Кэтлин Сейдел - Конец лета

А потом у Эми внезапно появился Джек.

— Не знаю, что и сказать.

— Ничего и не говори. Я себя знаю, мне нравится жить одной. Я не хочу замуж, не хочу иметь детей, но ты не должна допускать, чтобы мои решения влияли па твои. Я удивилась, и только. Я привыкну.

— Но тут не к чему привыкать, — тихо произнесла Эми. — Это было только один раз и больше не повторится.

— Ты веришь, что мне действительно жаль? — спросила Холли. — Что на самом деле я не такая эгоистка, как кажется?

— Да. Ты же знаешь, что да.

Холли она верила, а вот себе… Это было только один раз и больше не повторится. Это тоже должно было прозвучать искренне.

Что происходит? Может, Джек прав? Может, конец лета ничего не изменит?

Гвен взяла для ужина бумажные тарелки. Элеонора никогда этого не делала. Бумажные тарелки сойдут для обеда, но ужин подавался на нормальной посуде, это было правилом Элеоноры.

Ну что ж, Элеоноры больше здесь нет, и в этот вечер Гвен воспользовалась бумажными тарелками. Ей нужно было поговорить с Хэлом, а это важнее, чем то, как накрыт стол.

Она нашла его там же — на крыльце главного дома, выходящего на озеро, он стоял, опираясь о перила, и сквозь деревья смотрел на воду. Подойдя, она взяла его за руку. Он все еще думал об отъезде жены Йена, о том, что муж Фебы хочет подыскать собственное место для отдыха. Он еще понятия не имел о последней проблеме — об Эми и Джеке.

Она не знала, надо ли ему рассказать. Гвен часто скрывала поступки Джека от мужа. Джон излишне бурно реагировал на все, что делал Джек. Но Хэл другой — он наблюдает, он ждет, думает.

Внезапно она почувствовала, что почти его не знает.

Это лето должно было дать им возможность лучше узнать друг друга, прежде чем они вернутся в Айову и окунутся в его мир, встретятся с его друзьями. Но этой возможности у них так и не оказалось. С того момента, как фургон Фебы и Джайлса свернул на дорожку, не было ничего, кроме чужих проблем. В конце концов ей пришлось стоять на всех электрошнурах, чтобы никто не споткнулся. Она направила все свое терпение, энергию и интуицию на окружающих, за исключением того, кто значил для нее больше всех, — Хэла.

Гвен любила Хэла — она была в этом уверена и ни на один миг не усомнилась в прочности их брака, не сомневалась в том, правильно ли они поступили, — но все еще не знала его, не так, как Джона, которого знала лучше, чем даже он сам.

Когда же наступит очередь ее поколения?

— Мы не о тех беспокоились, Хэл. — Она решила говорить напрямик. — Во время путешествия на каноэ сексом занимались не Ник и Мэгги, а Эми и Джек.

Повернув голову, Хэл посмотрел на нее.

— Когда они поехали к леснику за помощью, они спали в одной палатке. Он говорит, что оба они поняли, что это была ошибка, что слишком много всего происходит с остальными членами семьи. Он ужасно переживает, правда. Он бы не стал…

Хэл прижал ладонь к ее губам.

— Тебе не надо защищать Джека передо мной. Я ничего не говорю, потому что очень удивлен, и все. Не знаю, что я Думаю, но на Джека я не сержусь.

Гвен почувствовала, что у нее отлегло от сердца.

— Я тоже удивилась. Я подозревала, что она ему нравится, но верила, что он ничего подобного не допустит.

— Они действительно считают происшедшее ошибкой или просто из благородства решили отказаться от этого ради нас?

— Не знаю. — Ей это в голову не приходило… хотя Джек мог бы так поступить. — Это было бы печально, не так ли?

— Да.

— Так что нам делать?

— Ты знаешь мой ответ: ничего. Мы должны доверить им самостоятельно принять правильное решение.

— Но что будет правильным?

— Откуда мы знаем?

Ее первый муж никогда бы так не сказал. Он посчитал бы, что, разумеется, знает, что правильно.

И вероятно, первая жена Хэла — тоже.

На верхней ступеньке крыльца стояло пластмассовое ведерко Томаса, полное сосновых шишек. Оно стояло здесь со вчерашнего дня. Когда Гвен приехала на озеро, она ничего не знала про шишки. Теперь ей было известно, что легкие, по форме напоминающие яйцо принадлежали европейской ели, розовато-коричневые — американской лиственнице, узкие, плотные, изогнутые — сосне Банкса. Красивая белая сосна с мягкими сине-зелеными иглами роняла самые уродливые шишки — узкие желто-коричневые цилиндры.

Хэл обнял ее.

— Когда я с тобой познакомился, у меня настолько закружилась голова, я был так счастлив, что даже не подумал о том, как это может отразиться на детях.

— Но они больше не дети, — сказала она.

— Иногда они ведут себя именно так.

Она кивнула, соглашаясь.

— Почему мы всегда должны за них волноваться? Почему они не могут поволноваться за нас?

Даже Холли, какой бы внимательной и заботливой она ни была, привыкла думать, что Гвен может вынести все, что угодно.

— Потому что мы этого не хотим. Мы по-прежнему хотим оставаться мамой и папой, способными решить все проблемы.

