— Скоро подадут ужин. Кретьен, прошу вас, разделите с нами трапезу, — произнесла баронесса.

Как ни старалась она говорить ровным тоном, в ее голосе все же проскользнули нотки раздражения.

— Я и так злоупотребил вашим гостеприимством. Позвольте откланяться. К тому же, уходя из дома, я не предупредил о своем долгом отсутствии, — быстро ответил чуткий ко всякой фальши гость и, уже дойдя до дверей, внезапно обернулся. — Разрешите иногда заходить к вам… на партию в шахматы?

Озадаченная Агнесса лишь кивнула в ответ.

***

— Сынок, забирай младших братьев и уходи из города. Умоляю! — Рыдающая мать медленно опускалась на колени перед растерянным Кретьеном.

— Что вы, матушка, не надо! — Он едва успел подхватить ее под локти и усадил на табурет. — Давайте уйдем вместе!

— Ты же знаешь, что отец и Марианна ни за что не покинут Минерву, — рыдала женщина, понимая, что настал конец ее семейного счастья. — Я не могу оставить супруга!

— А я не покину вас! — упрямо мотнул головой подросток.

Кретьен принадлежал к семье Добрых Людей[13]. Еще перед войной его отец, принявший Consolamentum — обряд крещения Святым Духом и посвящения в Совершенные, — отправился нести людям слова Истинной Веры. За ним последовала и старшая сестра Кретьена Марианна, тоже пройдя обряд посвящения. Однако после того, как северяне захватили первые крепости и начали казнить Добрых Людей, те бросились искать защиты за мощными стенами еще свободных южных городов. Минерва приняла много Совершенных, в том числе и семью Кретьена. Но по пятам беглецов шел ненасытный в своем воинском честолюбии Симон де Монфор, возглавлявший отборных воинов. Осада длилась уже несколько месяцев. С началом лета горожан, запертых за крепостными стенами, мучил не только голод, но и жажда.

Мать отдавала Кретьену и его младшим братьям почти всю воду, которую осажденные распределяли между собой равными порциями. Сама же пила собственную мочу. Но пить хотелось нестерпимо, сухие губы трескались, причиняя боль; маленькие дети плакали без слез. Невыносимо страдая при виде мучений малышей, Кретьен отдавал им часть своей скудной порции животворящей воды.

Прослывший жестоким, де Монфор тем не менее не видел смысла в людских страданиях, если они не несли ему тактических выгод, а потому предложил вступить с горожанами в переговоры. Но кровожадный папский легат Арно Амори требовал уничтожить «катарское осиное гнездо».

Наконец упорство защитников Минервы было сломлено и северяне вошли в крепость.

Рыскающий по городу в поисках воды и еды Кретьен находился вдали от дома, когда заметил первых вражеских всадников, не спеша едущих по узким улочкам и громко разговаривающих на северном наречии.

— Как у себя дома! — прошипел мальчик и замер.

Из соседнего здания выбежала обезумевшая женщина. Ее малыш выскочил из дома и теперь, оказавшись на другом конце улицы, зачарованно уставился на огромных всадников в сверкающих на солнце кольчугах. Мать не успела добежать до него: ее отрубленная голова с длинной косой подкатилась к ногам остолбеневшего Кретьена. Гогоча и брызжа слюной, рутьер[14] подкинул малыша высоко в воздух, а один из всадников, громко гикнув, в жутком развлечении подхватил несчастного ребенка на острие копья. Затем тряхнул древком, пытаясь сбросить и еще раз поймать мальчика, как будто играл в серсо, но у него ничего не вышло: тельце ребенка было плотно нанизано на копье. Тогда воин попросту провел оружием по верху забора, снимая с острия трупик, будто кусок прилипшего дерьма.

Кретьена стошнило, однако его обезвоженный желудок извергнул лишь сгусток липкой слизи. Мальчик представил, что сейчас враги вот так же забавляются с телами его младших братьев, и, забыв об осторожности, помчался домой. Улицы Минервы неудержимо заполнялись толпами северян; законное разграбление города набирало обороты. То тут, то там вспыхивали пожары. Хвала Господу, тощий мальчишка никого не интересовал. Кретьен бежал вперед, закрывая уши руками, но его все равно преследовал жуткий хохот опьяненных кровью захватчиков, выносивших из зданий рулоны тканей и дорогую утварь. В городе, погибавшем от жажды, неожиданно обнаружился нетронутый винный погреб, принадлежавший отъявленному скряге. Захватчики выкатывали наверх огромные бочки, и вино рекой текло по улицам Минервы, смешиваясь с кровью замученных горожан.

Неожиданно дверь одного из домов резко распахнулась и, ударив Кретьена, отбросила его в сторону. Мальчик больно стукнулся головой о стену и сполз на землю. Из дверного проема показался наемник, весь испачканный кровью. Он тащил за волосы извивающуюся женщину в разодранном платье; следом, в болевом шоке вытаскивая из груди вонзенный кинжал, ковылял ее муж. Кретьена опять стошнило, и он потерял сознание.

