— Я так рада, что ты смогла к нам присоединится. Бри?

— Что, прости?

— Бри, — повторяет она, поднимая маленький стеклянный поднос на конце стола и протягивая его мне. — Это мягкий сыр, из Франции.

— А, точно, — говорю я. Я просто ее не расслышала, и теперь она выглядит весьма довольной собой, словно она действительно думает, что внесла немного иностранной культуры в мою жизнь.

— Спасибо.

Нет никаких шансов, что диалог пойдет сам собой.

У Дженнифер Энн есть список тем для разговора, который она подчерпнула из газеты или CNN, и который, как она считала, позволит нам общаться на должном уровне. Должно быть, это такая бизнес-стратегия, о которой она вычитала из своих книг по саморазвитию. Я заметила, что ни одна из этих книг не стоит на полке в гостиной для публичного обозрения.

— Итак, — говорит она, после того, как мы съели парочку крекеров: — Что ты думаешь по поводу инцидента на выборах в Европе, Реми?

Я делаю глоток имбирного эля и чувствую себя счастливой. Но, в конце концов, мне приходится отвечать. Я говорю:

— На самом деле последнее время я не слежу за новостями.

— О, это потрясающе, — отвечает она. — Кристофер и я только что обсуждали, как экспорт может повлиять на нашу мировую экономику. Не так ли, милый?

Мой брат проглатывает крекер, который он ел, прочищает горло и говорит:

— Да.

И так далее. В следующие пятнадцать минут у нас проходят восхитительные дискуссии по поводу генной инженерии, глобального потепления, возможности непопулярности книг через несколько лет в связи с компьютерами и прибытия в местный зоопарк нового семейства экзотических, практически вымерших австралийских птиц. К тому времени, как мы садимся ужинать, я уже безумно устала.

— Отличная курица, любимая, — говорит мой брат, когда мы все начинаем копаться в наших тарелках. Дженнифер Энн приготовила все по сложному рецепту, включающему куриные грудки, фаршированные сладким картофелем, покрытые овощным соусом. Они выглядят идеально, но это как раз тот тип блюд, когда ты знаешь, что кто-то долго трогал твою еду, чтобы она получилась такой, как надо, и ко всему, что тебе сейчас предстоит засунуть в рот, прикасались пальцами.

— Спасибо, — отвечает Дженнифер Энн и тянется, чтобы похлопать его по руке. — Еще риса?

— Да, пожалуйста, — Крис улыбается ей, пока она раскладывает блюдо у него на тарелке. И я осознаю, уже не первый раз, что едва узнаю своего брата. Он сидит здесь так, словно делает так всю жизнь, словно он приучен надевать галстуки к ужину, и привык, когда ему подают экзотическую еду на хороших тарелках. Но я знаю, что это не так. У нас было совместное детство, нас воспитывала женщина, чье представление о домашней еде включало обеды фирмы Kraft, печенье Philsbury и комбинацию горошка и морковки из консервной банки. Моя мать не могла даже сделать тост, чтобы не включились детекторы дыма. Это было удивительно, что мы окончили школу без язвы желудка. Но сейчас про это и не скажешь. Трансформация Криса, моего брата-укурка с вечными проблемами с полицией, в Кристофера — культурного человека, умеющего гладить белье и сделавшего карьеру в качестве специалиста по смазыванию машин, была окончена. Оставалось еще несколько вещей, над которыми надо поработать, таких как ящерицы. И я.

— Итак, ваша мать и Дон возвращаются в пятницу, верно? — спрашивает меня Дженнифер Энн.

— Ага, — киваю я. И может это все эти аккуратно приготовленные куриные рулетики или фальшь всего вечера, но что-то разбудило мою темную сторону. Я обернулась к Крису и сказала: — Итак, мы еще это не сделали, ну ты знаешь.

Он моргает мне, его рот набит рисом. Затем проглатывает и говорит:

— Что?

— Пари, — я жду, когда он осознает все, но он этого не делает или притворяется.

— Какое пари? — спрашивает Дженнифер Энн, храбро позволяя это отступление от ее заготовленного разговора за ужином.

— Никакое, — бормочет Крис. Он старается пнуть меня под столом, но вместо этого попадает по ножке, от чего масленка Дженнифер Энн подпрыгивает.

— Много лет назад, — я говорю Дженнифер Энн, в то время как брат предпринимает новую попытку меня ударить, он едва достает подошву моих туфель. — Когда моя мать вышла замуж второй раз, Крис и я положили начало традиции спорить на то, как долго это продлится.

— Этот хлеб просто великолепен, — быстро говорит Крис Дженнифер Энн: — Правда.

— Крису было десять, а мне шесть или около того, — продолжала я. — Это было, когда она была замужем за Гарольдом, профессором? На следующий день после того, как они отправились в свадебное путешествие, каждый из нас сел с кипой бумаги и подсчитал, как долго они будут вместе. А затем мы свернули наши догадки и запечатали их в конверт, который лежал у меня в кладовке до того момента, как моя мать сказала нам, что Гарольд съезжает.

— Реми, — шепчет Крис: — Это не смешно.

