Напиток получился водянистым и соленым, но порошковые продукты всегда такие.

— Продолжай, — сказал Джек.

Эми допила бульон, — Все говорят, что фигурное катание — единственный вид спорта, где тебе становится легче, когда ты переходишь в профессионалы. С точки зрения атлетической подготовки это верно. Тренировки фигуристов-олимпийцев технически сложнее, чем у нас, Но от нас требуется гораздо больше, чем просто катание. Если ты хочешь, чтобы билеты раскупалась, надо быть знаменитостью. Публика должна тебя любить.

Обычно не понимаешь, что такое слава, сказала она. Когда это происходит впервые, ты слишком занят, чтобы это понять. В тс недели, что предшествовали Олимпийским играм, Эми не осознавала, что ее лицо можно было увидеть повсюду. Это привело бы ее в восторг, в этом ис было никаких сомнений, это было ее мечтом, кроме прочих, — войти в магазин и увидеть свое лицо, снова и снова повторяющееся на обложках разных журналов. Но в эти недели она никуда не ходила — или тренировалась, или давала в маленьких конференц-залах интервью, публиковавшиеся под этими обложками. И даже после Олимпийских игр, идя по аэропорту, чтобы лететь домой, она была окружена другими людьми и слишком рассеянна, чтобы обращать внимание на газетные киоски. Конечно, позднее она видела у кого-то экземпляры этих журналов, но это было не то что наблюдать, как их покупают и читают.

Затем все это паблисити стало источником беспокойства: правильно ли освещены события? хорошие ли использовали фотографии? насколько двусмысленными оказались процитированные высказывания? Известность не приносила радости. Самым приятным чувством было облегчение.

— Что же хорошего в том, чтобы быть знаменитостью? — не понял Джек.

— Ты можешь заставить людей что-то сделать, — сказала она. Когда ты знаменитость, на твои звонки отвечают. «С вами говорит Эми Ледженд». Люди придают этому значение. Они открывают свои чековые книжки, свои сердца. Больного ребенка самолетом доставляют в центральную больницу, а гостиница предоставляет его семье номер. В холле банка крови, отчаянно нуждающегося в пополнении, внезапно вьется лентой очередь из сотни доноров. В затопленную водой школьную библиотеку присылают книги, коробку за коробкой, а добровольцы приводят их в порядок, заносят в каталог и расставляют по полкам. — Генри все еще стремится выиграть соревнования профессионалов, а мы с Томми уже не можем на это рассчитывать. Но мы испытываем большее удовлетворение, чем Генри, потому что делаем больше добра.

— Вот почему ты решила, что мне следует работать в Красном Кресте?

Она пожала плечами:

— Может быть. Этим ты и мне помог бы.

Джек прикончил сандвич. Эми открыла пакетик сушеных абрикосов, взяла несколько сама и передала ему остальные. Маленький огонь приплясывал и мерцал. В соснах шуршал ветер. Джек подался вперед, поставил локти на колени, свесив руки. Вдруг тыльной стороной ладони он почувствовал прохладную каплю — начинался дождь.

Эми посмотрела на небо. Должно быть, она тоже почувствовала влагу.

— Неужели дождь? — По-прежнему ярко светила луна. — Не может быть, небо весь день было ясным. Откуда он взялся?

Эми хотелось бы вот так сидеть и сидеть у костра, но ее желания не имели никакого значения для Природы. Определенно пошел дождь. Джек запихал остатки абрикосов в рот, поднялся, и принялся разбрасывать ногой костер — так его было легче погасить.

— Можешь спрашивать откуда хоть всю ночь, но беседовать будешь сама с собой, потому что я собираюсь остаться сухим.

Эми вскочила на нога, засуетилась, собирая мусор, складывая грязные тарелки.

— Сполосни только как следует чашки, и будем считать их чистыми, идет? — предложил он.

Разумеется, она была согласна.

— Иди в палатку. Я сам все сделаю. Зачем мокнуть обоим?

— Не глупи, я помогу.

Дождь усиливался. Порывистый ветер укрыл луну облаками, свет померк. Эми окунула чашки в остатки горячей воды. Джек запихал оставшееся снаряжение в рюкзак, отнес его на берег и засунул под перевернутое каноэ, а котелок, чашки и тарелки разложил сверху.

Эми ему помогала.

— А зачем мы это делаем? — спросила она, пристраивая тарелку на выпуклом днище. — Если мы хотим высушить тарелки, это, наверное, не самое лучшее место.

Дождевые капли разбивались об алюминиевое дно лодки с легким металлическим звуком. В тарелках уже начала собираться вода.

— Это на случай прихода медведей. — Здесь медведей, конечно, не так уж много, не то что в Йеллоустонском парке, где они настолько привыкли к людям, что научились открывать мусорные контейнеры и багажники автомобилей. — Если медведь попытается добраться до рюкзака, тарелки загремят и напугают его. Хорошо, что ваша семья все еще пользуется металлическими тарелками и чашками. От пластика такого шума не будет.

— Две жестяные тарелки и этот чайничек смогут напугать медведя?

Вопрос резонный.

— Во всяком случае, они разбудят и напугают нас.

