниями, ночевала где придется: зимой — в банях и хлевах, а летом — под кустом или на лавке. Она могла зайти в любой дом, нашуметь на хозяев, если занимались они неблаговидными делами, и редко кто отваживался выставить ее за порог. Имелась на то веская причина, потому как страх перед старухой возник не на пустом месте, а после одного страшного и всех удивившего случая. Бондарь Архипов с Сузунской улицы, вечно пьяный и драчливый, так круто отутюжил под горячую руку свою жену, что она захаркала кровью. А ему — трава не расти. Гулеванит по-прежнему, песни орет, бродит по ограде в разодранной рубахе и лается на прохожих. И появляется в это самое время Зеленая Варвара. Закричала, стала строжиться на Архипова, но тот лишь сильнее раззадорился. Она ему слово, а он ей в ответ — десять, и все матерные. После и совсем в раж впал: вытолкал старуху взашей из ограды и напоследок, за воротами уже, так поддал, что она растянулась в пыли зеленой ветошью. Поднялась, отряхнулась, перехватила удобнее суковатую палку и погрозила: «Пожалеешь еще, да поздно будет!» С тем и ушла. На следующий день Архипов забился в падучей; его отходили, но он начал чахнуть и истаял за две недели, в гробу лежал — кожа да кости. А жена его выздоровела. И до сих пор живет, на той же Сузунской улице. После этого случая Зеленую Варвару стали не на шутку бояться, заискивали перед ней и старались задарить. А задарить ее можно было только одним — преподнести какую-нибудь вещицу или просто тряпочку, но непременно зеленого цвета. Она радовалась таким подаркам, как дитя малое, и даже подобие улыбки появлялось на блеклых, сморщенных губах.

А еще Зеленая Варвара никогда не проходила мимо, если на глаза ей попадался брошенный щенок или котенок. Обязательно подберет, сунет в лохмотья на груди, обогреет, а после заявится кому-нибудь в дом и вручит свою находку, строго-настрого наказав при этом не обижать животину, а кормить и холить. По прошествии времени не ленилась и приходила проверять — как ее наказ выполняется. По этой или по какой иной причине, но ни одна собака, даже самая злая, никогда на Варвару не гавкала и ни разу не укусила. Еще издали завидев ее, дворняги сразу начинали вилять хвостами, а страшенные цепные кобели во дворах припадали на передние лапы и ползли ей навстречу, насколько позволяла крепкая привязь.

Так вот и жила Зеленая Варвара в Ново-Николаевске.

Матрена вскинулась на лавке, будто от сна пробудилась, бросилась к комоду, порылась в нем и вытащила легонький зеленый шарфик. Старенький уже, в дырках, ну да ладно, дырки не в счет — главное, что зеленый.

— Анька, догони Варвару, отдай, — приказала она, протягивая шарфик растрепанной девушке, с которой только что зубатилась, — да быстро беги, не мешкай!

Анна, не мешкая, натянула на себя юбку с кофтенкой, накинула шубейку и выскочила за ворота, на ходу повязывая платок. Варвара уже спускалась по берегу Каменки, собираясь перейти речку по льду. Анна догнала ее на самой кромке, подала шарфик, благодарно поклонилась: