Это был фешенебельный район, расположенный поблизости от фирмы Кристиан Диор. Эта улица соседствовала с Елисейскими Полями и была столь же очаровательна, как и любая другая в Париже. В молодые годы Дина часто выкраивала время во второй половине дня и посещала магазины и маленькие кафе, где можно было выпить кофе по-быстрому, забыв на время строгий и размеренный уклад жизни в доме свекрови. Но теперь все воспоминания о тех днях были далеки от нее. Она ехала в такси еле живая от усталости, которая наваливалась на нее все сильнее.

Водитель курил галльские сигареты и напевал старинную песенку. Он был настолько доволен собой, что не замечал хмурого вида пассажирки на заднем сиденье. Прибыв по указанному адресу, он вовсю улыбнулся Дине, никак не прореагировавшей на улыбку. Она просто протянула ему деньги и вышла. Водитель пожал плечами и сразу уехал, пока она с трудом добиралась до двери. От ее внимания не ускользнуло, что свекрови не было в больнице весь вечер. Сестра сказала, что она пробыла с Пилар два часа утром. Всего два часа? И только? Оставить Пилар одну в таком ужасном состоянии?! То, о чем Дина всегда догадывалась, оказалось правдой: мадам Дьюрас была бессердечной женщиной.

Дина нажала дважды быстро и резко на кнопку звонка. Переступив через высокий порог, она закрыла за собой дверь и направилась к небольшой изящной «клетке». Ей всегда казалось, что в этом лифте должна находиться канарейка, а не люди, но сегодня ей было не до шуток; она нажала на кнопку седьмого этажа, который был самым верхним. Мадам Дьюрас занимала там целый этаж с надстройкой.

Безликая горничная в форменной одежде ждала у двери, когда Дина переступила через порог.

— Oui, madam?[48] — Она с неудовольствием и даже неприязнью взглянула на Дину.

— Je suis madame Duras[49]. — Ее французский звучал ужасно, но ей было наплевать.

— Ah, bon[50]. Мадам ждет вас в гостиной.

Как мило. Разливает чай? Дина стиснула зубы, шагая вслед за горничной в гостиную. Все было как всегда, все на своем месте. Никто бы не поверил, что внучка мадам Эдуард Дьюрас почти умирала в больнице в двух милях от ее дома. Когда горничная привела наконец Дину в комнату, все было в безукоризненном порядке, включая саму мадам Дьюрас. На свекрови был темно-зеленый шелковый халат, прическа ее была безукоризненна, а шаг вполне твердый, когда она направилась навстречу Дине с вытянутой рукой. И только глаза ее были неспокойны. Она поздоровалась с Диной за руку, поцеловала в обе щеки, посмотрев с неудовольствием на выражение лица невестки.

— Ты только что приехала? — Глазами она показала горничной на дверь, и та в мгновение ока удалилась.

— Нет. Я пробыла с Пилар весь вечер. И мне еще надо повидать доктора. — Дина сняла жакет и почти упала в кресло.

— У тебя очень усталый вид. — Пожилая дама смотрела на Дину с каменным лицом. И только выражение лукавых, много повидавших на своем веку глаз давало понять, что в них, несмотря на всю твердокаменность, была жизнь.

— Устала я или нет — неважно. Кто, черт подери, этот Киршманн и где он?

— Он хирург и пользуется известностью во Франции. Он был с Пилар до полудня и снова будет у нее через несколько часов. Дина… — Она заколебалась, а затем несколько мягче сказала: — Он сделал все, что мог. По крайней мере, на данный момент больше сделать ничего нельзя.

— Почему нельзя?

— Теперь нужно ждать. Она должна набраться сил. Она должна… жить. — При этом слове она заметила выражение боли у нее на лице. Дина провела рукой по глазам.

— Не хочешь ли перекусить?

Дина покачала головой.

— Мне нужно принять душ и немного отдохнуть… И… — с выражением мучительной тревоги на лице она произнесла: — Я извиняюсь за свое появление таким образом. Я не сказала вам ни одного слова, приличествующего приходу, ни «рада видеть вас», ни «как вы поживаете», но, мама, я прошу прощения, я просто была не в том состоянии, чтобы их вымолвить.

— Я понимаю.

— Неужели? — Дина не могла скрыть удивления, Но так ли важно сейчас, поняла она это или нет.

— Я действительно полагаю, что тебе нужно поесть, моя дорогая. — И мадам Дьюрас продолжала: — Ты очень бледна.

Она и вправду чувствовала себя неважно, но она просто не ощущала голода. Она не смогла бы есть, несмотря ни на что. Не сегодня. И не после того, как она увидела Пилар в кровати такой безжизненной и разбитой, спрашивающей о любимой игрушке, и настолько слабой, что не смогла подержать в своей руке руку матери.

— Я только приму душ, переоденусь и обратно в больницу. Предстоит очень длинная ночь. Кстати, что слышно о Марке? — Спрашивая, она приподняла брови. Свекровь кивнула.

— Он будет здесь через час.

Через час… Всего один час. После более чем двухмесячного отсутствия у Дины не осталось внутри никаких ощущений, кроме тех, которые она испытывала по отношению к Пилар.

— Он прилетает из Афин. Он очень расстроен.

— Еще бы. — Дина посмотрела свекрови прямо в глаза. — Он купил ей мотоцикл, хотя я умоляла его не делать этого.

