Розамунда Пилчер - Конец лета

– А как ты очутилась в таком месте?

– Мы сняли дом.

– Кто «мы»?

– Мой отец и я.

– И давно вы здесь?

– С весны.

– Но на зиму тут не останетесь?

Его слова прозвучали не как вопрос, а скорее как констатация факта. Никто не оставался в Риф-Пойнте на зиму. Эти ветхие постройки не были рассчитаны на ураганные ветры; уже в декабре подъездная дорога становилась непроходимой, телефонные провода обрывались, электрическая сеть не действовала.

– Я тоже так думаю. Переберемся куда-нибудь.

Он помолчал, потом хмуро предположил.

– Вы, случаем, не хиппи?

Понимая, как странно все это звучит, я ничуть не обиделась на парня за этот вопрос.

– Нет. Но мой отец пишет сценарии фильмов и разные вещи для телевидения. Лос-Анджелес он ненавидит настолько, что отказывается жить там, вот мы и снимаем здесь дом.

Это известие заинтересовало незнакомца, и он спросил:

– А ты чем занимаешься?

Я зачерпнула ладонью горсть желтого песка и пропустила его сквозь пальцы.

– Да так, ничем. Покупаю еду, убираю мусор и подметаю пол.

– Это твоя собака?

– Да.

– Как ее зовут?

– Рыжик.

– Рыжик. Эй, Рыжик, здорово!

Рыжик степенно кивнул в знак сближения, словно член королевской фамилии, и продолжил задумчиво созерцать море. Чтобы загладить его невежливость, я поинтересовалась:

– А ты из Санта-Барбары?

– Ага. – Юноша явно не хотел говорить о себе. – Ты давно живешь в Штатах? У тебя сохранился ужасный... ужасный английский акцент.

Я улыбнулась из вежливости, хотя раз сто слышала эту фразу.

– С тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. В общем, семь лет.

– В Калифорнии?

– Везде. Нью-Йорк... Чикаго... Сан-Франциско...

– Твой отец американец?

– Нет. Просто ему у вас нравится. Он приехал сюда, потому что одна киностудия купила права на экранизацию его романа, а теперь папа пишет сценарий для Голливуда.

– Серьезно? Может, я его знаю? Как его зовут?

– Руфус Марш.

– Тот, что написал «Такое долгое утро»?

Я молча кивнула, а парень восторженно воскликнул:

– Ух ты! Я проглотил эту книгу залпом, когда еще учился в школе. Это же моя энциклопедия по сексу! – Он с любопытством взглянул на меня, и я с досадой подумала, что вот так всегда. Все они вежливые и дружелюбные, но не больше, однако стоит только упомянуть о «Таком долгом утре», как все меняется. Наверное, дело во мне самой. Глаза у меня светлые, ресницы бесцветные, загар ко мне не пристает, к тому же все лицо в веснушках. Еще я слишком высокая для девушки, и у меня чересчур острые скулы. – С ним, должно быть, клево!

Выражение его лица изменилось. На нем я прочитала недоумение и вопросы, которые напрашивались сами собой, но из вежливости он не хотел их задавать.

Если ты дочь Руфуса Марша, то почему торчишь на этом богом забытом пляже в залатанных джинсах и мужской рубахе, которую давным-давно пора пустить на тряпки, и не можешь наскрести бабок даже на доску для серфинга?

Следуя легко предсказуемой схеме, чему я не могла не посмеяться в душе, он задал дежурный вопрос:

– Все же, что он за человек? Ну, помимо того, что он твой отец?

– Не знаю. – Мне никогда не удавалось охарактеризовать папу даже для себя. Я рассеянно собрала песок в маленькую горку и сверху воткнула сигарету, превратив сооружение в крошечный дымящийся вулкан. Итак, мой отец. Человек, всегда находящийся в движении. Человек, легко сходящийся с людьми и забывающий о них на следующий день. Сварливый, любящий поспорить скандалист. Почти гениальный писатель, но совершенный ребенок в быту. Человек, способный очаровывать и в то же время приводить в ярость. Полный парадоксов человек. – Не знаю, – повторила я, покосившись на парня. Он казался мне удивительно милым. – Я бы пригласила тебя домой на пиво, чтобы вы познакомились и ты сам увидел, что за человек мой отец, но сейчас он в Лос-Анджелесе и вернется только завтра утром.

Он задумался, почесал в затылке и, проведя пальцем по песку, заявил:

– Знаешь, я вернусь сюда на следующий уик-энд, если погода не подведет.

Я улыбнулась:

– Правда?

– Я разыщу тебя.

– Хорошо.

– И захвачу еще одну доску, – посулил он. – Тогда ты тоже сможешь кататься.

– Не пытайся меня подкупить, – фыркнула я.

Парень сделал вид, будто обиделся:

– Что значит – подкупить?

– Я и так познакомлю тебя с отцом. Он любит, когда появляются новые лица.

– Я не собирался тебя подкупать. Честно!

Я успокоилась. Кроме того, мне страшно хотелось прокатиться на доске, и я сменила гнев на милость:

– Я знаю.

Он усмехнулся и потушил сигарету. Солнце коснулось края воды, мгновенно изменив форму и цвет. Теперь оно походило на оранжевую тыкву. Мой новый знакомый сел, прищурился, глядя на сверкающую воду, слегка зевнул и, вскочив, произнес:

– Я должен идти. – Потом встал и добавил, глядя на меня сверху вниз: – Ну, до встречи.

