Помыв голову, он катит меня к зеркалу. В зеркало я вижу витрину. В витрине машина, двоясь, проезжает по улице и потом, на стыке зеркальных отражений, въезжает сама в себя. Я с интересом слежу за тем, как два битком набитых автобуса бесшумно врезаются друг в друга, как непонятно откуда взявшиеся пешеходы спешат навстречу своим зеркальным двойникам и также внезапно проваливаются, будто на какой-то определенной точке засасываются под землю.

Клацанье ножниц снова возвращает меня в кресло парикмахерской, Марио с упрямо-безразличным выражением лица подстригает мне волосы. Вскоре распахивается входная дверь, и в салон входит девушка с оранжевыми солнечными очками и футляром для виолончели. Это ее я постоянно вижу возле конной статуи. «Реа!» – восклицает шефиня, выпрыгивает из-за стойки и услужливо подкатывает к ней облако. Похоже, Реа здесь постоянная посетительница – даже Марио кивает ей в зеркало и кривит губы в холодной улыбке. Я уже собираюсь подняться из облачка, но Марио нахлобучивает мне на голову сетку. Он нажимает на кнопку и говорит, что через полчаса будет готово. Я хочу спросить у него, что именно будет готово через полчаса, ведь я хотела подрезать кончики, но его уже нет – исчез за узкой дверцей. Проволочки и трубочки в фене накаляются, я сижу тихо, стараясь не шевелить головой, в страхе, что волосы запутаются в этих проволочках и сгорят. Краем глаза я смотрю на Реа и женщину, втирающую ей в голову жидкость, которая пахнет моющим средством. Трубочки в фене гудят и трещат, поэтому ничего более я не слышу, а вижу лишь, как беззвучно открывается и закрывается рот парикмахерши. Жидкость размыла русые волосы Реа. Она сидит в облачке, на голове осветленная масса, бесцветные волосы старухи.


Каждый вечер на лоджию монастыря выходит монах и поливает герань. Вода с тихим плеском капает из ящиков с цветами на асфальт улицы, отделяющей монастырь от нашего сада.

Я ставлю на стол тарелку с жареными баклажанами. Днем вернулась Люси. У нее такой свежий вид, словно она побывала там, где чистый воздух и мягкое солнце.

– Как провела выходные? – Кусочек темно-фиолетового баклажана исчезает за ее накрашенными губами. Она источает запах песка и моря, и я ловлю себя на том, что пялюсь на ее покрытые красным лаком ногти и представляю себе, как она их красила утром в облицованной белым кафелем ванной комнате Вито.

– Ты была в городе?

– Нет, – лгу я, ведь иначе она будет расспрашивать, что я делала в городе, какой фильм смотрела, а на такие вопросы я не знаю, что отвечать.

– Не можешь же ты все время сидеть дома. Здесь так уныло.

– Почему это не могу? Мне тут нравится.

– Думаю, тебе не мешало бы иногда съездить в город. Кстати, у меня теперь есть машина. Вито дал.

В этот момент в подвале Джузеппе снова начинают галдеть птицы.

– Ну вот, опять. И как только они живут в этом подвале, – говорит Люси с подчеркнутым участием.

– Просто летают себе по подвалу, как еще.

После обеда Люси хочет показать мне машину.

Мы идем на автостоянку перед деревенской стеной. Садимся в продолговатую машину, в салоне пахнет кожей.

Из кондиционера дует такой холодный воздух, что на руках частоколом поднимаются белесые волосинки. Мы бесшумно катимся вниз по холму.

– Теперь ты часто будешь встречаться с Вито? – спрашиваю я.

Люси едва заметно кивает.

– А он, как видно, богат.

– Вообще-то, тебя это совершенно не касается, – говорит она, – он получил от дяди наследство.

– Как удачно, в таком случае у него найдется для тебя время, – говорю я, довольная своей наглостью, но рот Люси сомкнулся в неподвижную горизонтальную линию. Она так естественно смотрится за рулем, как будто всю жизнь просидела в этой машине. Вот и первый предмет, который она принесла с собой из мира Вито, но скоро в нашем доме все переменится, постепенно дом заполнится подарками Вито, голоса Люси и Вито будут взмывать вверх, раздаваться в стенах, в которых раньше жил Алоис, и это будет настолько естественно, словно всегда так и было. Люси едет в соседнюю деревню. Вся деревня – одна большая стройка. Мы выходим из машины и заглядываем через ограждение в котлован глубиной метров пятнадцать. Рабочие в оранжевых жилетах лопатами сваливают груды земли на транспортеры, экскаваторы всаживают ковши в грунт, тащат вверх камни и с грохотом швыряют их в кузова самосвалов. Тяжело нагруженные самосвалы отъезжают, а бетономешалки подготавливают фундамент для подземного гаража отеля. Рядом с нами пристроились дети, они вцепились в решетку и спорят о том, сколько еще будут строить отель, – их звонким голосам с большим трудом удается перекричать шум стройки. Люси вернулась к машине и причесывается, смотрясь в переднее зеркало. Я спрашиваю у нее, не Вито ли здесь строит, но она лишь безразлично пожимает плечами и заводит машину. Мне хочется поехать с ней туда, где мы еще никогда не были, но она той же дорогой едет обратно. Люси окружена легкостью, как непроницаемым стеклянным колоколом, и лишь бы хоть что-то сделать, я жму на кнопку, боковое стекло с тихим гудением опускается. Все еще представляя себе, как безразлично Люси пожимает плечами, я вдруг чувствую, что мне становится на все наплевать, наклоняюсь к ней и возле самой щеки зло шепчу: «Если не хочешь сказать, что это из-за Вито они тут полдеревни снесли, лишь бы выстроить ему отель, скажи хотя бы, что произошло с Алоисом. Ведь это был не несчастный случай?

