Несмотря на то, что Генри Сидни выступал целиком и полностью за наш брак, он быстро подчинился воле графа. Точнее, воле своей жены – Мэри, старшей сестры Дадли. Сестры Дадли встали на сторону брата и всячески препятствовали моему браку с Филиппом Сидни.

– Поверь, при дворе ты найдешь себе куда лучшую партию, – уговаривала меня мать. – Графиня Хангтингтон согласна забрать вас с Дороти к себе для завершения образования. А после вы будете представлены королеве. И Мэри, и Катерина дружат с Елизаветой. О лучшем и мечтать не следует!

Мои слезы никого не трогали, кроме несчастного Филиппа и Дороти. Сестра страдала вместе со мной совершенно искренне: она не желала уезжать из родного дома к Катерине. Графине Хангтингтон было тридцать восемь лет, детей она не родила и потому оказывала покровительство молодым девушкам, обучая их и представляя ко двору. Мы еще не видели графиню, но ненавидели ее сильнее, чем Роберта Дадли.

Выбора нам не оставляли. На сей раз в замок Кенилворт мы ехали с тяжелым сердцем. Нам предстояла разлука с матерью, с родным домом, а мне – разлука с любимым. За прошедшие дни я привыкла плакать. Лицо распухло. На него постоянно прикладывали какие-то холодные примочки. Я же к своему внешнему виду оставалась равнодушной. Только Роберт выказывал хоть какое-то воодушевление. Он, как и прежде, пребывал в восторге от будущего отчима. Граф обещал брату при первой же возможности взять его на войну. В двенадцать лет Робин мечтал лишь скакать на лошади, драться с врагами Англии и размахивать шпагой. В отличие от нас он рвался уехать из дома.

С таким разным настроением мы второй раз въехали в замок Кенилворт. Нам показалось, будто он встречал нас невесело. После великолепного праздника в честь Елизаветы все вокруг выглядело унылым и безрадостным.

– Граф ради свадьбы с мамой не очень сильно постарался, – зло прошипела я на ухо Дороти. – Ни тебе фейерверков, ни тебе актеров, декламирующих стихи…

Сестра сердито кивнула. Часть прядей выскочила из тщательно уложенной прически. Дороти не обратила внимания: ей тоже было все равно, как она выглядит. Даже мама смотрела на нас печально. Любовь к Дадли начинала обходиться ей дорогой ценой.

* * *

В небольшой церкви, где происходило венчание, собралось совсем немного народу.

– Как ты себя чувствуешь? – Голос Дадли заставил маму вздрогнуть.

– Не самым худшим образом, – она попыталась улыбнуться.

Мысли о судьбах детей были прерваны. Мама говорила мне, как странно на нее влияет граф. В его присутствии забывалось все: дети, ее собственная жизнь, странная смерть отца, даже тяготы шестой беременности отходили на второй план.

– О чем ты думала? – Дадли не отставал. – Ты боишься выходить за меня замуж? Еще не поздно отменить свадьбу.

Мама схватила его за руку.

– Страшнее разрыва с тобой быть ничего не может! Не боюсь. Гнев Елизаветы в первую очередь будет направлен на тебя. – Она лукавила, но постаралась забыть мучившие ее страхи.

– Я справлюсь. И я слишком хорошо знаю Бэт. – Дадли запнулся. – …Елизавету. Она недолго будет злиться на меня. Ну и я постараюсь сохранить нашу свадьбу в тайне, как можно дольше. Скорее, когда правда выяснится, в незавидном положении окажешься ты.

Подобный разговор происходил между ними не в первый раз. Мать постоянно чувствовала уколы ревности, во время того как речь заходила о королеве. Уменьшительное «Бэт», звучавшее из уст графа, резало слух. Кто так может обращаться к Ее Величеству? Только близкий друг и любовник. При всех заверениях Дадли в том, что между ним и Елизаветой никогда не было близости, мама верить в это отказывалась. Да, королева всегда твердила о своей невинности. Но мама не верила и ей тоже. Собственное «незавидное положение» ее волновало куда меньше, чем ревность. Она привыкла жить в удалении от двора. Разве ситуация изменится? Любимому сыну Робину будущий муж обещал поддержку, мне обещали нового жениха, а неродившегося пока общего ребенка Дадли точно не оставит…

Заговорил священник. В церкви стояла тишина, и его негромкий голос был слышен каждому, кто пришел в тот день на церемонию. Свидетели стояли чуть поодаль. Роберт Эссекс сидел на скамье в первом ряду. Мы с Дороти сели за ним. Вот и все зрители.

– Если что-то препятствует заключению данного брака, просьба сказать об этом сейчас, – пробормотал священник и выдержал небольшую паузу.

Мое сердце забилось сильнее, словно я всерьез готовилась услышать слова, способные предотвратить эту свадьбу.

«Если бы сюда проникла Елизавета, она бы нашла что сказать», – мелькнуло в голове. Тут же в памяти всплыли и обе смерти: первой жены Дадли и отца. В обоих случаях графа обвиняли в организации отравления. А вдруг придет человек, у которого на руках есть доказательства? Но нет. Никто не издал ни звука.

Священник закончил церемонию. Граф поцеловал руку матери. А она явно вздохнула с облегчением: вышла все-таки за Дадли замуж, обыграла королеву, не кого-нибудь.

