— Я не стала звонить Барбаре Хатченс, — именно Хатченсы, как он сказал, привели его на ужин, — чтобы разузнать про вас. Поэтому я в полном неведении. Ваши интересы ограничиваются знанием песен или есть что-то еще?

— Нет, они в основном ими и исчерпываются. Я преподаватель музыки и специализируюсь на народных песнях разных культур.

Преподаватель? Она была женой военно-морского офицера. Какие разные миры!

— Значит, вы могли заставить нас петь на санскрите?

— Ну может, не на санскрите, но уж на сербскохорватском наверняка.

Она спросила о его работе. Почему именно народные песни?

— Мне нравится энергия, идущая от народной культуры, — ответил он. — Мне нравится изучать общество по словам песен, которые поет народ.

Прозвучало хорошо, но Гвен не была уверена, что до конца поняла.

— Например?

Он объяснил. Политическое устройство, религиозные верования, экономические принципы — все, что касалось общества, он мог связать с песнями. Она назвала несколько своих любимых песен, и он о каждой смог что-то сказать, да такие интересные вещи, что она поняла — никогда больше она не услышит или не споет песню, чтобы не вспомнить об этих словах.

Ее смущение, нервозность исчезли. Она с удовольствием слушала его рассказ. Ей было интересно. Нет, более чем интересно. Она поймала себя на том, что подалась вперед, забыв про салат. Это захватило ее. Он так разбирался в самых серьезных вопросах, как будто был орлом, парящим над землей и видящим все: деревья, озера, горы, — и все понимающим.

Подводная лодка несется сквозь толщу темной воды подо всем этим.

Хэл обладал некой легкостью, которой не было в ее муже. Джон был сильный человек, не разменивавшийся на пустяки, привыкший утверждать себя поступками. Его адмиральские звезды заставляли его быть мудрее, вынуждали отказаться от прямолинейности и трезво все взвешивать, но дисциплина не давалась ему просто. Хэл был другим. Он легко нес свою мудрость, заслуженный венец своих лет.

И внезапно все это показалось Гвен таким правильным — эта встреча с мужчиной, когда тебе пятьдесят восемь. В пятьдесят восемь ты больше не ходишь на свидания к курсантам и студентам-выпускникам, ты встречаешься с адмиралами, преподавателями — мужчинами, которые стали Артурами, Мерлинами и Соломонами. С мужчинами, которые по-настоящему мудры и царственны, и они не более заинтересованы в красивых девчушках, чем ты в юных мальчиках.

Гвен направила беседу в другое русло, и Хэл рассказал о себе. Он был вдовцом. Жил в Айове, преподавал там в небольшом колледже, но весенний семестр проводил в Вашингтоне, читая лекции в Джорджтаунском университете.

— Мне нужно было уезжать на время. Я живу точно так же, как при Элеоноре, я ничего не изменил. И даже не думал о том, что можно что-то изменить. Все казалось правильным, но потеряло смысл.

Его жена внезапно умерла от инфекции, не поддающейся лечению, боль в горле обернулась воспалением легких.

— Для всех нас это было полной неожиданностью, — сказал он.

Гвен знала о «неожиданностях» такого рода. Ее мухе тоже погиб внезапно. Он ехал домой и остановился, чтобы помочь молодой матери поменять колесо. Пьяный водитель, съехав с дороги, сбил Джона, и тот умер на месте, но женщина и двое ее детей остались в живых.

Лицо Хэла исказилось, пока он Слушал этот рассказ.

Прошло четыре года. Гвен оплакала мужа. И сейчас была спокойна, как может быть спокоен человек.

— Джон служил в армии. Он всегда ожидал, что может погибнуть ради других… хотя адмиралам, сидящим в кабинетах, обычно не приходится этого делать.

— Да, трудно представить, — согласился Хэл, Гвен почувствовала, что беседа может вернуться к общим темам и они заговорят о военных, об идеалах службы и тому подобном.

— У вас есть дети? — спросила она.

У него их было трое. Его старшая дочь была адвокатом. Она вела семинар по бесплатной юридической помощи неимущим. Его сын преподавал лингвистику в Калифорнии, специализируясь на умирающих языках индейских племен.

— На некоторых из этих языков говорят последние два-три носителя, и эти люди очень стары. Йен со своими студентами упорно пытается узнать все, что можно.

И у сына, и у дочери были семья и дети. У Фебы — четверо, а у Йена — трое.

— Вы сказали, что у вас трое детей, — заметила Гвен. — А вторая дочь — она замужем?

— Эми? Нет, не замужем.

Гвен улыбнулась:

— Эми? Ее зовут Эми Ледженд? Забавно. Получается, что ее зовут так же, как и ту фигуристку.

— По правде говоря, она и есть та самая фигуристка.

Гвен подносила ко рту вилку. Она на миг замерла, уставившись на него. Затем положила вилку.

Эми Ледженд? Его дочь — Эми Ледженд?

Эми Ледженд завоевала золотую олимпийскую медаль. Ее фотография была помещена на обложке журнала «Пипл». Америка ее любила. Она была звездой, знаменитостью.

— Эми Ледженд ваша дочь? Он кивнул:

— Мы очень сю гордимся.

— Эми Ледженд? Олимпийская чемпионка Эми Ледженд?

