Единственная, кто продолжает нас связывать, поддерживает минимальный уровень в сообщающихся сосудах, это – Раиса Тимофеевна. Мой муж зовет ее Сарафанное радио – деликатное определение для завзятой собирательницы и распространительницы слухов.

Мне кажется, за пятнадцать лет Раиса Тимофеевна нисколько не изменилась. Хотя, когда мы здесь поселились, она уже собиралась на пенсию и годилась большинству женщин в матери. Мы постарели, а Раиса Тимофеевна точно законсервировалась. Она одинока – муж умер рано, детей не было. Но по характеру, по страстному интересу к чужой жизни Раисе Тимофеевне следовало бы иметь выводок детей и внуков. Не сложилось.

Безо всякого смущения, по-соседски она ходит по квартирам, чайку попить и лясы поточить, как сама выражается. Получается, что наносит визиты каждой квартире примерно раз в две недели.

Чего греха таить, слушать сплетни очень интересно. Кто куда в отпуск собирается: Сорокины из пятой квартиры – в деревню, старенькую мать забирать, а Красавины, второй подъезд, пятый этаж, накопили денег, в Турцию едут. Сидорчуки сыну мотоцикл купили, к Лене из восьмой квартиры уже пятый котенок прибился, как с мужем разошлась, так на кошках повернулась. Дочка Петровых – на седьмом месяце, а сноха Воропаевых мальчика родила, четыре сто, с молоком проблемы, с детской кухни прикорм берут. Зять Филипповых с тещей на ножах, у Курчатовых второй год ремонт, к Савенкам племянник приехал, вроде погостить, а застрял на полгода, спит на кухне. Захаровы тараканов травили, а те к Гурвичам перебежали. Лена Гурвич, известное дело, – неженка и трепетная, при виде таракана пищит и в обморок падает. Лева Гурвич санэпидемстанцию вызвал, а те говорят, надо книжки обрабатывать, в книгах тараканы поселились. Лева уперся – не дам библиотеку портить. Вот точно у них в книгах деньжищи спрятаны! Как не быть деньгам, если он – ведущий технолог на фабрике!

К жильцам неславянской национальности – евреям Гурвичам и осетинам Кациевым – Раиса Тимофеевна испытывала повышенный интерес. Про Кациевых говорила: «Хоть вы меня режьте, а Ольга и Марат – душевные люди!» Будто кто-то спорил! А Гурвичей считала, без всякого основания, замечу, тайными миллионерами.

Обогащенные информацией, которую транслировала Раиса Тимофеевна, мы легко общались при случайной встрече.

– Выздоровел Коленька? – спрашивала меня о сыне какая-нибудь соседка. – Где он умудрился желтуху подхватить?

– Спасибо, поправился. Прививку делали, заразили через шприц. А как твои кактусы? Зацвели, говорят.

Собственно, говорила одна Раиса Тимофеевна, но всем и обо всех. И возникало какое-то странное, очень мною любимое чувство единения с людьми, территориально тебе близкими, живущими за стенкой, через стенку, самое дальнее – в сотне метров.

– Ведь это правильно и естественно, – убеждала я мужа, который подшучивал над визитами Сарафанного радио и моим горячим интересом к сплетням, – знать о том, что вокруг тебя творится! В противном случае что получается? О страшном землетрясении в Юго-Восточной Азии все наслышаны, а о том, что Петра Афанасьевича, помнишь, такой балагур из двадцатой квартиры, парализовало, никто не ведает. Спасибо Раисе Тимофеевне, денег собрали. Если бы не она, мы бы жили как в батискафах. Работа, кухня, телевизор, Интернет у детей – и все общение с миром.

Сбор денег был постоянной статьей визитов Раисы Тимофеевны. Она никогда не просила больше, чем люди могли дать. У Раисы Тимофеевны существовала своя система тарифов на каждую семью. Собирала на похороны, болеющим, пострадавшим от возгорания, от ограбления и прочим крайне нуждающимся. Записывала взносы в толстую тетрадь с коленкоровой обложкой. В школе у меня были такие тетради по математике. Мы решали столько примеров, что их могла вместить только толстая тетрадь в девяносто шесть страниц.

Про нашу семью с красной строки, после заголовка «Кузьмичевым на рождение внука» было, например, написано: «Уколовы, квартира 5, – 10 рублей». Это была наша постоянная ставка, определенная Раисой Тимофеевной. Десять рублей – не разорение. Пусть это плохо отдает, будто откупились, но было приятно сознавать свою посильную благотворительную помощь нуждающимся людям. Или, напротив, переживавшим радостные события – свадьбы, рождения. Когда у меня муж тяжело заболел, потребовалась дорогая операция, Раиса Тимофеевна принесла в конверте (почтовом, с маркой) пять тысяч четыреста тринадцать рублей. Соседи собрали. Я разрыдалась.

– Все правильно! И по-людски, – сказала Раиса Тимофеевна.

Не обходила Раиса Тимофеевна стороной и новых жильцов. Обустроются люди, а тут и Раиса Тимофеевна на пороге:

– Здравствуйте вам, соседушки! Пришла знакомиться. Пустите?

Конечно, дверь нараспашку и угощение на стол.

Благодаря Раисе Тимофеевне мы многое знали о новичках. А они, соответственно, о нас. Странное подчас возникало чувство: входишь в подъезд, сталкиваешься с новым соседом с пятого этажа, не здороваемся – не принято, коль не представлены; он смотрит на мою загипсованную руку и знает (Раиса Тимофеевна донесла, конечно), что я сломала лучевую кость, свалившись с табуретки, когда вешала гардины; а я, в свою очередь, про него знаю, что лишили водительских прав за управление автомобилем в нетрезвом состоянии. Расходимся в разные стороны – чужие и одновременно нечужие.

