– Как ты считаешь, у меня болезненная внешность? – неожиданно спрашивает он.
– Если присмотреться, то да.
– Отлично. Чем болезненней певец выглядит, тем лучше. – Он поправляет волосы и включает музыкальный центр. Из динамиков несется голос Курта Кобейна. Лучано рассказывает, что раньше работал поваром в ресторане, но потом потерял работу: ресторан снесли, а на его месте строят отель. Лучано злобно хихикает и делает еще глоток пива.
– Через неделю я все равно сделаю отсюда ноги.
– А те парни, с которыми ты играл в бильярд, – они твои друзья?
– Братцы Пальмизано мои друзья? – Он ехидно смеется. – Это местные кретины. Вся деревенская ребятня рассказывает о них байки. Эти братцы Пальмизано не очень-то сообразительные, понимаешь? – Он стучит себе по лбу. – У них головка бо-бо, и эти придурки еще мечтают сыграть на Пасху Иисуса. Организаторы, понятное дело, отказываются.
Он вытаскивает из почтовой сумки фотографии.
– Тогда я играл Иисуса.
На фотографии толпа людей шествует по деревенской площади. На переднем плане Лучано, он одет как Иисус и привязан к кресту, который держат четверо мужчин. Это пасхальное представление устраивают в здешних деревнях каждый год: молодого парня привязывают к кресту и в память о воскресении Христа проносят через всю деревню. Лучано подносит ко рту пивную бутылку и начинает петь в нее как в микрофон, причем таким фальшивым и визгливым голосом, что я, устроившись в кресле, откровенно смеюсь над его пением; это, впрочем, не мешает ему петь все громче и визгливее. Я отправляюсь на кухню взять что-нибудь попить. Из раковины выпирают горы грязной посуды; остатки еды в сковородке до неузнаваемости заросли белым пухом плесени. Решетка вытяжки покрыта желтым жиром. Должно быть, раньше Лучано здесь много готовил, но сейчас тут одна грязь.
Все говорит о переезде. На полу среди пустых пакетов и огрызков лежит визитная карточка; я поднимаю ее – на ней вычурным шрифтом написано имя Лучано и название ресторана. В поисках чистого стакана между гор посуды я обнаруживаю горшок с азалией: земля высохла, листья опали. Подставляю горшок под струю воды и жду, когда земля полностью пропитается влагой. Вернувшись в комнату, я вижу, что Лучано уже лежит под одеялом с закрытыми глазами, одежда кучей брошена возле матраса. Из опрокинутой пивной бутылки сочится струйка жидкости; рядом полумесяцем покоится на ковре его бледная рука. Ступеньки лестницы громко скрипят. Я чувствую себя преступницей и иду вниз на цыпочках. Ночью страшно спускаться по лестнице, проходить мимо дверей, за которыми спят чужие люди. Я представляю себе огромные кровати, на которых они лежат, тесно прижавшись друг другу. Спящие тела – теплые, вздымающиеся от дыхания холмы, – разбуженные моими шагами, уже начинают тихонько сотрясаться. За одной дверью слышится ругательство. Наконец-то оказавшись на улице, я иду по спящей деревне, постукивая каблуками. Раздраженная этим стуком, я снимаю туфли. Воздух уже приятно остыл, но от земли моим ступням передается тепло, и я представляю себе, что земля, по которой я сейчас иду, – какое-нибудь живое существо, например кит, и, словно успокоенная этой мыслью, иду вдоль стены и смотрю вниз, в долину. За спиной ночи притаилась гора, и даже город погас, лишь редкие огоньки еще светятся, упрямо перемигиваясь и будто во сне.
Когда спишь – темно. Через щели жалюзи пробиваются лучи солнца. Проснувшись в клейком поту, пытаюсь найти прохладный кусочек одеяла, который может подарить еще несколько минут сна. Разморенная солнцем, до костей пропитавшись вялостью, я надеюсь еще на какие-то крохи сна, но он, как видно, успел сбежать, раз и навсегда. Из кухни пахнет моющим средством. Люси наводила порядок. Посуда аккуратно расставлена по полкам. Старая плита и раковина сверкают чистотой. На кухонном столе записка: «Выходные проведу у Вито. Целую, Люси». Я ставлю на плиту чайник и сажусь к столу. В голове раздается слабый крик, сопровождаемый эхом сдавленного смеха. Я вижу, как в воду летит мешок с барахтающейся в нем кошкой. Дом, в котором я нахожусь, уже не дом. Мои руки неподвижно лежат на деревянном столе, словно приколоченные к нему гвоздями. Охваченная внезапным страхом смерти, я выключаю плиту и выскакиваю из дома. Дорога в город змейкой сползает по холму. Вместе со мной в автобусе едут две пожилые женщины, оживленно беседующие с водителем. Я стараюсь отдышаться, в то же время наблюдая за шофером, за тем, как во время беседы он поворачивает назад голову. Его руки изредка отпускают руль, когда, отчаянно жестикулируя, он пытается что-нибудь пояснить. Автобус несется в город по все расширяющейся дороге. Мы останавливаемся между вокзалом и торговым центром. Огромный мраморный комплекс. Помню, когда год назад я приехала сюда и на ватных от долгого, утомительного сидения ногах сошла с поезда – клубок из страха и радости от предстоящей встречи с Люси, – передо мной предстал этот торговый центр. Гигантский куб из красного мрамора светился в лучах заходящего солнца и, казалось, извергал из себя весь накопившийся за день жар – так сильно зарябило у меня в глазах. Белую площадку перед ним словно недавно вымыли, и хотя по ней шли толпы людей, она казалась опустевшей. В переулке, между рядами притулившихся друг к другу домов, находится «Орион». Это небольшой кинотеатр, в котором пахнет земляничным мороженым, попкорном и мочой. На дневной сеанс подтянулись еще трое зрителей; один из них, молодой парень с жидкими светлыми волосами и в светло-зеленом блейзере, садится за пару кресел от меня. На экране американский муж возвращается в свой полуразвалившийся коттедж у шоссе, ставит пакет с пищей на кухонный стол и созывает свое семейство. Насытившись, как поросята, дети убегают, а мужчина запихивает жене в рот кусок стейка, кладет ее на кухонный стол и вытаскивает ее грудь из желтого летнего платья.
