Он не мог вынести мысли о том, что внутри Марии мог расти один из таких монстров. Джонас Вэйд хотел провести амниоцентез, несмотря на все связанные с ним риски, так отчаянно, что готов был за это драться.

Мария сидела у себя в комнате и расчесывала волосы, когда услышала, как Натан Холленд вошел в дом и поздоровался с доктором Вэйдом. Голоса были приглушенными, но она была уверена, что она слышала среди них голос Майка. Мысли о том, что через несколько минут она увидит его, приносили ей боль, но Мария знала, что она сможет держать себя в руках. Майк был похож на Иосифа: в Евангелии от Матфея было сказано, что сначала Иосиф хотел тайно отпустить Марию, расторгнуть их обручение, но во сне ему явился святой Гавриил и все объяснил. С Майком будет то же самое. Господь позаботится об этом. Она не знала, зачем доктор Вэйд решил устроить это собрание. Ей было все равно. Если это сделает ее родителей счастливыми (а они оба прямо просветлели, когда узнали, что он хочет приехать к ним), то, ради бога, пусть его устраивает. Она знала, что мать с отцом не очень-то были рады ее рассказу о святом Себастьяне, поэтому Марии даже хотелось, чтобы доктор Вэйд пришел и успокоил их растревоженные души какой-нибудь научной теорией.

На туалетном столике, стоявшем рядом с зеркалом, лежала стопка книг, которые нужно было вернуть в библиотеку. В самом низу лежала книга «Царица небес», рассказывающая о Деве Марии. Ее она прочитала самой первой. Несмотря на тысячу с чем-то страниц, в книге было мало конкретных фактов или новой информации. В основном в ней содержались сведения о том, как относились к культу Девы Марии в эпоху Средневековья и Ренессанса. Мария Анна Мак-Фарленд узнала из этой книги только две вещи: сама Дева Мария была зачата, когда ее мать, святую Анну, поцеловал в щеку святой Иоахим, и что Мария родила Иисуса без боли и крови.

Остальные книги были посвящены этой же теме, только несколько выходящей за пределы христианства — классической мифологии. Из них Мария узнала о других случаях непорочного зачатия — Лиде, Семиль, Ио — смертных женщинах, родивших детей от богов. Согласно преданиям, такие известные исторические персоналии, как Платон, Пифагор и Александр Великий, были рождены матерями-девственницами. История была полна такими примерами. Мария узнала, что она не одинока, и от этого ей стало намного легче и спокойнее.

Положив расческу на столик, Мария закрыла на секунду глаза и сделала глубокий расслабляющий вдох. Она подумала: «Я Веста; я дева из дев; я Исида, я мать из матерей; я Ева, я женщина из женщин…»

Как Майк и предполагал, стоило Марии войти в гостиную, как он снова влюбился в нее. Она так изменилась! Широкое платье-халат с уточками и зайчиками скорее подчеркивало ее интересное положение, нежели скрывало; лицо было более округлым, гладким; груди большими, волосы блестящими и прямыми, глаза словно два больших озера. Майк почувствовал, как в горле у него встал ком; он хотел взять Марию за руку, но передумал — его ладони были потными.

— Всем привет, — сказала она, улыбнувшись.

Джонас Вэйд решил не тратить времени впустую. Когда все расселись вокруг него — Люссиль и Тед на диване, по обеим сторонам от него, отец Криспин в мягком кресле, Холленды на двух обеденных стульях, Мария на оттоманке, — он открыл портфель, извлек из него несколько чистых листов бумаги и приготовился к краткой лекции, посвященной вопросу зачатия. Он нарисовал на листе круг с маленьким кружком и несколькими волнистыми линиями внутри него.

— Это человеческая яйцеклетка, а эти линии, вот здесь, ее хромосомы, их сорок шесть. Когда во время овуляции яйцеклетка выходит из яичника, начинается так называемая стадия созревания. Клетка делится на две равные части, в каждой части насчитывается по двадцать три хромосомы, и эта половина яйцеклетки, — он нарисовал что-то вроде песочных часов и надписал над верхней половиной букву X, — известная, как второе полярное тельце, выталкивается. Теперь созревающая яйцеклетка содержит в себе только двадцать три хромосомы и готова принять те недостающие ей двадцать три, что содержатся в сперматозоиде. Если на этой стадии развития яйцеклетки происходит половой акт, то сперматозоид проникает сквозь желточную мембрану, преобразуется в веретенообразную массу, известную как мужской пронуклеус, и сливается с двадцатью тремя женскими хромосомами, оставшимися в центре яйцеклетки. Таким образом, процесс деления запускается, яйцеклетка начинает делиться и размножаться до тех пор, пока не развивается в группу клеток, а затем в эмбрион.

Он взглянул на окружающие его лица.

— Зачем вы нам это рассказываете, доктор? — спросила Люссиль.

— Затем, чтобы подготовить вас к тому, что я скажу через несколько минут. Я хочу, чтобы все знали, как это происходит, чтобы никто не остался за пределами понимания. — Джонас перевел взгляд на Теда, который кивнул, затем на Натана и Майка Холлендов и, наконец, на отца Криспина, который сидел с поджатыми губами и недовольным видом.