Он был прав. Холли считала, что Гвен вынесет все, что угодно, потому что Гвен хотела, чтобы она так считала.

Почему все они не могут снова стать младенцами? Почему они не могут вернуться к таким проблемам, которые в состоянии решить их родители?

В течение нескольких дней все ходили подавленные. Дети Йена, Эмили и Скотт, жались к нему, поэтому Клер и Алекс тоже вели себя поспокойнее, по большей части сидя с отцом в новом доме. Гвен запланировав меньше активных развлечений, а Ник проявлял больше инициативы, беря детей на прогулки, уча их бросать подковы.

Феба почти сразу же извинилась перед Эми. Она испытывала сильный стыд, не в состоянии простить себя за то, что так разговаривала с сестрой.

«Ты всегда так строга по отношению к себе?» — подумала Эми, слушая ее. Отвгт пришел немедленно. Да, всегда. Феба никогда не научится прощать себя.

Феба всю жизнь была исполнена решимости не делать ошибок. Поэтому она так много работала, никогда не расслаблялась и не мечтала, она боялась сделать ошибку. А поскольку она никогда не ошибалась, то не умела и прощать себя.

Эми выиграла Олимпийские игры, потому что преодолела свою ошибку. Фебе никогда не приходилось так поступать.

Как мне научить тебя этому? Как мне научить тебя единственному, что я знаю?

Но Феба замкнулась в собственном несчастье, скорбя по потере озера, считая себя виноватой в том, что покидает его первой. Эми не могла ей помочь. Ей нечего было сказать сестре.

Она уже давно должна была вернуться в Денвер. Прошло несколько недель, как Эми жила на озере. Генри и Томми уже вовсю работали, составляя новые программы для осенних профессиональных соревнований и для их весеннего турне. Она их ничем не обрадует, но ее это не волновало. Холли оставалась до конца недели, Эми пробудет здесь столько же.

Джек предложил отвезти их в Миннеаполис, но они отказались. Они полетят на маленьком самолете из Хиббинга.

— Тогда я отвезу вас туда, — сказал он.

— Это сделаю я, — вызвалась Феба. — У нас накопилось много грязного белья.

— Нет, — сказал Джек. — Их отвезу я.

Его голос звучал тише и спокойнее, чем обычно, и Феба поняла его чувства. Она кивнула. Да, Джек может отвезти их в аэропорт. Стирка подождет.

Ввиду отъезда Холли и Эми были внесены новые изменения в то, кто где спит. Джек переезжал в «ночлежку» к Нику, Йен с детьми занимали бревенчатый дом. Поэтому, когда Эми прощалась, дети снова бегали по дорожке между домиками и роняли футболки и туфли.

Эми обняла отца, Гвен, Фебу, Джайлса и Ника, да, она обняла даже Ника.

— Когда я снова тебя увижу? — спросила она.

Ей понравился этот мальчик. Его бледная кожа посмуглела за время, проведенное на озере, короткая стрижка отросла, и его узкий лоб, раньше походивший на бульдожий, теперь производил впечатление мужественности, а не агрессии.

— Дядя Хэл что-то говорил насчет поступления в колледж, где он преподает, так что года через два ты, возможно, будешь видеть меня каждый день.

Эми не стала госорить, что почти не бывает в Айове.

— В ноябре у меня в Бостоне будут соревнования. Прислать тебе билеты? А потом поужинаешь со мной…

— Вечером? Во время учебного года мне не разрешают выходить на улицу после отбоя.

— И тебя это останавливает? — спросила она.

Ник ухмыльнулся.

Она еще раз всех обняла и забралась в грузовик Джека. На этот раз их было только трое, и она сидела, не касаясь его.

Здание аэропорта Хиббинга представляло собой одно маленькое помещение. Здесь не было ни сувенирных киосков, ни газетных, только автоматы по продаже разной снеди и электрическая кофеварка. За кофе платили по «системе доверия», и вместо кассы стояли белые пластиковые стаканчики. Эми и Холли сдали багаж, взяли посадочные талоны и уселись в ожидании рейса.

— Я слышал, ты собираешься встретиться с Ником, — сказал Джек.

Эми кивнула.

— Ты молодец.

— Он мне нравится.

Они посмотрели друг на друга. Она собирается увидеться с Ником, в ежедневнике Холли уже записаны все ее нью-йоркские координаты, а вот они даже не пытаются наметить встречу. Эми вздохнула.

Но сказать было нечего.

У пластмассовых стульев в аэропорту не было подлокотников, ножки представляли собой пару хромированных труб, образовывавших длинные, узкие треугольники. Под сиденьями проходил хромированный стержень, соединявший стулья между собой. Это были самые обычные стулья, такие можно увидеть повсюду.

Как получилось, что ей нечего сказать ему? До этого она ни с кем не была настолько откровенна, открыта для общения. Они могли говорить о славе, страхах, неприятном запахе изо рта, обо всем. Она не считала себя остроумной, но-»г ним становилась забавной.

А теперь сказать было нечего.

Холли поднялась:

— Пойду схожу в дамскую комнату.

Эми поняла — подруга пытается оставить их с Джеком наедине, дать возможность попрощаться с глазу на глаз.