– Не надо здесь, на кухне, – говорит жена с набитым ртом, – дети…
– Плевать. – И он кусает ее соски.
– Пожалуйста, – просит она, после чего он переносит ее в гостиную и кладет на диван.
– Помнишь, как раньше?..
Она смеется, и ее лицо становится хищно-красивым.
– А на какие деньги ты накупил все это? – спрашивает она шепотом.
– На все, что заплатили, сегодня меня уволили, – шепчет он в ответ.
Она отталкивает его и начинает бешено топать ногами, осыпая его бранью. Раздраженный муж едет в кабак «Ройял». Там за пивом он встречается с сослуживцами и надирается с ними. Поздно ночью он приглашает всю компанию домой. И дома, в самый разгар попойки, между мужем и женой вспыхивает ссора. Сослуживцы вмиг улетучиваются; прикладываясь к пиву, они заводят громыхающие «харлеи» и едут обратно в «Ройял». Пока муж с женой крушат мебель, наверху их дети с широко открытыми от ужаса глазами сжались в своих кроватках.
Появляется улыбающееся семейство, оно уплетает мороженое в вафельных стаканчиках; удар гонга возвещает перерыв. Молодой парень рядом со мной достает их кармана блейзера сотовый телефон и набирает номер. «Дрянной фильм», – слышатся его слова. Несмотря на то, что перерыв уже кончился, он говорит что-то в трубку, не обращая внимания на фильм. А на экране ссора накаляется. Орет он. Орет она. Потом он ее толкает, она летит через всю гостиную, с грохотом врезается в стену и валится на пол, обливаясь кровью. «Сволочь», – хрипит она, а муж, оскалившись, рвет в клочья ее летнее платье.
Меж тем парень с «мобильником» говорит все громче, его взгляд направлен на кончики ботинок.
– Если уж покупать машину, то с воздушными подушками. Тем более если подумать о потомстве.
На другом конце пищит женский голос:
– Я и не знала, что ты хочешь завести детей.
– Ну-ну, – произносит он наигранно мягким голосом, который, по-видимому, должен иметь успокаивающий эффект, – еще посмотрим.
Затем он поднимается, с упреком глядя на меня, во взгляде сквозит ненависть, будто я намеренно подслушала его разговор, и легкой пружинящей походкой выходит из зала в своих светло-зеленых кедах.
Уже издалека слышна грустная мелодия шарманки. После фильма ее звуки благотворно действуют на меня, и я представляю себе старика-шарманщика. Со старательно намалеванной улыбкой на лице он крутит ручку. На шарманке, такой блестящей, будто она только что с фабрики, сидит маленькая плюшевая обезьянка. Несколько детей с мороженым в руках стоят и слушают. Я прохожу мимо него, и мой взгляд случайно падает на CD-плейер, лежащий на земле. Шарманка – всего лишь бутафория. Быстрым шагом я иду дальше. У лотка с мороженым покупаю себе один шарик бананового. Я где-то читала, что бананы поднимают настроение. Но у этого мороженого вкус отсутствует начисто, во рту чувствуется лишь приторная вязкая масса; я выкидываю остатки мороженого в ближайшую урну.
Через витрину парикмахерской рассматриваю кресла, которые кажутся легкими и воздушными, хотя у них толстые сиденья. Эти кресла не выходят у меня из головы, и, уже пройдя пару улиц, я все же возвращаюсь назад и вхожу в парикмахерскую. Ярко накрашенная пожилая дама усаживает меня в кресло-облачко и просит подождать. Она исчезает за узкой дверцей; мне слышно, как в соседней комнате она говорит с кем-то таким тоном, каким обычно отчитывают непослушного ребенка. Потом возвращается с кипой каталогов в руках. Она показывает мне всевозможные варианты причесок, завивок и мелирования.
Но мне хочется просто немного посидеть в облаке, и я прошу только подрезать кончики. Она отворачивается, с упреком в голосе кричит «Марио!», и из узкой двери выходит молодой человек. Он идет по залу, небрежно размахивая руками, всем своим видом показывая, что ему совершенно наплевать и на эту парикмахерскую, и на старуху-шефиню, которая из-за своей стойки украдкой косится на нас. Бесстрастно он подкатывает мое облако к раковине. Ледяная вода с шумом обрушивается на мою голову, и я думаю, что там, за дверью, шефиня, наверно, изрядно его разозлила, и теперь он, представив себе, что это ее голова, нарочно включил ледяную воду и стал немилосердно теребить мои волосы.
"Комната из цветочной пыльцы" отзывы
Отзывы читателей о книге "Комната из цветочной пыльцы". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Комната из цветочной пыльцы" друзьям в соцсетях.