— Да.

Она обедала с отцом Эми Ледженд!

— Почему вы не сказали об этом раньше?

— Было совершенно ясно, что вы не захотите говорить о детях.

Он был проницателен. И абсолютно не прав — кто же не захочет поговорить об Эми Ледженд?

— Это было до того, как я узнала, что она — ваша дочь.


Эми Ледженд, малышка с золотистыми волосами, была очаровательным ребенком с золотистыми волосами, таким красивым, что казалась почти неземным существом. Когда они всей семьей приходили в ресторан или она вместе с матерью стояла в очереди на почте, люди оборачивались и смотрели на нее. У нее были тонкие черты лица и густые ресницы. Разумеется, в свои четыре года она и понятия не имела, что наделена красотой и изяществом. Ее заботили только ее волосы — они у нее были короткие, а она хотела длинные. О, как же ей хотелось иметь длинные волосы! Она жаждала их, она страстно их желала, она притворялась, что они у нее есть. Она обертывала вокруг головы нижнюю юбку и воображала, что белый нейлон был волосами — роскошными и волнистыми. Она закрепляла на голове полотенце и откидывала голову назад, чтобы махровая ткань падала на плечи и струилась по спине. Своими маленькими пластмассовыми ножницами она вырезала из журналов фотографии волос, причудливо вьющихся, блестящих, повторяя их изгибы.

— За длинными волосами слишком сложно ухаживать, — говорила ей мать, — и поверь мне, дорогая, тебе лучше с короткими.

Сейчас Эми Ледженд исполнилось двадцать шесть. Она была богата, знаменита, а ее матери больше не было на свете. Она могла бы носить какую угодно прическу. Но оказалось, что ее мать была права: ей действительно больше шла короткая стрижка.

— Вам будет неплохо, если вы отрастите волосы, — говорили ей разные стилисты, — но с такой длиной вы, без сомнения, выглядите лучше.

Поэтому у нее по-прежнему были короткие волосы. Красиво постриженные — в легком, воздушном стиле. Теперь она была блондинкой с волосами цвета меда, которые сверкали тщательно прокрашенными золотистыми бликами. Великолепные волосы… но не длинные.


— На что это было похоже? — спросила Гвен. — Воспитывать такого одаренного ребенка? Обычно читаешь, какого это требует внимания, переездов и путешествий, и денег. Это такая ответственность!

Она всегда была рада, что ее двое детей оказались самыми обычными, им многое легко давалось, но особых талантов они ни к чему не проявляли.

— В финансовом отношении это было чрезвычайно, просто невероятно дорого, — заметил Хэл. — Но у Элеоноры были свои деньги, поэтому нам никогда не приходилось делать какой-то трудный выбор. А когда Эми стала профессионалом, то полностью все нам вернула, хотя мы этого и не ждали.

— А как же все остальное, так сказать, обеспечение тыла и все прочее? Это не коснулось жизни всех членов семьи?

— Нет. Она гораздо младше Фебы и Йена, и боюсь, мы были больше сосредоточены на них. Когда они были маленькими детьми, наш образ жизни соответствовал их возрасту, когда стали подростками, мы начали строить свою жизнь вокруг подростков. Эми просто приходилось тянуться за ними. Кроме того, Феба и Йен, особенно Йен, были очень одарены в тех областях, которые завоевывают уважение школьного коллектива, а способности Эми были нам чужды. А затем внезапно, в один прекрасный день, у нашего дома появились журналисты, желавшие о ней поговорить.


Семья Леджендов всегда любила читать. Их дом в Айове, построенный на рубеже веков, кирпичный, с высокими потолками, был полон книг. Они громоздились на тумбочках, на стойке в столовой, на пианино в гостиной. Книги лежали внизу у лестниц, дожидаясь, пока их отнесут наверх, лежали они у лестниц и наверху, дожидаясь, пока их снесут вниз.

У Элеоноры, матери семейства, всегда была с собой книга. Она читала, ожидая, чтобы забрать детей с урока музыки, читала за едой, читала, дожидаясь, когда закипит суп. Старшие сестра и брат Эми — Феба и Йен — тоже были книгочеями. Они брали с собой книги в бакалейный магазин и, прислонившись к основанию лошадки, на которой можно было покачаться, опустив монетку, читали, пока их мать обходила с тележкой полки с товарами.

Но Эми, прелестная маленькая Эми, была другой. Читать она не любила. Оказываясь в магазине, она шла к витринам с косметикой и разглядывала лак для ногтей и губную помаду. В хорошую погоду она играла на улице, переворачивая садовые тележки, танцуя со своей тенью, прыгая вниз с веток деревьев. В плохую погоду бродила по дому, не находя себе места, и ждала, что ее будут развлекать. Ее брата и сестру развлекать не требовалось. Они могли взять книгу и исчезнуть с ней на несколько часов. Они могли хоть весь день проиграть в «Монополию». А Эми — нет. Она, как маленькая колибри, все время находилась в движении.

В тот год, когда ей исполнилось семь лет, зима выдалась суровая. День за днем шел холодный дождь со снегом. Низко нависало серое небо, тротуары обледенели. Всем остальным в семье это нравилось. Они разжигали огонь в каминах, готовили поп-корн, слушали камерную музыку и перечитывали любимые книги.