— Вы разговариваете о том, чем собираетесь заняться после выпуска?

— Да. Мне предложили аспирантуру в Коламбийском университете на кафедре романских языков, а Лаура получила приглашение в ООН. Да, именно так. Я помню, что, когда пошла в ООН справляться о вакансии, я уже слышала о ней от кого-то… Только сейчас вспомнила, что от Лауры.

— Вы сознательно забыли об этом?

— Да. Но я все-таки чувствовала, что хотела работать там. Мы с Лаурой собираемся снимать на двоих квартиру в Нью-Йорке. Вот почему я согласилась на Коламбию. У меня был выбор: Стамфорд или Коламбия. Лаура собирается работать у этого мужчины — не знаю, в качестве кого, — а я буду помогать папе и проведу лето в Уэстпорте. Мы условились, что Лаура заедет к нам после четвертого июля. Лауру что-то беспокоит. Ой, она уколола меня булавкой.

— Вы можете повторить то, что говорите друг другу?

«Следи за тем, что делаешь!»

«Прости, Барб. Может быть, нам стоит прерваться?»

«Ладно. — Я смотрю на часы. — Сейчас девять. Не хочешь сходить поесть, а потом зайти в кино?»

«Нет, мне кое-что требуется для того, чтобы стало хорошо».

Она берет платье и уходит в свою комнату. Я переворачиваю пластинку и ставлю «Далеко впереди», «Клиффорд и Макс», поет Джени Пэрис и «Джаз Западного побережья из Лайтхауза». Мы обе — фанатичные поклонницы джаза. При первой возможности мы стараемся бывать в Сторивилле. В квартире чертовски жарко. Кондиционер опять накрылся, и я включаю вентилятор. Я слышу шум душа. Взяв проспект аспирантуры Коламбии, я пролистываю его. Затем принимаюсь за статью о Кеннеди в «Таймс». Сходив к холодильнику, я достаю кубики льда и приготовляю два джина с тоником. Господи, как же жарко. Мне хочется принять душ, но там Лаура. Я вешаю платье на дверь. Вся комната уставлена коробками с книгами, одеждой и посудой — в конце недели мы навсегда уедем отсюда. Шум душа смолкает.

«Я смешала тебе коктейль, Лаура».

«Спасибо, крошка».

Она уже в гостиной, и у нее на голове все еще надета купальная шапочка. Лаура вытирается. Она не вытерла часть затылка. Я встаю и, взяв край полотенца, вытираю Лауре шею. У нее длинная шея, а спина изогнута великолепной буквой «S». Так, как извивается сельская дорога. Я немного расстроена тем, что учеба закончилась и нам предстоит ехать в Нью-Йорк. Я почти успела позабыть, что произошло между Лаурой и моим папой на Пасху, я чувствую к ней невероятную нежность. Всякий раз, как я вижу на ее спине шрамы, я вздрагиваю. Лаура необычайно красива… и я не знаю… Вытирая ее и смотря на нее, я не удерживаюсь от того, чтобы по-сестрински не шлепнуть ее. И я поцеловала ее в затылок. Обернувшись, Лаура улыбнулась мне и поцеловала меня в щеку.

«Ты мой ангел, Барб. Как ты думаешь, стали бы мы более близки друг другу, если бы были сестрами?»

«Нет, не стали бы».

«Ты моя семья, Барб. Мать, отец, брат, сестра — в одном лице».

«Я чувствую то же самое».

«Я знаю это».

У Лауры в руках какой-то сверток, она разворачивает газету. Внутри — комок черной слизи.

«Когда это засыхает, то становится похожим на свиное дерьмо. Возможно, поэтому его называют дерьмом».

«Как же это курят? Это не похоже на травку».

«Предоставь все старухе Лауре, королеве здешней кухни. Эта штука нагревается и смешивается с табаком».

«Выглядит сложно. Я пойду быстро сполоснусь в душе».

«Да, поторопись».

Минут через пять я вернулась и увидела, как Лаура раскатывает на ладони длинные колбаски гашиша.

«После этого меня можно брать поваром в трехзвездочный ресторан в Мишлене. У нас хватит на десерт и останется еще».

Я сажусь в кресло с высокой спинкой и зачарованно слежу за Лаурой. Достав тальк, я присыпаю им ноги.

«Viens, ma soeur»[32].

Лаура протягивает мне «Пэл-Мэл», но сигарета набита неплотно и неровно. Я беру и зажигаю ее. Лаура приготовила с десяток сигарет.

«Ты усердная девочка».

«Как сказал архиепископ — там, откуда я родом, такое бывает — молодой хористке: “Я никогда не откладываю то, что могу сделать сегодня”».

Лаура зажигает свою сигарету.

«Помягче, чем травка…»

«Мы устроим вакханалию. Ууух, а джин с тоником вкусный и действует освежающе».

«O-о, я уже полетела… Ха-ха-ха-ха-ха».

«Мне нравится эта пластинка. Ты мне ее поставишь?»

«”Жаворонка в небе”?»

«Да, “Жаворонка в небе”. Джени Пэрис. Ну и голос! Он прямо вонзается мне между бедер, проникает в душу и узнает всю мою плоть».

«Уяяяяяяяяяяяяяя. О, хорошо. Лучше, чем ЛСД. Мне никогда не было так здорово».

«Я тоже вхожу в резьбу, Барб».

Мы докурили сигареты, Лаура зажигает еще одну и протягивает мне. Я уже потеряла голову. Мой взгляд раздвоился, затем расстроился, затем стал нечетким. Я вижу, как шевелится рот Лауры. Я делаю еще одну затяжку и слышу, как снова начинает звучать «Жаворонок». Наверное, Лаура поставила пластинку с самого начала. О, как прекрасно! Мне так хорошо. Не так, как в поездке, но очень хорошо. Я не теряю над собой контроль.