Говорят, за границей, как в деревне, принято с незнакомыми здороваться, если вместе в лифт вошли, или в парадном столкнулись, или на лестничную клетку одновременно вышли. У нас не так. Не потому, что мы грубы и невоспитанны, а потому, что желание здравствовать накладывает на тебя какие-то, возможно надуманные, обязательства. Ты ему – «Добрый день!», а он тебе – «У вас не найдется лишнего холодильника?» Шучу! Но с долей правдивого смущения. Или вот я еще опасаюсь внутренне: поздороваюсь, а мне в ответ скажут: «Я вас не знаю!» Неловко!

Раиса Тимофеевна подобной неловкости не ведала, что служило предметом зависти и вместе с тем легкого пренебрежения. Каюсь, всерьез мы Раису Тимофеевну не воспринимали. Да и ангелом бескрылым она не была. Своими сплетнями могла динамит под чью-нибудь семью подложить. Донесла Лизе Коршуновой из тридцатой квартиры, что ее мужа после работы дамочка на машине подвозит. Останавливается за квартал, дальше он пехом двигается. Чтобы, понятно, не застукали. А это – коллега Лизиного супруга, жившая на соседней улице! И ничего между ними не было! Бедная Лиза неделю в засаде за трансформаторной будкой просидела, компромат собирала. Раиса Тимофеевна потом (после бурного разговора с Лизой) доносила соседям, губки поджимала:

– Не знаю, не знаю. В наше время бабы за просто так мужиков не катали.

Благодаря Раисе Тимофеевне мы всегда знали, кто из подростков закурил, кто к бутылке пива прикладывается, кто с кем в подъезде целуется.

За подобную бдительность дети Раису Тимофеевну недолюбливали и однажды разрисовали ей краской дверь. На месяц хватило переживаний. Следствий мы не проводили, а каждый своему ребенку фитиль вставил – в зависимости от семейных традиций. Олег Савенко выпорол своего великовозрастного сына, а мы ограничились внушением. Раиса Тимофеевна выходила вечерами к лавочкам в кустах, где подростки кучковались, и стыдила их:

– Вы ж мне все – как родные! С пеленок вас помню. Ты, Петя, до пяти лет пустышку сосал, потому что нервный. Ты, Ваня, такой золотушный был, что неопытная докторша ветрянку поставила. У тебя, Галочка, с детства чудные волосики – беленькие, кудрявые. И зачем под рыжую лисицу выкрасилась? А ты, Миша, никак не хотел на горшок проситься…

Умилительные подробности, которые ласкают слух в семейной беседе, заставляли подростков краснеть и служили материалом для взаимных насмешек. Кончилось тем, что под покровом ночи (как и рисовали) дети отмыли дверь Раисы Тимофеевны. Надо отдать ей должное: граффити на собственных дверях она восприняла как детскую шалость, а обработку двери растворителем краски как благородный поступок прекрасных деток.

– Степан из восемнадцатой квартиры бандит бандитом, а дочь на виолончели учится играть.

Раиса Тимофеевна сидит на моей кухне, пьет чай и рассказывает о новеньком жильце.

– Почему бандит-то?

– Лысый. Не от природы, побрили. Наверное, в милиции.

– Вы не правы, Раиса Тимофеевна. Теперь на лысых мода. Видели в телевизоре Федора Бондарчука? Тоже бреется.

– Это который Сергея Бондарчука сын? – спрашивает, точно речь идет о соседе по лестничной клетке. – Наверное, у мальчика проблемы. Разве его отец по доброй воле подстригся бы под ноль?

– Если бы для роли, то подстригся.

– Думаешь, у Феденьки роль тяжелая? Вот у Кати из квартиры двадцать пять тоже тяжелая роль. С одной стороны, Катя – невестка, а с другой – свекровь. Меж двух огней. Катина свекровь – в маразме, с придурью, а невестка – с гонором: вы, говорит Кате, некультурная женщина, потому что, когда чихают, «Будьте здоровы!» произносите. А надо тому, кто чихнул, извиниться перед присутствующими, а им сделать вид, что чиха не заметили. Это где ж такую культуру вывели? Катя, добрая душа, теперь и чихнуть боится, чтобы отношений не испортить.

Мы проговорили с Раисой Тимофеевной еще полчаса, прошлись по всем квартирам. Я похвасталась: сын областную олимпиаду программистов выиграл. Теперь о Колиных успехах пойдет молва. Мне приятно.

Раиса Тимофеевна достала свой гроссбух.

– На что собираем?

– Новенькие, квартира девять. Он, Федор, в милиции работает. Тут нам повезло, как ты считаешь? Всегда хорошо из органов в соседстве иметь.

Я не могла не согласиться.

– Она, Настя, в музыкальной школе преподает. Ой! Надо подсказать, чтоб за бандитовой виолончелисткой присмотрела. Правильно? Когда из школы привести, ведь по дороге и вообще. Сыночку шесть лет, в этом году в первый класс. Федор и Настя все деньги в квартиру вбухали, в долги влезли. Мебели – пшик. На кухне – холодильник и плита, кастрюли на полу стоят. Вместо стола – коробка, сидят на ящиках. Вот и думаю: сбросимся, пусть хоть табуретки купят. Вам как? Десятка не в урон будет?