— Доктор Вэйд?

Он открыл глаза. Как к нему отнесутся, кому он покажет его, какой из журналов захочет напечатать его…

— Доктор Вэйд?

Он сфокусировал свой взгляд на девушке.

— Извини, Мария, твой рассказ всколыхнул в моей памяти кое-какие воспоминания.

Он растянул губы в профессиональной «докторской» улыбке, которая была призвана вселять в пациента уверенность и оптимизм. Но по мере того как доктор Вэйд смотрел на Марию Анну Мак-Фарленд, радость, которую он испытал, услышав про сердцебиение и электрический шок, начала стремительно сменяться тревогой. Два новых фактора, о которых он узнал, не только укрепляли фундамент его партеногенетического тезиса, но и формировали новые страхи и опасения. Да, это не было некой массой, опухолью, которую нужно было бы удалять хирургическим путем; это было настоящим партеногенетическим плодом, с сердцебиением, но… был ли этот плод нормальным?

Джонаса слегка передернуло. Он резко потянулся к телефону.

— Попробую дозвониться до твоих родителей, Мария.

В его голове мелькнула мысль: «Берни. Я должен поговорить с Берни».


Они сидели в погружающейся во мрак комнате. Никто даже не шелохнулся, чтобы встать и включить свет. Тед Мак-Фарленд блуждал рассеянным взглядом по узору ковра, думая о том, все ли он сказал. Тишина казалась ему пустой, словно остались еще недосказанные слова, которые нужно было найти и сказать. Но, как он ни старался, он не мог найти этих слов.

Люссиль Мак-Фарленд, откинувшись на спинку мягкого кресла, изучала взглядом темнеющий потолок и переживала из-за того, что сказано было слишком много. Однако среди этого словесного изобилия одна фраза, которую Люссиль хотела сказать больше всего — «Мне очень жаль», — так и не была произнесена.

Мария, сидевшая на краешке оттоманки, чувствовала, что эмоции сдерживаются: ее родители не давали волю своим чувствам. Отец, сидевший с опущенной головой и сцепленными в замок пальцами, казалось, молился, а мать, на взгляд Марии, походила на Божью страдалицу.

Все прошло хорошо, насколько это было возможно в данной ситуации. Может быть, даже слишком хорошо.

Они приехали в кабинет доктора Вэйда непомерно любезные и благодарные, желающие выразить ему свою признательность и дать ему понять, что они не таят на него зла за то, что их дочь избрала его своим единственным доверенным лицом. Они сидели и разговаривали, все четверо, испытывая смущение и неловкость. Доктор Вэйд, как заметила Мария, казался немного напряженным и неестественным, словно ему было крайне неудобно и не терпелось поскорее уйти.

Сначала взрослые пытались убедить Марию вернуться в родильный дом Святой Анны, потом доктор Вэйд прочитал ей целую лекцию о том, как будущая мать должна следить за собой, и начеркал на листе день и время, когда Мария должна будет явиться к нему в кабинет на прием. За все время беседы, которая длилась целый час, Джонас Вэйд так и не раскрыл своего секрета. Оказавшись дома в своей родной гостиной, три члена семьи Мак-Фарленд без спора и ругани пришли к нескольким решениям.

— Эми не должна знать об этом, — сказала Люссиль. Под ее глазами были небольшие желтые мешки.

— И как ты собираешься скрыть это от нее? — спросила Мария.

— Ну, если мы не можем отослать тебя, значит, мы отошлем твою сестру. Сегодня она ночует у Мелоди. А завтра я что-нибудь придумаю.

Мария открыла было рот, чтобы возразить, когда услышала тихий голос отца.

— Эми останется дома, Люссиль. Она должна знать. Пора ей обо всем узнать.

— Нет! — В голубых глазах Люссиль промелькнул ужас. — Я не хочу, чтобы она знала об этом. Она слишком молода. Она еще совсем ребенок.

— Ей почти тринадцать лет, Люссиль. Думаю, знание подобных вещей ей не повредит.

— Я не позволю вам испортить мне дочь. В будущем году она вступит в орден сестры Агаты…

Но Тед покачал головой, и голос Люссиль потонул в сумраке.

Потом они говорили о многом другом: о том, как она будет ходить в школу, в церковь и другие общественные места. Мария не давала определенных ответов, так как она еще не думала об этих вещах. Все, что ей было сейчас нужно, это быть вместе со своей семьей.

А о таких проблемах, как хождение в школу или сопровождение матери в магазин, она решила, будет думать по мере их поступления.

Разговор был окончен; в доме стало тихо и темно. Мария встала с оттоманки. Тед поднял голову и попытался, как ей показалось в полумраке комнаты, улыбнуться.

— Я пойду к себе в комнату, — прошептала она, берясь за чемодан.

Тед мгновенно вскочил на ноги и быстро, словно носильщик, стремящийся заработать щедрые чаевые, схватил чемодан. Мария повернулась к Люссиль.

— Мам, я хочу есть. Что у нас сегодня на ужин?

Она решила использовать телефон, который висел на кухне.

— Германи? Это я. Я дома.

Голос ее лучшей подруги прозвучал так отчетливо и близко, что ей показалось, что она находилась в комнате рядом с ней. Мария мгновенно успокоилась.

