«Ты когда-нибудь спрашивала, как я живу? Как мне удается сводить концы с концами?»

«Когда ты…»

«Два года назад».

У нее в руках ремень. Я пугаюсь, что она ударит меня.

«Барб, почему ты еще девственница?»

«Я боюсь. Я пока что не хочу».

«Я хочу, чтобы ты выбила из меня всю дрянь».

«Я люблю тебя. Как я смогу сделать тебе больно?»

«Однако, когда ты увидела меня со своим отцом, ты была готова на все».

Она вкладывает ремень в мою руку. Я настолько ослабла, что способна сделать все что угодно.

«Барб, мы ведь будем жить вместе в Нью-Йорке, правда?»

«Конечно».

«Ты не бросишь меня? Я не смогу жить одна».

«Нет, мы будем вместе. Не делай этого!»

«Я должна. Я не могу сдерживаться».

Я в полудреме. Я не могу поднять голову. Что у меня в руке? Это кожа.

Я отталкиваю Лауру, но она слишком сильная. Тогда я выхожу из себя и бью ее ремнем. Я начинаю плакать. У нее на плече появляется красный рубец.

«Прости меня. Я не хотела делать тебе больно».

Она не прекращает прикасаться ко мне, и я пытаюсь отпрянуть в сторону. Я обдираю колено о чемодан. Лаура начинает целовать меня. Я лежу на спине. Дым сигарет такой голубой. Он образует причудливые узоры. Ой, мне хочется покрутить вокруг пальца одно колечко. Я прикасаюсь к голове Лауры, чувствую ее волосы. Ее голова находится между моих ног, я чувствую, как ее язык проникает внутрь меня, и это так приятно, совсем не больно, и я крепче сжимаю ее голову, мне хочется, чтобы она проникала дальше и дальше. Но это запрещено. То, что я делаю, запрещено… Айййййййййййййй…

Мне грезится. Я сплю на диване. Я с трудом могу шевелиться. Мои ноги весят тонну. И ничего не произошло. Что за ужасный сон! Я промокла насквозь. Ни… чего. О Боже. Фотографии на полу. И Лаура на стуле, обнаженная, смотрящая на меня. Она сгибает мизинец, я ничего не понимаю. Я подхожу к ней, и она целует мою грудь.

«Лаура, ты сошла с ума?»

Она засовывает мне внутрь палец, и я, подняв руку, даю ей пощечину. Я попадаю ей по переносице, моей руке больно. У Лауры начинает идти из носа кровь, она встает. Мне кажется, она сейчас убьет меня. Я выплескиваю ей в лицо коктейль.

«Тебе не понравилось, Барб?»

«Грязная свинья! Чумное животное! Зачем ты это сделала?»

«Потому что я люблю тебя».

«А я ненавижу тебя. Если бы у меня была возможность загадать одно желание, я попросила бы, чтобы те фермеры убили тебя. Я сожалею, что ты осталась жива и встретилась со мной. Бог ли, дьявол повелевает этой жизнью — я лишь надеюсь, что он заставит тебя страдать больше, чем когда ты была ребенком».

Она стоит рядом со мной. Она опускает голову. Ее лицо белеет. Оно становится болезненно-белым, словно ее вот-вот стошнит. Она кивает. Она кивает снова и снова.

«Ты животное, Лаура».

«Я рискнула. Я должна была сделать это. Я не могла оставаться в неведении. Эта мысль жгла меня в течение двух лет. Понимаешь, Барб, я думала, ты любишь меня так же, как я тебя».

«Так вот, это не так. Я действительно любила тебя, но не в этом смысле, не по-свински. Эти снимки ты делала не только из-за денег. Тебе это доставляло наслаждение. Почему я не сожгла тебя в том сарае? Это и есть тот мир, в котором ты живешь? Ты сделала это со мной, я была твоей подругой, твоей сестрой. Я готова была принять все, что ты скажешь, но только не это. Сначала с моим отцом, затем со мной».

«С твоим отцом ничего не было. Я хотела. Он ни разу не общался с женщиной после смерти твоей матери. Он умирает; твой отец умирает. Я спросила, что я могу сделать для него. Он сказал, что собирается покончить с собой, а я ответила, что, если он не желает меня как женщину, я умру вместе с ним. Я хотела умереть тогда, потому что знала, что это должно будет произойти. Что ты оттолкнешь меня. Но я не могла больше продолжать так. Я должна была попробовать».

Я одеваюсь ровно за пять секунд. Она продолжает стоять посреди комнаты. Опустив голову, раскачиваясь. Она не может взглянуть на меня.

«Этого нельзя простить, да, Барб?»

У меня сильно трясутся руки. Я хочу, чтобы Лаура умерла. Я так хочу этого.

«Простить? Я надеюсь, что ты отправишься прямиком в ад, свинья».

«Признай одно, Барб, и тебе будет легко до конца жизни. Узнай крупицу правды. Тебе ведь было приятно».