Когда мальчик очнулся, было уже далеко за полдень. Над городом, будто плотное покрывало, висел отчаянный вопль бесчисленных жертв, пьяная гортанная ругань северян и нестерпимый визг насилуемых женщин. Казалось, крестоносцы преследовали одну-единственную цель — надругаться над всеми горожанками. Смрад гари, крови и распотрошенных трупов вызвал у Кретьена новый приступ тошноты, но мальчик нашел в себе силы подняться и побрел домой. Даже панический страх, от которого острой болью сводило внутренности, притупился. Однако то, что Кретьен увидел на маленькой площади, заставило его в который раз содрогнуться. К нескольким большим колодам были привязаны обнаженные молоденькие девушки, и вдрызг пьяные пехотинцы по очереди насиловали их. Девочки не молили о пощаде: истязание длилось уже давно, и на крик не осталось сил. Одна из жертв привлекла внимание Кретьена потухшим взглядом и могильной серостью лица. И вдруг он вспомнил: когда-то в детстве они играли вместе!

— Что, малец, приглянулась? Иди, попробуй! — крикнул ему один из насильников.

— Выбирай на свой вкус! Вон их сколько! — пьяно гоготнул другой.

За спиной мальчика обвалилось горящее здание, взметнув в воздух столб жгучих искр. Это заставило Кретьена очнуться, и, закрыв лицо руками, он побежал прочь, преследуемый жутким хохотом наемников, потерявших человеческое обличье.

Дом Кретьена был пуст. Всех Совершенных и членов их семей согнали в кучу и предложили отречься от ереси или умереть. Полторы сотни Добрых Людей предпочли костер.

Выбравшись наутро из крепости, Кретьен увидел, что на широком участке эспланады[15] возвышаются столбы для казни, а вокруг толпятся мрачные горожане, которых заставили присутствовать во время этой показательной расправы. Приговоренные шли к месту казни добровольно, а когда их привязывали к столбам, ясным взглядом смотрели на своих палачей, заставляя их виновато прятать глаза. Разглядев среди жертв сестру и отца, Кретьен до боли стиснул зубы. Он обязан увидеть казнь до конца, чтобы потом продолжить на земле их путь.

Марианна сначала молчала, но когда огонь поднялся выше колен, не выдержала и заорала что есть мочи. Чтобы не закричать, Кретьен засунул пальцы в рот и с силой сжал челюсти. Струйка алой крови побежала к локтю. Отец сгорел молча. Когда пламя костра, обхватив его голову, взметнулось ввысь, сын не выдержал.

— Папа! — захлебываясь слезами, воскликнул он и выбежал из укрытия.

— А! Маленький еретик! — Один из стражников злобно схватил его за шиворот и приподнял в воздух.

В ответ на это раздался истошный вопль матери, протягивающей руки из толпы, где в окружении охраны стояли родственники казненных. Враги еще не решили, что с ними делать, поэтому они стояли особняком. Воин брезгливо швырнул к ним подростка.

Мать Кретьена не казнили. Как ни странно, за нее вступилась другая мать — сеньора Матильда де Гарланд, сыном которой был один из самых жестоких крестоносцев. Матильда заверила католических священников, что вернет еретичку в лоно римской церкви.

***

— Так не стало половины нашей семьи. Позже, когда мы жили у родственников, умерли два моих младших брата — их здоровье, подорванное во время осады, так и не восстановилось. Затем от горя скончалась мама и я остался один. А ведь всего пять лет назад у нас была большая дружная семья, — закончил свой страшный рассказ Кретьен и надолго замолчал: на него снова нахлынули болезненные воспоминания.

На щеках потрясенной девушки появились дорожки слез. Сабина всей душой сочувствовала юноше — она в жизни не слышала ничего ужаснее.

Кретьен де Термес не злоупотреблял гостеприимством баронессы да Лонжер и заходил не чаще одного раза в неделю. Для Сабины этот день становился самым важным и солнечным, она внутренне готовилась к нему и после бережно перебирала в памяти каждый миг. Наконец-то девичьи мечты сбылись и она влюбилась в умного и трогательного юношу, с которым можно вести задушевные и интересные беседы. Сабине не нравилось, когда знакомые ей молодые мужчины хвастались удачной охотой или турнирными трофеями; к тому же значительная часть этих побед происходила лишь в воображении говорившего. Девушка считала подобный круг интересов весьма ограниченным, а потому недостойным внимания. И вот Господь услышал ее молитвы…

Со своей стороны Агнесса, убедившись в том, что Кретьен не охотник за невестами, стала снисходительней смотреть на встречи молодых людей. Скорее всего, юноша устал от боли одиночества и нашел в Сабине участливого друга, способного ему сочувствовать, вести согревающие душу беседы. Девушка же явно в него влюбилась. Впрочем, когда и предаваться любовным грезам, как не в пятнадцать лет? Главное, чтобы они не наделали глупостей, но тут Агнесса была начеку.

В начале мая Кретьен сообщил Сабине, что собирается проведать близких. По его загадочному тону и мимике девушка сразу же догадалась, что речь идет о его единоверцах-катарах. Разлука обещала быть недолгой, поэтому прощание было сдержанным. Впрочем, юная мечтательница предпочла бы более пылкое расставание.

***