— Буду ждать с нетерпением, — отозвалась она.

Джек почувствовал, что от дождя у него начинают намокать волосы, но, кажется, все уже было убрано. Он подтолкнул Эми, заставляя ее поторопиться в укрытие, а сам вернулся к костру, чтобы взять фонарь.

Когда он подбежал к палатке, Эми уже была внутри. Он поднял полог, осторожно просунул фонарь внутрь и не отпускал, пока не почувствовал, что она крепко его взяла. Затем забрался сам.

Сидеть пришлось по-турецки. Это была старомодная походная палатка, с треугольными боковинами и крутыми стенками. В длину она составляла не больше семи, а в ширину — не больше четырех с половиной футов. Высота центральной стойки не превышала четырех футов.

Эми держала фонарь в вытянутой руке. Его зеленый металлический абажур был усеян капельками дождя, и он весь шипел.

— Почему он издает такой жуткий звук?

— Не знаю. Не волнуйся, он не взорвется.

Он оглядел палатку, ища, куда бы его пристроить. Сверкающий металлический крючок на крепкой ленте был вшит в центральный шов. Джек взял фонарь и, повесив его там, потихоньку отпустил, надеясь, что палатка не рухнет под его весом.

— Ты будешь биться о него головой, — заметила Эми.

Фонарь находился как раз в центре их временного жилья, его основание оказалось на расстоянии трех футов от пола палатки.

— Ты тоже, — возразил он, — Я не буду.

Эми начала раскатывать спальные мешки. Она знала, что он наблюдает за ней — ждет, что она ударится о фонарь. Тогда она решила устроить из этого небольшое шоу, взмахивая рукой, поднимая плечо, встряхивая головой, двигаясь на расстоянии полудюйма от фонаря, но ни разу его не задев. И делала она это, даже ни разу в сторону фонаря не взглянув, она просто знала, где он. Каким же чувством пространства она обладала!

— Как у тебя это получается?

— Не знаю. Просто получается… Хотя это легко, потому что существует изменение звука и температуры.

— Но ты, наверное, могла бы сделать это и без изменения звука и температуры?

— Вероятно.

Что означало «конечно». Джек тряхнул головой. Он-то думал, что у него хорошие рефлексы, но по сравнению с ней у него была реакция, как у неповоротливого, впавшего в спячку животного.

Эми попросила его сесть на разостланный спальник, чтобы она могла раскатать другой. Для этого ей пришлось развернуть его перед собой, переместиться на другой конец и расправить. Ее нежная кожа светилась в резком свете фонаря, а от свитера шел слабый запах шерсти.

Самое время для небольшого разговора. Разумеется, оба они находились здесь с общей целью, оба поглощены своей ролью благородных спасателей, быстроногих гонцов, но возможно, именно это и подтолкнуло его к выяснению их отношений. Ты так мила, детка, но я не собираюсь к тебе клеиться.

Хотя Эми вряд ли была «милой». Казалось, она совершенно не сознает своей сексуальности.

Он набрал в грудь воздуха. Это нелегко, но он должен это сделать.

— Когда я в последний раз попытался кое о чем с тобой поговорить… — он имел в виду злополучный разговор у костра на озере, — я все здорово скомкал.

Она улыбнулась:

— На самом деле ты сказал больше, чем хотел.

— В детстве у меня была книга про короля Артура и его парней. Когда какой-нибудь рыцарь спасал даму и они путешествовали вместе, он всегда говорил, что когда они будут спать, между ними будет лежать меч. Тогда я этого не понимал. Сейчас-то, конечно, понимаю, и поскольку меча у меня с собой нет, думаю, мы можем использовать весло, хотя весла еще более сырые, чем мы, и…

Он умолк. Это не спасало дела.

— Ты понимаешь, что я имею в виду.

Так, вот это уже лучше. Ты понимаешь, что я имею е виду. Ему достаточно сказать это.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — парировала она. — Но мне кажется, что тебе понравился сегодняшний день.

При чем тут это?

— Я наслаждался каждой секундой. Ты это знаешь. Мне кажется, я никогда и ни с кем не чувствовал большей близости… не только с женщиной, ни с кем. — О Боже, он снова за свое, начинает слишком много говорить. Он никогда не говорил о себе. Тогда почему он так разболтался? — Но наверное, это потому, что в детстве у меня никогда не было собаки. Может, у меня выработались бы более высокие критерии товарищества, если б у меня была собака.

— Конечно, было бы лучше, будь я собакой — на тот случай, если придет медведь, но тебе не кажется, что есть некоторые преимущества в том, что я женщина?

— Нет! — резко ответил он. Это прозвучало хорошо. Нет. Нельзя было выразиться проще и яснее. — Это кажется мне невероятным неудобством, потому что я думаю только о том, что вон там лежит твой красивый сухой тренировочный костюм и ты не только захочешь надеть его, но и станешь настаивать на том, чтобы снять с себя сырую одежду первой, не так ли?

— Разумеется, и это даже хуже, чем ты думаешь. — Она задрала свитер. Ее живот был затянут черной тканью. — На мне еще и купальник. Мне придется снять с себя все.