— Вы думаете о чем-то определенном, Барбара? — прервал ее Фрер.

— Да, о своей матери и Лауре, мы обе в ее руках, и кто-то смотрит на нас. Мы нарисованы на картине, висящей на стене музея. Теперь я не могу смотреть прямо. Я улыбаюсь каким-то своим мыслям. Вентилятор дует мне на ноги, мышцы на моем лице движутся, губы пересохли. Я беру стакан и чувствую, как начинаю глотать. Настолько пересохло у меня в горле. Лаура закинула ноги на диван и смотрит на меня. Тут я слышу какой-то звук. Лаура плачет. Я делаю огромное усилие и поднимаюсь с кресла. Подхожу к ней и сажусь у нее в ногах. На ее ногти на ногах нанесен черный лак, и они напоминают мне яблоки. Я вижу десять яблок, но в действительности это всего лишь ногти на ее ногах.

«В чем дело, Лаура? Скажи мне».

«Они зарезали свинью».

«Кто?»

«Дрю и Кэл. Они стоят у сарая. Я слышу их смех. Я живу там первую неделю. Не могу разобрать, что они говорят. Они заходят в сарай. Я стою рядом с коровой. Здесь три коровы. Я не понимаю, что собираются сделать Дрю и Кэл. Но мне страшно. Они зовут меня: “Лори, Лори, мы знаем, что ты прячешься. Лори, выходи”. Я не знаю, что мне делать, я слишком напугана, чтобы двигаться. Дрю нагибается, я пытаюсь забиться в угол. Дрю замечает меня и начинает манить пальцем. Я встаю. Колени у меня дрожат. Сзади ко мне подходит Кэл. Он хватает меня за волосы. Я вижу на деревянной колоде заколотую свинью. Они подводят меня к колоде и связывают руки за спиной. Я пытаюсь закричать, но не могу. А Дрю и Кэл начинают разрисовывать меня кровью свиньи. Лицо, руки. Они расстегивают мне платье. Под ним ничего нет. На мне не надето нижнее белье. Я выстирала единственный имеющийся у меня комплект. Они мажут меня кровью. Затем Дрю достает свое хозяйство и вонзает его в меня. Аййййййй. Больно. Я стою, а он вонзает его все глубже и глубже. Кэл же заходит мне за спину, раздвигает ягодицы и тоже вонзает в меня, и мне так больно…»

«О Боже, нет».

«Барб, Барб, не покидай меня».

«Не покину. Никогда не покину».

«Я люблю тебя, Барб. Всем своим нутром я люблю тебя. Я в жизни никого не любила так, как тебя. Не могу думать ни о чем другом, кроме как о моих чувствах к тебе. Когда я бываю с мужчиной… это всегда ты. Ты, я думаю о тебе. Ты разрываешь меня на части».

Мы смотрим друг на друга. Я зажигаю еще одну сигарету. Я немного пришла в себя. Я так потрясена. Что я могу сделать для Лауры, чтобы ей стало лучше? Передаю ей сигарету. Она делает две затяжки и успокаивается. Я оставляю ей сигарету и зажигаю еще одну. Боже, как хорошо, как мне становится хорошо. На этот раз сигарета действует на меня сильнее, чем прежде. Она ударила мне в голову. Я не могу сфокусировать взгляд. Что сказать мне Лауре? Я не в силах сосредоточиться на словах… одни видения. Лаура встает. Она движется медленно, завороженно, покачиваясь на ногах. Я начинаю отключаться, я нахожусь на качающейся лодке. Дверь! Я не могу смотреть на нее. В дверном проеме… черный рукав. Я задыхаюсь. У меня в горле что-то застряло. Это кость.

— У вас в горле ничего нет! — властно сказал Фрер. — Совершенно ничего. Вы это себе вообразили. Я ваш врач. Все в порядке. Расскажите мне про черный рукав.

— Головной убор… Потом рукав. Я не могу его видеть, но вижу. Это все гашиш. Монашеский плат. Лицо Лауры. Галлюцинация. Нет, оно здесь, в двери, с черными рукавами и платом на голове, оно движется ко мне… Белый воротник. Мама и Лоренс. О, матерь Божья! Нет, это Лаура, это она, я готова поклясться. Она одета монашкой! Почему? Я не понимаю. А потом эти фотографии… Да, в коричневом конверте. Я развязываю веревку. О, это фотографии Лауры, одетой монашкой. Это шутка — или это серьезно? Она действительно собирается стать монашкой? Я беру фотографии в руки. Большую пачку фотографий. Сотни. Лаура кладет мне руку на плечо.

«Посмотри на меня. Посмотри на меня!»

Я поворачиваю голову и вижу ее. У Лауры отрешенное выражение. Глаза ее пусты.

«Если бы я не любила тебя, то не смогла бы показать это тебе. Но я должна показать их тебе».

Я листаю снимки… медленно. Каждый новый снимок отличается от предыдущего. Вот у нее не хватает рукава. Он оторван. Затем воротник. Лаура стоит на постели. Детали одежды начинают исчезать.

«Лаура, я не могу продолжать».

Она сует снимки мне в лицо. Они ужасны. Лаура раздета. Она с мужчиной. Еще один — с собакой. С другим мужчиной. С двумя мужчинами. В постели с кем-то. Пригвожденная к позорному столбу. Ее бьет женщина. Я бросаю фотографии. Это неправда. Это не может быть Лаура.

«Почему, Лаура, почему?»

«Деньги. Как ты думаешь, где я их беру?»

И все начинает расплываться. Да-да, у меня кружится голова. Лаура прикасается ко мне. Она сбрасывает монашеское одеяние.