— Мария? Ты дома? Честно? Но почему?

Она рядом, подумала Мария, закрывая глаза и стискивая трубку обеими руками. Вот в чем была радость пребывания дома. Германи была рядом.

— Я решила сбежать оттуда. Я приехала домой сегодня днем и больше ни за что не вернусь туда.

— Понятно, то есть ты решила рожать здесь?

— Я хочу оставить его, Германи. Я хочу оставить себе своего ребенка.

На другом конце провода повисла тишина.

— Германи?

В голосе подруги появились тревожные нотки.

— А что об этом думают твои предки?

Мария окинула взглядом кухню. Посуда еще не была вымыта. Блюдо с холодными спагетти, слипшимися в один комок, стояло на столе.

— Точно не знаю. Мы с ними разговаривали, но они многого не говорят, ну, ты понимаешь, о чем я. Ужин прошел скомканно, но, думаю, со временем все наладится.

— Мария, я чертовски рада, что ты вернулась. Мне тебя так не хватало.

— Спасибо. Германи?

— А?

— Ты видела Майка?

Пауза.

— Всего пару раз, Мария, в школе. Он ходит на уроки химии и английской литературы. Вижу его только тогда, когда иду на занятие по Конституции.

— Занятие по Конституции?

— В этом году ввели. В сентябре хочу пойти на занятия по политологии, а тебе нужно будет сначала пройти курс по Конституции Америки, он обязателен. Его Коротышка преподает.

— Германи, он разговаривал с тобой? Он что-нибудь спрашивал обо мне?

— Представляешь, Коротышка не разговаривает с теми, кто выше его ростом.

— Германи…

— Нет, Мария. Майк не разговаривал со мной. Ты что, забыла, что он меня не любит?

— А другие ребята?

— Я не знаю, Мария. Помимо нас в школу сейчас ходит только Марси. Все остальные проводят дни на пляже.

— Германи, кто-нибудь спрашивал…

— Никто ни о чем не расспрашивал, но, думаю, интерес к твоей персоне существует. Пару недель назад мне позвонила, догадайся кто, Шейла Брабент и спросила, правда ли это.

— И что ты ей сказала?

— Я сказала ей, что да. Ведь это правда, Мария, разве нет? Ты же беременна?

— Да, это правда, но… — Мария тяжело вздохнула.

— Мария?

— Да.

— Когда мы увидимся? Мне было так чертовски скучно без тебя! Руди уехал в Миссисипи участвовать в марше-протесте. А кроме вас — тебя и его — у меня больше никого нет. Слушай, моя мама приглашает тебя к нам на ужин. Придешь?

Мария повесила трубку, после разговора с подругой ей стало немного лучше. Но, к ее большому огорчению, лишь немного, а не на все сто процентов, как она надеялась. Она понимала, что ей потребуется время, чтобы привыкнуть к этой ситуации. Еще пять с лишним месяцев, чтобы найти пути решения ее проблем. Слава Богу, Германи вела себя так, будто ничего не произошло; по крайней мере у Марии будет этим летом хоть один друг.

Она набрала первые три цифры номера Майка и повесила трубку. Не сейчас, не в день приезда домой; сначала она адаптируется, придет в себя, а уж потом встретится с ним и расставит все точки над «i».

Мария, положив руки на небольшой округлившийся живот, прислонилась спиной к прохладной стене и обвела взглядом кухню. Два месяца назад, стоя на этом самом месте, она приняла решение, неверное решение.

Она посмотрела на телефон и подумала: «Он забыл обо мне».

Майк Холленд нажал на выключатель и, когда ванная комната вспыхнула подобно фейерверку ярким светом, закрыл глаза и подошел к раковине. Он почувствовал, как по его рукам побежала холодная вода. Много мыла. Он тер и скреб руки вплоть до самых локтей, как хирург перед операцией, затем долго ополаскивал их водой, и все это время он избегал смотреть в глаза парню, которого он видел в зеркале.

Вытирая руки толстым полотенцем, Майк мрачно подумал: «Боже, что на меня нашло?»

Повесив полотенце на перекладину и аккуратно расправив его — все трое сыновей Холленда были приучены соблюдать в доме порядок, так как в доме не было женщины, которая ходила бы следом за ними и раскладывала все по своим местам, — Майк поднял глаза и критически уставился на свое лицо.

Его щеки были покрыты хорошим слоем юношеского пушка, но подбородок оставался по-младенчески чистым. Ни малейшего признака на щетину. Он вспомнил лекцию брата Никодима о грехе рукоблудия, которую тот читал им в седьмом классе: «Верным знаком того, что юноша занимается этим неблаговидным деянием, является запоздалый рост бороды, а то и полное отсутствие всякого роста. Это факт, мальчики, так что не нужно смеяться. Когда вы трогаете себя за непотребные места, в вашем организме происходит противоестественный выброс химических веществ, которые должны были пойти на стимулирование роста волос на подбородке. Спросите об этом любого врача. Помимо того, что рукоблудие является грехом и занятием неугодным Богу, сей факт невозможно скрыть от окружающих, поскольку им достаточно лишь взглянуть на твое лицо».