Но какой в этом смысл?

— Я пойду с тобой, — сказала Эми.

В женском туалете было только две кабинки, а перед ними вошли женщины с маленькими детьми. Пришлось ждать, и когда они вышли, самолет уже подали. Пассажиры начали проходить через детектор перед единственным выходом на посадку.

Эми не могла произнести ни слова. В легких должен быть воздух, она чувствовала, как поднимается ее грудь, но не могла выдохнуть.

Сказать было нечего.

Она хотела таких с ним отношений, чтобы это никак не сказалось на ее семье. Ей не нравилось, что она такая пассивная. Поэтому Эми и хотелось отделить свои отношения с ним от отношений с остальной семьей, чтобы в его обществе она могла быть самой собой.

Но это оказалось невозможно. Он не хотел отделяться от своей семьи, а его семья была ее семьей.

Девушки подошли к контролю безопасности. Холли положила сумочку на ленту транспортера. Джек обнял сестру.

— Я позвоню, как только смогу, — сказал он.

Холли кивнула. Она в этом не сомневалась.

Эми положила свою сумочку для просветки. Холли проходила через детектор. Эми посмотрела на Джека — он стоял, держа руки в карманах.

Сказать было нечего.

Глава 18

На следующее утро она уже была на катке, зашнуровывала ботинки.

Каток был светлым и полным воздуха, он занимал спортивную площадку под стеклянной крышей в середине большого офисного комплекса. Владели им они с Генри и Томми. Уже несколько лет другие тренеры арендовали здесь ледовое время, чтобы проводить занятия, но в августе и в первые две недели сентября здесь не было никого, кроме них.

Генри и Томми уже приступили к работе. Оливер, тренер, стоял на льду, сложив руки и наблюдая за ними. Эми сняла с коньков чехлы и ступила на лед. Все трое подъехали к ней.

— Ну, как там Миннесота? — Генри подкатил первым.

— Очень мило.

Каким маленьким он показался! Он был дюймов на пять ниже Джека. Однако Генри был одним из самых высоких фигуристов-мужчин.

— Гретхен сказала, что ты сегодня придешь. — Томми слегка запыхался, он уже тренировался в полную силу. — Мы по тебе соскучились.

Томми был по-настоящему маленьким, всего на два дюйма выше Эми.

Жаль, она не может им ничего рассказать. Они были ее ближайшими друзьями. Послушайте, ребята, я кое с кем познакомилась и спала с ним. Это было здорово, это было волшебно! Слишком сложно объяснить… Но он еще к тому же сын новой жены моего отца, поэтому в некотором роде мой сводный брат, хотя совсем не кажется братом, а вот его сестра — она очень похожа на сестру.

Эми и сама была не уверена, что понимает.

Оливер осмотрел ее руки и плечи. Он всегда беспокоился о силе ее торса.

— Ты здорово ослабла, как думаешь?

— Не очень. Я качала воду и гребла на каноэ.

— Ладно. — Вот и все приветствие, на которое могла рассчитывать Эми. — Вы двое, — он указал на Генри и Томми, — снова займитесь тем же. А ты, Эми, полагаю, знаешь, что делать.

— Разогреваться.


Во время перерыва на обед они обменивались идеями новых программ. По крайней мере Оливер, Генри и Томми. Эми просматривала почту и слушала. За весь отпуск ее не посетило ни единой мысли. Она заметила, что Генри поглядывает на нее с подозрением. Он был самым честолюбивым из них, наиболее настроенным соревноваться.

«О, я могу возбудить в тебе по-настоящему серьезные подозрения, — подумала Эми. — Вам всегда не нравилось, когда я в кого-то влюблялась. Если вам не нравились те мужчины, то что вы скажете о Джеке?»

Он бы им очень даже пришелся по душе. Джек не захотел бы вмешиваться в ее карьеру. Он не захотел бы стать продюсером ее шоу, заниматься связями с общественностью или управлять ее деньгами. Он был бы идеальным.

Был бы.

— Твой отец подобрал для тебя какую-нибудь музыку? — спросил Томми.

Эми покачала головой:

— Он только что женился, ему было не до этого. Но у меня есть двадцать — двадцать пять кассет, которые я никогда не использовала. Я могу прослушать их сегодня вечером.

Она поработала еще с час, а потом направилась в салон красоты, где ей сделали стрижку, маникюр, покрасили волосы, занялись лицом и проделали давно просроченную процедуру с воском. Затем она вернулась на каток, чтобы еще поработать; поэтому им и нужен был собственный каток, чтобы они могли выходить на лед, когда захотят. В восемь вечера она вернулась домой.

Дом-кондоминиум, в котором она жила, стоял через дорогу от катка. Она занимала квартиру с тремя спальнями на верхнем этаже. Квартира была отделана в тонах слоновой кости и блестела полированными медными колоннами. Интерьером, разумеется, занимались профессиональные дизайнеры. Обо всем в жизни Эми заботились профессионально. Квартиру убирала прислуга, швейцар и консьерж получали для нее посылки и почту, ела она в кафе на первом этаже. Гретхен, заведовавшая ее офисом в том здании, где находился каток, занималась поездками, назначала визиты к врачу, оплачивала счета.