Я плюю ей в лицо. Я страшно голодна. Я иду по авеню Содружества и захожу в итальянский ресторан, который обычно избегаю. Я съедаю два бутерброда с мясом. Сижу здесь до трех часов. Официант шутит на тему того, что хорошенькая девушка сидит без спутника. Я заказываю две бутылки «кьянти». Официант делает мне предложение. Если я пойду с ним домой, он оплатит счет. Я говорю, что согласна. Мне приходится. Я оставила деньги дома. У меня нет вещей. Я не могу пойти в гостиницу. Официант настроен дружелюбно. Он так много смеется. Утром, когда я просыпаюсь, он еще спит. Постель в крови. В моей крови. Мне так больно между ногами. Я одеваюсь. Не могу засунуть ногу в туфлю. Там что-то есть. Десятидолларовая бумажка. Я беру ее. Я останавливаю такси и прошу водителя подождать. Мы едем через Роксбери, затем Бэк-бей, я больше не хочу видеть Бостон.

Я поднимаюсь по лестнице. Лифт слишком шумный, его слышно в квартире. Я задыхаюсь; я понимаю, как глупа. Но мысли у меня неясные. Конечно же, сумочки у меня нет, значит, нет и ключа. Лауре придется впустить меня. В дверь засунут конверт. На нем написано мое имя. Внутри ключ и записка, которую я не удосуживаюсь прочесть. Я захожу в гостиную. Ничего не изменилось, ничего не сдвинуто с места, но Лаура затопила камин. Он еще тлеет. Я вижу края обугленных фотографий. Я захожу в свою комнату, собираю свои вещи. Не вижу и не слышу Лауры и не хочу этого…

Мне нужно забрать из аптечки лекарства…

О, это ужасно. Лаура лежит в ванне. Там нет воды. На полочке стоит пузырек.

— Я сейчас проснусь, доктор Фрер.

— Хорошо, просыпайтесь.

Лаура совершенно белая. У нее открыт рот. На груди и животе следы от ожогов. В пузырьке была азотная кислота. Лаура часто шутила. На пузырьке была наклейка: «На случай Судного дня». Да, это была расхожая шутка. Пузырек на случай Судного дня. Лицо Лауры перекошено. Должно быть, ей было страшно больно. Я закрываю ей рот, и лицо становится лучше. Более похожим на Лауру. У нее на носу черно-синяя ссадина.

Мне нужно что-то предпринять. Вы понимаете. Вызвать полицию.

Я смотрю на Лауру.

Я тоже люблю тебя, Лаура. Но, Лаура, я рада, что ты умерла. Я так рада. Читаю записку. «В моем начале лежит мой конец…»

С криком сбегаю вниз по лестнице. Водитель выскакивает из такси. Я говорю ему…

— Сколько я была в отключке, доктор Фрер?

— Не очень долго.

— Я чувствую себя лучше. Отдохнувшей.

— Сегодня мы сделали большой шаг вперед, Барбара.

— Я ведь сказала, что была рада, что Лаура умерла, правда? Я не вообразила это?

— Нет, вы не вообразили это.

ГЛАВА IX

Тедди стоял у батареи в пустой квартире, выходящей окнами на ООН. У него были мокрые брюки. На улице серело нью-йоркское утро с проливным дождем, конца которому не было видно. Ветер нес грипп, мужчины и женщины, стоящие на автобусных остановках, закрывали головы свежими газетами, пытаясь защититься от его порывов. Сняв шляпу, Тедди пощупал повязку над глазом. Она была влажная, и от этого швы ныли. Тедди позвонил в контору и сообщил секретарше, что его не будет сегодня, а возможно, и целую неделю. С ним произошел несчастный случай, сказал он, не подозревая о скрытой в этой фразе иронии. Теперь рынок, плотное расписание встреч и совещаний казались далекими и нереальными. Невозможно было представить, как он сможет сидеть за столом с другими людьми, обсуждая что-то столь тривиальное, как структура корпорации и новый выпуск акций. Слова и цифры на листах бумаги в пухлых папках принадлежали той бессмысленной суете, которую раньше Тедди ошибочно принимал за жизнь и даже за страсть.

Эти магнитофонные ленты стоили уплаченных за них денег. Тедди искал откровений, но был вознагражден тайнами, личными, укрытыми от постороннего глаза секретами. От выслушавшего откровения ждут только советов, обычно он не вмешивается. Но Тедди необходимо было действовать. С этими мыслями — сейчас вопрос стоял не просто о том, что делать с Барбарой, — сегодня утром он достал из своего сейфа в банке «Чейз Манхэттен» десять тысячедолларовых банкнот.

Тедди набрал номер, который ему сообщили в справочной, принадлежащий покойному и анонимному У. Т. Гранту. Справедливость — это абстрактное понятие правосудия; в повседневной жизни она обычно сводится к долларам и центам, и Тедди был готов выплатить компенсацию. На звонок ответила женщина.

— Алло, — сказал Тедди, удивленный ее грубым тоном. — Это дом мистера Гранта?

— Да.

— Я могу поговорить с ним? — спросил он, пытаясь изобразить голосом полную невинность.

— Это шутка или что?

— Нет, не шутка.

— Ну, так он умер. Он был убит! — резко произнесла женщина.

Тедди поразили ее слова. Насыщенные злобой, тревогой, обвинением. Несомненно, бесспорно чувства направлены против него.

— Я что-то слышал… но был не уверен.

— Что ж, я его дочь, и я видела его труп. Он был убит.

Это слово снова ударило Тедди, и ему стало как-то не по себе.

— Кто вы?

— Я живу в этом же здании.

— Неужели?

— Да, живу.

— Как ваша фамилия? — подозрительно спросила женщина.

— Это неважно.

— Тогда чего же вы хотите?

— Помочь.

— Ну, так у вас неспокойна совесть по поводу старого ниггера, который носил ваши вещи?