«Обыграла ли?» – непрошеные мысли, как надоедливые мошки, продолжали кружить в голове.

Нас отправили к графине Хангтингтон через несколько дней.

– Мы будем часто видеться, – обещала мама. Она произносила слова, в которые сама не верила. Впрочем, мама светилась от счастья. Наши с Дороти грустные лица не испортили ей настроения.

– Вы, девочки, не должны так переживать. Вы не понимаете, как вам повезло. – Маму даже начала раздражать наша откровенная печаль.

Замок Кенилворт остался позади. Позади осталась и наша прошлая жизнь. К сестре графа мы прибыли со сжатыми в кулаки руками, насупленными, хмурыми лицами и полным нежеланием повиноваться бездетной «тетушке».

1579 год

Наверное, новости о свадьбе Роберта Дадли и Летиции Деврё дошли бы до Елизаветы гораздо раньше. У Дадли было много завистников и тайных врагов. Нашлись бы желающие поссорить фаворита с королевой. Тем более слухи о том, что Роберт отравил нашего отца, дабы жениться на Летиции, не прекращались. Но, зная характер королевы, никто в течение почти целого года не отваживался открыть ей правду. А гнев свой Елизавета в первую очередь направила бы именно на того, кто сделал это. И лишь потом на обманувшего ее фаворита. Кому захочется класть руку в пасть льву по собственной воле? За спиной королевы шептались, время шло, а граф продолжал появляться при дворе один, словно у него действительно и не существовало никакой жены.

В итоге Елизавету просветил сам Дадли. Иногда ревность играет с людьми злые шутки: приревновав свою подругу детства к французу, Роберт и сообщил королеве о женитьбе. К тому моменту я уже жила при дворе королевы. Дороти пока оставалась в доме графини. Я испытывала острое чувство одиночества, и скрашивали его лишь редкие встречи с Филиппом Сидни. Многое из того, что буду рассказывать дальше, я узнала именно от него. Отношения Филиппа с королевой нельзя было назвать простыми. Но Елизавета, как и ее окружение, попала под его обаяние. Он сочинял в ее честь сонеты, поражавшие красотой и изысканностью слога, а также считал своим долгом давать советы по самым разным вопросам. Советы королеву часто раздражали, поэтому она сердилась на своего виночерпия, прогоняя из покоев…

Вот тут мы и подошли к истории о французском «лягушонке». Если бы не Франсуа Анжу, королева нескоро бы узнала о женитьбе Дадли и не поссорилась бы в очередной раз с Филиппом.

* * *

В сорок шесть лет Елизавета оставалась завидной невестой. Ее полностью устраивало данное положение. К женихам королева питала самые разные чувства: кого-то гнала с порога сразу, а кого-то привечала на время и даже давала надежду на успешное разрешение дела. Из трех сыновей французской королевы Екатерины Медичи к Елизавете сватались двое: сначала Генрих, потом Франсуа.

Франсуа герцог Алансонский и Анжуйский приходился французскому королю младшим братом. Его мать, Екатерина Медичи, являлась ярой католичкой. Позиция Франсуа в религиозном вопросе оставалась неустойчивой. Создавалось впечатление, что ему было все равно, на чью сторону встать, лишь бы спасти собственную шкуру. Предательство своих друзей перед лицом смерти не улучшило мнения окружающих об Анжу. Внешней красотой французский принц тоже не отличался.

Но почему-то он Елизавете понравился сразу.

* * *

Королева любила завтракать вместе с графом Лейстером. Вот уж кого я часто встречала в королевском дворце, так это его! Но кроме графа за столом нередко оказывались и другие фавориты Елизаветы. Ей нравилось окружать себя красивыми, образованными молодыми людьми, способными сказать витиеватый комплимент, а то и прочесть очередной сонет, написанный в ее честь. В тот знаменательный день Филипп был в числе приглашенных.

– Я решила позвать Франсуа Алансона в Англию, – игриво сообщила Елизавета за завтраком в Ричмонде.

Стояло лето. Заканчивался июль. Королева, вопреки установившейся в знатных домах традиции, завтракала рано. К семи часам она успела прогуляться по парку и потому, в отличие от большинства присутствовавших, имела отменный аппетит. Для графа единственным плюсом раннего завтрака являлось отсутствие жары. Когда он проводил время с женой, они вставали поздно и после, в двенадцать часов, сразу обедали. Мама никогда не любила вставать с рассветом. Но во дворце все подчинялось Елизавете, даже распорядок дня подданных…

– Франсуа Алансон? Анжуйский? С какой стати? – Дадли чуть не поперхнулся куском хлеба.

– Он предлагает мне стать его женой, – спокойно ответила Елизавета.

– Я слышал. Но не думал, что ты рассматриваешь это предложение всерьез. – Граф нахмурился. – Сын Медичи, предатель, – перечислял он грехи жениха, – развратник!

– С чего ты взял, что он – развратник? – удивилась королева.

– Говорят, он и его братья спят со своей сестрой. Французы, впрочем, все таковы. – Дадли схватил бокал с вином и опустошил его в мгновение ока. – К тому же к тебе уже сватался его старший брат Генрих. Я слышал, сейчас он ходит в платьях и носит огромные серьги в ушах. – Он хмыкнул. – Ты хочешь, чтобы все сыновья Медичи побывали у тебя в женихах? – Дадли понимал, его язвительность переходит границы дозволенного, но сдержаться не смог.