Его тень устремилась в неведомые края.

– Пока.

– Значит, в следующее воскресение?

– О'кей.

– Это свидание. Не забудь!

– Не забуду.

Мой новый друг повернулся и медленно побрел прочь, на ходу подхватив свои вещи. Пройдя весь пляж, он обернулся, помахал мне рукой на прощанье и направился к старым, желтым от песка кедрам, от которых было рукой подать до дороги.

Глядя ему вслед, я вдруг сообразила, что даже не знаю его имени. Но хуже всего было то, что он так и не удосужился узнать мое. Для него я так и осталась дочерью Руфуса Марша. Все же в следующее воскресенье, если погода не подведет, он снова появится. Если погода не подведет... Надежда всегда умирает последней.

В Риф-Пойнт мы попали благодаря Сэму Картеру. Сэм – агент отца в Лос-Анджелесе. Предприимчивый малый предложил нам эту дыру, поскольку у бедняги не было другого выхода. Лос-Анджелес и мой отец оказались настолько несовместимы, что там великий Руфус Марш не смог написать ни единого стоящего слова, и перед Сэмом замаячила перспектива лишиться не только ценных клиентов, но и немалых денег.

– Есть одно спокойное место, только это настоящая глухомань, – предупредил агент, – зато полная идиллия... словно конец света уже наступил, – добавил он, очевидно воскрешая в памяти образ рая в стиле Гогена.

Нам ничего другого не оставалось, кроме как арендовать эту хижину, упаковать нехитрые пожитки, которых оказалось на удивление мало, погрузиться в старенький «додж» отца и приехать сюда, оставив позади смог и бешеный ритм мегаполиса, по-детски радуясь первой встрече с морем.

Вначале все было прекрасно. После шумного города было так чудесно просыпаться под крики морских чаек и несмолкающий гул прибоя! Как славно рано утром пройтись босиком по песку, подстеречь появление солнца из-за гор, развесить на веревке выстиранные рубашки, а потом наблюдать за тем, как они весело полощутся на ветру.

Вести хозяйство мне было проще простого, хотя, надо признаться, экономка из меня хуже некуда. На мое счастье, в Риф-Пойнте нашелся магазинчик из числа тех, которые моя бабушка из Шотландии называет «Тысяча мелочей». Там можно приобрести все, что угодно, – от разрешения на ношение огнестрельного оружия до косметических салфеток. Магазин принадлежал Биллу и Миртл, работали они ни шатко ни валко, и у них вечно не хватало свежих овощей, фруктов и цыплят с яйцами, к которым я так привыкла. Однако спустя пару недель мы уже не мыслили свою жизнь без консервированного мяса под острым соусом с красным перцем и фасолью, готовой пиццы и мороженого с разными наполнителями, которое, по-видимому, обожала Миртл, если судить по ее необозримым бедрам, выпиравшим из голубых джинсов, и толстым плечам, подчеркнутым девичьими безрукавками.

Вместе с тем шесть месяцев, проведенных в Риф-Пойнте, начали сказываться на моем настроении. Как долго продержится это прекрасное бабье лето? От силы месяц. А потом – сплошные штормы с дождями и ранние сумерки. Грязь, холод и ветер... Бр-р. Наше убогое жилище было лишено центрального отопления, а на огромный камин в гостиной дров не напасешься. С углем все было бы проще, но где его взять? Всякий раз, возвращаясь с пляжа, я, подобно женам первопроходцев, тащила ветки, выброшенные на берег, и складывала их у задней двери. Эта куча уже разрослась до гигантских размеров, но я понимала, что, начни мы топить, и ее как не бывало.

Наше скромное жилище, построенное недалеко от берега, от ветров с моря защищали только невысокие дюны. Деревянный дом, от старости ставший серебристо-серым, стоял на сваях, и, чтобы войти в него, нужно было преодолеть две ступеньки на переднем или заднем крыльце. Внутри имелась просторная гостиная с венецианскими окнами, выходящими на берег, ванная комната – без ванны, но с душем – и две спальни. В большой, предназначенной для взрослых, расположился мой отец, а в маленькой едва умещалась узкая койка, на которой, как я предполагала, раньше спал ребенок или кто-то из престарелой родни. Теперь его место заняла я. Мебель в доме производила несколько удручающее впечатление, что вообще характерно для летних домов. Сюда свозили то, что больше не требовалось в городе. Кровать отца являла собой медного монстра с отбитыми набалдашниками и огромными пружинами, ужасно скрипевшими, когда он ворочался с боку на бок. А в моей комнате висело старинное зеркало в позолоченной раме, раньше, должно быть, украшавшее какой-нибудь викторианский бордель. Вместо своего отражения я видела в нем утопленницу, покрытую черными пятнами.

Гостиная была немногим лучше – старые продавленные кресла, для приличия прикрытые вязаными шерстяными пледами, дырявый коврик у камина да несколько стульев, набитых вылезавшим тут и там конским волосом. На весь дом имелся лишь один стол, с одной стороны которого приноровился работать отец. Когда мы, в тесноте да не в обиде, ели на другом конце этого шедевра мебельного искусства, то задевали друг друга локтями. Моим любимым местом в доме был подоконник в гостиной, на котором, закутавшись в теплый плед и обложившись подушками, можно было свернуться калачиком и читать, или любоваться заходом солнца, или просто мечтать.