Эми хранила кассеты, которые присылал ей отец, в старинном сейфе из шведской сосны. Эти записи не были законченными музыкальными фрагментами. Иногда Хэл делал черновую обработку, но обычно музыка была записана без вступления или завершения. Бывало, что он просто наигрывал мелодию на пианино, а иногда говорил поверх музыки: «Если здесь ты добавишь ударных, Эми…»

Большую часть кассет, которые она сейчас прослушивала, она знала, помнила, почему решила не использовать тот или иной фрагмент, и в целом сейчас чувствовала то же самое. Но иногда музыка начиналась, а она не могла ее вспомнить. Не помнила, что слушала ее раньше и почему отвергла. Таких кассет было пять или шесть, эта музыка как бы прошла мимо ее сознания.

Она снова прокрутила их все. Что общего в этих музыкальных фрагментах? Почему она их не помнит?

Это касалось темпа: в одних фрагментах он был быстрый, в других медленный, но все объединяло что-то общее — то, что она не могла выразить словами. Эми закрыла глаза, пытаясь вместо слов увидеть образ.

Это оказался не образ, а цвет — красный. Один фрагмент был густо-бордового цвета с дымчатым оттенком. Другой — огненный. Третий был светлым и прозрачным, как фильтр из пергамина. Но все они были красными — цвета жизни, силы и напора.

И секса. Красные фонари, алые женщины, пылающие лица. Вот о чем было все это — о сексе. Искушение. Томление. Поэтому она не могла кататься под эту музыку, даже не помнила ее. Несмотря на свои предыдущие связи, она мало что знала о сексе.

А теперь знает.

Сможет ли она кататься под эту музыку? Сможет ли она, милая маленькая Эми Ледженд, сексуально себя выразить?

Почему нет? Ну и что, если это не будет похоже на то, что она делала раньше? Джек тоже был чем-то совершенно новым в ее жизни. Может, у нее так ничего с ним и не выйдет, может, ничего не получится с этой музыкой, но почему бы не попробовать? Она не может бесконечно быть маленькой и милой.


На следующее утро Эми пришла на каток первой. Она зарядила все пять кассет и запрограммировала на бесконечное проигрывание. У нее не было никакого плана. Она просто будет слушать эту музыку и кататься.

Именно поэтому однажды утром, много лет назад, она пришла на каток, сопротивляясь жгучему ветру, и выкатилась на лед в разгар хоккейной тренировки. Именно поэтому сплошь и рядом маленькие девочки умоляют своих родителей встать до рассвета и отвезти их за многие мили на каток. Именно поэтому люди забывают о своих друзьях, родных, детях, а иногда и о своем здоровье… потому что, когда ты на льду, скорость, изящество и красота пленяют тебя и околдовывают.

Это настоящее волшебство.

Эми чувствовала, что катается по-иному, делая другие жесты. Она не была уверена, что создаваемые ею линии красивы, но поняла, что эта музыка подойдет.

Ей редко нравились у других программы, в которых присутствовал секс. Обычно они казались натянутыми и неискренними. «Соревнования становятся слишком молодыми», — сетовали судьи и руководство фигурного катания, и поэтому тренеры пытались заставить фигуристок казаться старше. Гибких и послушных школьниц затягивали в облегающие костюмы и учили кататься как искусительниц, их руки должны были поглаживать тело. Они делали, как им велели, ничего в этом не понимая.

Если ты просто выполняешь то, что тебе говорят, тогда секс — это не секс. Это стремление к власти.

Секс на самом деле является еще одним способом отношений с человеком, возможностью узнать его поближе.

Музыка звучала и звучала, с небольшими паузами, когда кассета возвращалась к началу. Эми сознательно избегала общепринятых сексуальных движений: взгляд через плечо, пальцы проводят по ключицам.

Секс — это не показ своего тела. Секс — когда ты отдаешь свое тело другому.

Музыка начала вливаться в ее кровь. Она знала, что в конце концов ее тело воспримет все эти музыкальные фрагменты, пропустит их через органы слуха, нервную систему, пока она не почувствует, что музыка идет не из динамиков, а из нее самой. В свои лучшие минуты она уже не могла отличить внешнее от внутреннего, стимул от реакции — все было единым.

Эми продолжала кататься, соединив несколько черновых композиций. Внезапно она услышала хлопки и повернулась на звук. У бортика стояли Томми, Генри и Оливер. Они наблюдали за ней.

— Ну и кто же он? — протянул Оливер.

— Да так, никто, — небрежно ответила она.

Она не это имела в виду, но ей не хотелось останавливаться и объяснять. «Он никто для вас, — вот что она хотела сказать. — Он ничего не изменит в отношениях между нами тремя».

Но для нее он изменил все.

— Если бы я из-за кого-то вот так катался, — произнес Томми, — я бы не называл его «никем».

Он прав. Даже если она никогда не увидит Джека снова, он всегда будет для нее кем-то важным.

— Тогда мне следовало бы сказать «никто из тех, кого вы знаете».


День за днем Эми просыпалась рано, чистила зубы и сразу же шла на каток, сама отпирала двери, включала свет и работала. Программы начали обретать контуры. Четыре по крайней мере должны были получиться, может, и все пять. Это было необыкновенно, такого с ней никогда не бывало — так много новых творческих идей. Генри, чьи стандарты всегда были неимоверно высоки, тихо одобрял ее. Томми открыто, весело и добродушно завидовал.