— Я пришел сегодня сюда, — начал Джонас, — чтобы объяснить вам причину беременности Марии.

— Доктор Вэйд, — перебил его отец Криспин, — неужели вы продолжаете наставить на этой вашей безумной теории!

— Это не безумная теория, святой отец, и вы скоро это поймете.

— Что? — сказала Люссиль. — О чем вы говорите?

— Я говорю, миссис Мак-Фарленд, о партеногенезе.

Шесть человек, сидящих вокруг него, слушали его молча, с различными выражениями лиц. Джонас Вэйд медленно и осторожно, после того, как объяснил значение термина, поведал им, шаг за шагом, об исследовании, которое он провел, о беседах с Берни и доктором Хендерсон, о собранных материалах и об ошеломляющем заключении, к которому он пришел. Разговор занял всего тридцать минут, но казалось, что голос Джонаса Вэйда звучал в гостиной гораздо дольше. Маленький круг людей сомкнулся, блокируя проникновение слепящего солнечного света, отражающегося от белого пола патио и от поверхности бассейна. Все внимали уверенному голосу, смотрели на отксерокопированные статьи, появляющиеся из портфеля, и каждый поглощал и переваривал услышанную информацию по-своему.

Когда Джонас замолчал, пятеро из семи участников встречи были уже не теми людьми, что были еще полчаса назад.

Натан Холленд откинулся назад и провел рукой по гриве белых волос. Его взгляд, по которому невозможно было что-либо прочесть, медленно блуждал по разложенным перед ним на кофейном столике листам — от нарисованных карандашом яйцеклетки и сперматозоида к журнальным статьям с сенсационными названиями (в каждом из которых имелось слово «девственное») — и наконец остановился на чернильном наброске, на котором было изображено деление человеческой яйцеклетки, разделение хромосом, а затем их объединение и возвращение. Он верил этому, каждому сказанному слову.

Люссиль Мак-Фарленд, непрерывно смахивающая со лба выбивающиеся прядки, смотрела на эти же бумаги и рисунки и думала: «Невозможно!»

— Что меня поражает, — проповедническим тоном произнес отец Криспин, — во всей этой истории больше всего, даже больше, чем сама эта безумная теория, это то, что вы хотите, чтобы мы в нее поверили.

Не успел Джонас ответить, как вступил Тед.

— Не знаю, святой отец, звучит вполне убедительно…

— Тогда я поражен еще больше!

Крякнув, священник встал с мягкого кресла и обошел вокруг него, чтобы разогнать кровь в занемевших членах своего тучного тела.

Джонас посмотрел на него со смешанным чувством нетерпения и сожаления и подумал: «Ты нападаешь на эту теорию только потому, что считаешь ее опасной для своей веры. Ты слышал, как я сказал, что Иисус был биологической странностью, в то время как я говорил, что считаю таковой ребенка Марии Мак-Фарленд».

— Доктор Вэйд, — раздался тихий голос Теда, — это действительно возможно?

— Мистер Мак-Фарленд, вспомните пятерняшек Дионн из Канады. Вы знаете, каковы шансы родить однояйцевых пятерняшек? По меньшей мере пятьдесят миллионов к одному. Представляете, пятьдесят миллионов к одному, чтобы родить из одной яйцеклетки пятерых детишек, и это произошло. Весь мир принял это. Мистер Мак-Фарленд, рождение пятерняшек Дионн было, по сути, научным чудом — явлением более редким, чем то, что случилось с вашей дочерью, — никто не верил в то, что это возможно. И тем не менее никто не ставил факт их рождения под сомнение, никто не нападал на него. Пятерняшек признали и приняли во всем мире. Шансы же партеногенетического рождения гораздо выше. Если вы смогли принять пятерняшек Дионн, то почему вы не можете принять девственность Марии?

Тед, как завороженный, медленно кивнул.

Отец Криспин положил руки на спинку мягкого кресла, он сохранял спокойствие.

— Очень хорошо, доктор, давайте поговорим о девственности Марии. Вы же осматривали ее, не так ли?

— Конечно.

— И как насчет девственной плевы?

Джонас Вэйд посмотрел на мясистое лицо священника.

— Девственная плева Марии цела и невредима, с небольшим отверстием, через которое может пройти лишь поток менструальной крови.

— Это весомое доказательство девственности?

— Нет, но весьма убедительное.

— Может ли девственная плева растянуться, позволяя осуществить однократное проникновение, а затем вернуться к первоначальным размерам?

— Иногда да, такое случается.

— Может ли однократное проникновение разорвать ее?

— Не обязательно.

— Доктор Вэйд, вы можете с уверенностью сказать, что девственная плева Марии никогда не подвергалась какому-либо воздействию?

Джонас машинально взглянул на девушку, которая сидела с каменным лицом.

— Нет.

Отец Криспин, стоявший с поджатыми губами, с победоносным видом отпрянул от кресла.

— Скажите мне, доктор Вэйд, — раздался уставший голос Теда, — почему вы так уверены, что ребенок будет девочкой?