Мадам Дьюрас моментально отреагировала.

— Дина, его нельзя винить. Я уверена, что он и так чувствует себя отвратительно.

— Не сомневаюсь. — Дина отвернулась и приподнялась со стула. — Его самолет прибывает через час?

— Да. Ты поедешь встретить его?

Дина хотела было сказать нет, но что-то внутри у нее дрогнуло. Она подумала о Пилар и о том, какой у нее был вид… Как тяжело будет Марку войти в палату, как это случилось с ней, и увидеть ее впервые в таком состоянии. Было бы жестоко оставлять его с ней наедине. Пилар была его бэби, его сокровищем, его ребенком. Тем же она была и для Дины, но для Марка Пилар была почти богиней. Она не могла поступить с ним так, как поступили с ней. Она должна встретить его в аэропорту.

— Знаете ли вы номер его рейса? — Свекровь кивнула. — Тогда я поеду. Я только умоюсь. И даже не буду переодеваться. Вы можете вызвать такси?

— Конечно. — Почтенная мадам Дьюрас была довольна. — Я с удовольствием это сделаю. Флёрет приготовит тебе сандвич. — Флёрет, маленький цветок. Одно упоминание имени этой невероятно толстой кухарки, которая работала у мадам Дьюрас, всегда забавляло Дину, но только не сейчас. Теперь не осталось ничего забавного. Слегка кивнув свекрови, она заторопилась вниз. Проходя поворот к комнате для гостей, она заметила в темном проходе картину, которая была брошена там и забыта, лишенная любви и восхищения. Это был портрет ее и Пилар. Мадам Дьюрас никогда особенно не любила ее. Теперь, не задумываясь, с ходу, Дина решила забрать ее к себе домой, где и было ее настоящее место.

В знакомой ей комнате для гостей она огляделась по сторонам. Вокруг преобладали нежные тона со светло-бежевым оттенком, с обивкой из шелка с узорчатым рисунком, вся мебель — в стиле Людовика XV. Эта комната всегда казалась Дине холодной, даже когда они проводили в ней с Марком свой медовый месяц. Она причесала волосы и постаралась заставить себя вспомнить о Марке. Каково будет ей увидеть его снова? Посмотреть ему в лицо, дотронуться до руки… после Бена. Почему Бен казался ей намного реальнее сейчас, или он был всего лишь мечтой? Или этот мир шелка бежевых тонов снова поглотил ее заживо и она не вернется назад? Ей отчаянно хотелось позвонить Бену, но у нее не было времени. Ей надо было попасть в аэропорт вовремя к прибытию самолета, чтобы успеть встретить Марка, иначе они разминутся. Она подумала, нельзя ли как-то сообщить ему о том, что она будет в аэропорту, но она знала из опыта, что такого рода информация часто терялась. Обычно в углу зала, куда прибывали пассажиры, служащий тонким писклявым голосом будет бормотать как заклинание «месье Дьюрас… месье Дьюрас», а Марк пройдет мимо, не расслышав призыв. Если даже он услышит его, он может испугаться еще больше за жизнь Пилар. Она может по меньшей мере избавить его от этого.

Горничная постучала в дверь комнаты, чтобы сообщить о том, что такси приехало. Сообщая об этом, она протянула Дине небольшой сверток. В нем были два сандвича с ветчиной и часть курицы. Возможно, что месье проголодается тоже. Проголодается? Иисус, кто может есть сейчас?

В сравнении с ее утренней поездкой из аэропорта, которая показалась ей вечностью, эта была намного короче. Ее укачало до такой степени, что она чуть не уснула на заднем сиденье, а ее мысли перескакивали в беспорядочном смешении от Пилар к Бену, а затем к Марку. Вскоре послышалось визжанье тормозов, и машина остановилась.

— Voilà[51].

Она бессвязно пробормотала водителю спасибо, заплатила по счетчику, дав щедрые чаевые, и заторопилась внутрь, по пути расправляя юбку. Она начинала испытывать ощущение, как если бы уже неделю не меняла одежду, но в действительности ее мало заботило, как она выглядела: слишком много других проблем занимало ее мысли. Она посмотрела на большое табло с указанием номеров рейсов и мест регистрации пассажиров и направилась бегом в направлении выхода, где, она знала, он должен был вскоре появиться. Его самолет только что прибыл. Через минуту или другую пассажиры начнут выходить из самолета. Она успевала как раз вовремя. Пассажиры первого класса покинут самолет первыми, а Марк всегда летал первым классом.

Ей пришлось маневрировать, обходя путешествующих, и она чуть не споткнулась о чей-то чемодан. Но она прибежала в зал прибытия как раз тогда, когда там появились первые пассажиры, проходившие через таможенный контроль, и, глубоко вздохнув, пристроилась в углу в ожидании. В какой-то безумный миг ей захотелось удивить его своим присутствием, доказать, что она любит его, несмотря на свой летний роман. Даже в это ужасное время переживаний за жизнь Пилар ей хотелось сделать добрый жест по отношению к Марку, смягчить удар. Она просто встанет рядом с ним, дотронется до него рукой и улыбнется. Это она может сделать для него, доставить ему хоть какой-то миг радости посреди такого океана горя. Она теснее запахнула жакет и посмотрела на шейный платок поверх своей шелковой блузки цвета слоновой кости. Человек семь или восемь уже миновали ее, но среди них Марка не было.