Давай хоть один-единственный раз поговорим об этом, мы же обе прекрасно знаем, что ты врала Альберти».

Я выпаливаю эти колкие слова и чувствую, как они повисают в воздухе. Кровь отхлынула от губ Люси, в уголках заметны розовые комочки помады. На бешеной скорости она молча ведет машину вверх по извилистой дороге. Над оливками, разросшимися по холму, уже показалась деревенская стена. Я смотрю в ту сторону, наблюдая за тем, как с каждым метром деревня становится все видней. Слова медленно опускаются на меня, тяжелые, как железные брусья. Они вдавливают меня в сиденье и неподвижно покоятся на мне до тех пор, пока мы не приезжаем домой и не расходимся по разным комнатам.


Мне снится сон, будто Люси сидит в ванной, облицованной белым кафелем. Причудливо изогнувшись, она красит лаком ногти на ногах. Я хочу за что-то перед ней извиниться и положить руку ей на голову. Но когда я протягиваю руку, она касается голого черепа. На голове у Люси ни единого волоса. Я зову отца, который стоит в углу. Но вместо рта у него много маленьких красных крестов. И вместо глаз – кресты. Когда я подхожу к нему, он превращается в крошечную плюшевую игрушку, которая валится мне в руки. От страшных снов я уже больше не просыпаюсь с криками.

Простыня намокла от холодного пота, и я вывешиваю ее из окна на солнце. Я настежь открываю все окна, чтобы впустить солнце, которое высушит комнату от страшных снов. Я ненавижу свои сны. Но больше не кричу.


Сегодня у Люси сорок пятый день рождения. С завтраком на подносе я иду к ней в комнату. На кровати валяется скомканная простыня.

«Сад лишь тогда по-настоящему красив, – сказала однажды Люси, – когда возле лестницы, ведущей в сад, растет смоковница». Я еду на автобусе в ближайшую деревню. Слегка на отшибе, у шоссе, есть цветочный магазин. В бетонном зале выстроились деревья в глиняных горшках. Я останавливаюсь перед молодым инжирным деревцем. На верхушке ствола, слабенького, как иссохшая нога, во все стороны растут листья.

– Красивое дерево, – говорит продавщица, появляясь из-за кустарника, в руках у нее лейка. – И оно будет большим, – она ставит лейку на землю и показывает рукой: – Эти деревья вырастают до десяти метров.

Продавщица обвязывает дерево веревкой. Я выношу его на плече.

Дорога к автобусной остановке идет через аллею. Между деревьями стоят скамейки. Впереди сидят две девочки и шушукаются. Склонившись над журналом, они читают, заговорщически шепча что-то друг другу. Раскрытый журнал у них на коленях кажется связующим элементом одной скульптуры. Они погружены в журнал, отрезаны от всего, что их окружает, и не поднимают головы, даже когда я прохожу мимо, намеренно громко кашляя.


Почва в саду растрескалась, но дерево все же стоит. Сейчас оно размером с ореховый куст, плоды его еще совсем маленькие и жесткие. Уже вечер, и хотя мы ни о чем не договаривались, думаю, что Люси должна быть дома. Хотя и понимаю, что она может опаздывать, застряв в одной из этих неизбежных пробок. Самое позднее часа через два она въедет в ворота. Я встречу ее, а завтра утром, пока я буду спать, она выйдет в сад и, обнаружив инжир, издаст крик радости, который разбудит меня. Размышляя так, я выхожу из дома.

Добравшись до ворот, замечаю четырех мальчишек лет двенадцати, идущих со стороны леса. У одного в руках небольшая рыболовная сеть, другие несут перед собой картонные коробки. Их унылые взгляды, направленные в землю, оживляются, как только они замечают меня. В мгновение ока они выстраиваются передо мной, преградив мне дорогу, и я вынуждена остановиться. Один из них открывает свою коробку и протягивает ее мне.

– Хотите купить ценную, очень редкую бабочку? Мы поймали ее в опаснейших условиях, – говорит он, и другие начинают деловито кивать.

– Вы – наша первая клиентка. Мы сделаем вам скидку. Выбирайте.

– Но они же мертвые, – говорю я. На светлом дне коробки лежит целая дюжина скомканных бабочек.

– Ну и что? Они же ценные, как вы не понимаете! – Он хватает пальцами бабочку за крылья, поднимает ее и болтает ею у меня перед носом.

Мальчишки еще теснее окружают меня, образуя стену, и поглядывают на меня уже нетерпеливо и агрессивно, потому что я ничего не понимаю.

– Каждому хочется обладать чем-нибудь ценным, что находится под угрозой вымирания! – Он почти кричит.

Я киваю и быстро даю им деньги. Они отпускают меня. Вне поля их зрения я выкидываю коробку с мертвыми бабочками в кусты.


Прислонившись к деревенской стене, прижав ладони к камню, я жду, когда за поворотом появится машина Люси. Она все не едет, и с холма я смотрю на щупальца города, на дома, которые, как корабли, медленно погружаются во тьму. Я представляю себе людей, живущих в них, спящих в них, вижу их лица, увядающие день ото дня и похожие на листья доисторических цветов, вижу их сны, которые, как огромные воздушные шары, медленно поднимаются к потолку и лопаются, задевая о края и углы мебели, завладевшей квартирами, представляю себе уличный транспорт, который уносит их всех в синеватый воздух раннего утра.