— Он просто бесится, — говорю я ей: — Потому что он никогда еще не выигрывал. А я — всегда. Потому что это как блэкджек: нельзя набрать больше. Тот, кто ближе всего к реальной дате, тот — побеждает. И мы должны были точно следовать определенным правилам все эти годы. К примеру, день, когда она говорит нам, что все кончено, не считается официальным днем разрыва. Нам пришлось установить это правило, так как когда они с Мартином расстались, Крис попытался жульничать.

Теперь Крис уставился на меня. Неудачник.

— Ну, я думаю, — Дженнифер Энн повышает голос: — Что это просто ужасно. Просто ужасно.

Она аккуратно кладет вилку и промокает губы салфеткой, закрыв глаза.

— Какой ужасный взгляд на брак.

— Мы просто были детьми, — быстро отвечает Крис, обнимая ее.

— Я просто рассказываю, — я пожимаю плечами: — Это как семейная традиция.

Дженнифер Энн отодвигает стул и берет блюдо с курицей.

— Мне кажется, ваша мать заслуживает лучшего, — огрызается она: — А не вас, так мало верящих в нее.

И затем она идет в кухню, дверь за ней раскачивается.

Крис оказывается на моей стороне стола так быстро, что я не успеваю опустить вилку: он чуть глаз себе не проткнул.

— Какого черта ты творишь? — он шипит на меня. — Что за хрень с тобой происходит, Реми?

— Боже, Кристофер, — говорю я: — Какие выражения. Лучше бы она тебя не слышала, а то заставит остаться после уроков и написать доклад о тех австралийский олушах с голубыми лапами.

Он садится на стул, наконец, убравшись от моего лица.

— Слушай, — он выдавливает из себя слова: — Я не могу ничего поделать с тем, что ты жестокая, озлобленная сучка. Но я люблю Дженнифер Энн и не позволю тебе играть с ней в игры. Слышишь меня?

Я просто смотрю на него.

— Слышишь? — огрызается он. — Потому что, черт возьми, Реми, иногда тебя правда очень сложно любить. Ты это знаешь? Ты знаешь.

И затем он отодвигает стул, бросает свою салфетку и проходит в кухню.

Я сижу. Если честно, у меня такое чувство, что мне дали пощечину: мое лицо даже покраснело и горит. Я просто дурачилась с ним, а он, Боже, так разволновался. За все эти годы Крис был единственным, кто разделял мой нездоровый, циничный взгляд на любовь. Мы всегда говорили друг другу, что никогда не женимся, никоим образом — пристрелите меня, если я это сделаю. Но сейчас он ко всему повернулся спиной. Ну и дурак.

Мне было слышно их из кухни, ее голос тихий и робкий, его — успокаивающий. Еда на моей тарелке остыла, как и мое черствое, черствое сердце. Вы, должно быть, подумали, что я тоже почувствовала себя хрупкой, будучи такой жестокой, озлобленной сучкой. Но нет. На самом деле я ничего не чувствовала, только то, что круг, который и так был мал, стал еще меньше. Может быть, Криса можно так легко спасти. Но не меня. Меня — никогда.

После долгой дискуссии шепотом в кухне, был заключен хрупкий мир. Я принесла свои извинения Дженнифер Энн, стараясь звучать искренне, и страдала от разговоров за шоколадным суфле, пока, наконец, мне позволили уйти. Крис все еще не говорил со мной и захлопнул дверь за моей спиной, когда я уходила. Меня не должно было удивлять, на самом деле, то, что он так легко влюбился. Именно поэтому он всегда проигрывал наше пари: его предсказания всегда были позже, гораздо позже реальных сроков, последний раз — на целых шесть месяцев.

Я сажусь в машину и уезжаю. Перспектива поехать домой выглядит удручающей, там буду только я, поэтому я пересекаю город, еду в район Лиссы. Я торможу перед ее домом, гашу фары и стою у ящика с почтой. В окно мне видно столовую, где она ужинает с родителями. Я думаю о том, чтобы пойти и позвонить в дверь — мама Лиссы всегда быстро приставит еще один стул к столу и накроет еще одно место для обеда — но я не в настроении родительских разговоров про колледж или будущее. По факту, я чувствовала себя готовой отступить. Итак, я пошла к Хлое.

Она открыла дверь, нахмурив брови, в руках у нее была деревянная ложка.

— Мама будет дома через сорок пять минут, — проинформировала меня она, придерживая дверь, чтобы впустить. — Можешь остаться на полчаса, ладно?

Я кивнула. У мамы Хлои, Наташи, были строгие правила — не принимать никаких гостей, и это за все время, которое я была знакома с Хлоей, означало, что всегда был четкий лимит времени, больше которого мы не могли себе позволить оставаться в этом доме. Казалось, что ее мать не очень любила людей. Мне кажется, что у нее была по-настоящему веская причина, чтобы стать стюардессой, либо все это была просто природная реакция на то, что она ею стала. В любом случае, мы едва ее видели.

— Как прошел ужин? — спросила она из-за плеча, пока я следовала за ней на кухню, где что-то шипело на плите.

— Без происшествий, — ответила я. Я приврала, так как не хотела в это ввязываться. — Можно утащить у тебя парочку мини-бутылочек?