— Да, я знаю это. Просто, понимаете, я хотела сначала заехать сюда, к вам, прежде чем я скажу им о своем решении. Вы единственный человек, которому я могу доверять и к которому могу обратиться за помощью. Доктор Вэйд, я не хочу встречаться со своими родителями один на один, я еще не готова к этому.

Его взгляд замер на ее лице, на котором под тонким налетом взрослости проглядывали детские черты. Да, изменилась, но не полностью, с грустью подумал он. Под маской взрослого человека по-прежнему скрывался ребенок.

— Чтобы поговорить со мной, тебе не нужно было уезжать из родильного дома. Ты могла просто позвонить, и я бы приехал к тебе.

Она решительно замотала головой; волосы волнами упали ей на лицо.

— Нет, нужно было. Я хочу, чтобы мой ребенок рос дома. Я хочу быть сейчас, когда это со мной происходит, рядом со своей семьей. Я хочу, чтобы они стали частью этого.

— Ты думала о том, какова будет их реакция?

— Это не важно, доктор Вэйд. Они должны принять меня. Они отослали меня прочь, потому что лицезрение меня напоминало им о чем-то грустном. Я не хочу, чтобы меня изолировали от мира как безумную жену мистера Рочестера[13]. Изолировали, когда я не сделала ничего плохого. Доктор Вэйд… — Мария наклонилась вперед, выражение лица стало решительным, — вы можете сказать мне, почему я забеременела?

Он смотрел в ее ясные голубые глаза, в которых читались чистота и непорочность, и разрывался между решимостью рассказать ей о своих открытиях и тем, чтобы сохранить их в секрете.

— Может быть, это тебя удивит, Мария, но я думал о тебе все эти два месяца, и я тоже ломал голову над тем, как так получилось, что ты забеременела.

— Доктор Вэйд, я знала, что вы верите мне. Поэтому-то я и приехала сегодня к вам.

Джонас, желая избежать ее взгляда, резко встал и повернулся к большому — от пола до потолка — окну, выходящему на желтеющую долину. Ему нужна была минута, чтобы решить, как ему действовать, как рассказать ей о том, что он узнал. Сегодня Мария была совершенно другой, не такой, какой он видел ее в их прошлые встречи, до того, как с ней произошли эти загадочные метаморфозы. Джонас Вэйд смотрел в окно, рассматривая в стекле бледное отражение девушки. Теперь, принимая во внимание ее кардинально изменившуюся точку зрения, он смотрел на нее по-другому.

Ей повезло, что она жила в долине, где в одежде не было строгих правил, где девушка могла носить широкое свободное платье и танкетки, не вызывая у окружающих каких-либо «побочных» мыслей. Сегодня, он заметил, она с головы до ног, вплоть до тесемочек на ее танкетках была одета в сиреневатой гамме. Ее глаза, казалось, переняли тон платья и тоже стали сиреневого цвета. Волосы были блестящими, не отяжеленными лаком для волос, которым так активно пользовались современные женщины, гладкая кожа лица и рук была розоватого оттенка, как после принятия солнечных ванн.

«Как мне сказать ей о том, что внутри нее может расти не ребенок, а чудовищная масса?» — думал Джонас Вэйд.

— Как тебе жилось в родильном доме? — бросил он, пытаясь выиграть еще немного времени.

Он услышал, как она вздохнула. Ему показалось, что он уловил в ее вздохе нотки нетерпения.

— Как в колледже. В общежитии. В общем-то, на мой взгляд, весьма милое место, совсем не похожее на больницу. У меня была хорошая девочка-соседка, и монахини к нам хорошо относились. Но я поняла, что мне там не место. Остальные девочки были беременны, потому что они кое-что сделали, и они знали об этом. Они даже говорили об этом. Я же совсем другое дело. Мне там не место. У меня было много времени, чтобы обо всем подумать. В один прекрасный момент я просто поняла, что больше не могу сидеть сложа руки. Я должна выяснить, почему я забеременела.

Наконец он повернулся к ней.

— Что говорили тамошние врачи о твоем состоянии?

Ее глаза округлились.

— В каком смысле?

— Я полагаю, тебя осматривали врачи.

— Раз в неделю.

— А они… — черт, с каких это пор ему было трудно разговаривать с пациентом? — говорили, что ты здорова, что плод развивается нормально?

Нет необходимости пугать девушку; завтра утром он сможет запросить ее медицинскую карту.

Мария пожала плечами.

— Думаю, да. Они говорили, что я набрала мало веса, что отек ног — нормальное для беременных явление. Они особо-то со мной не разговаривали.

Джонас почувствовал раздражение. Ему нужно было лучше подготовиться к этому разговору; не доставало фактов, он не знал, что сказать.

— Ах, да, — они сказали, что с ребенком все в порядке.

Он тупо уставился на нее.

— Что?

— Я слышала сердцебиение. Там был один очень милый доктор, который…

Голос Марии утонул в восторженных криках его сознания: «Сердцебиение! У него есть сердцебиение!»

— Что-то не так, доктор Вэйд?

Джонас непонимающе посмотрел на нее.

— Что? Нет, прошу прощения, я задумался…

Его рука рассеянно коснулась спинки кресла.

Вот оно, главное неизвестное. У него было сердцебиение. Оно было живым…

Джонас Вэйд заставил себя сесть. Успокоившись, он сложил руки на столе.

— Мария, не тебя одну волнует вопрос, как ты забеременела. Я пытался решать эту задачу сам, но понял, что без твоей помощи я не смогу этого сделать.

— А как я могу вам помочь?

— Надеюсь, ответив всего лишь на несколько вопросов. По крайней мере давай попробуем, хорошо?

— Хорошо. То есть вы не собираетесь звонить моим родителям?

Джонас замер, словно ему отвесили звонкую пощечину. Он был настолько поглощен предстоящим научным исследованием, что начисто забыл о своих прямых обязательствах.

Девушка была беглянкой, о ней будет волноваться много людей. Джонас потянулся к телефону.

Спустя пять минут монахини родильного дома Святой Анны были оповещены и успокоены. В доме Мак-Фарлендов никто не брал трубку.

— Я попробую позвонить твоим родителям через пару минут. А пока, Мария, — Джонас положил перед собой чистый лист бумаги и достал из кармана халата сверкающую ручку, — давай вернемся назад, к приблизительной дате зачатия. Может быть, если мы подойдем к этому делу с правильной стороны, ты что-нибудь вспомнишь.

— Я уже думала об этом, доктор Вэйд. Там, в родильном доме. Во время последнего осмотра, неделю назад, врач сказал, что по его подсчетам у меня шестнадцать недель и что зачатие произошло в первой половине апреля. Я много размышляла об этом. Я хорошо помню, что было в апреле, потому что к Майку приезжали родственники, и я виделась с ним всего два раза до Пасхи, и один раз после. Первый раз во время барбекю, но это было днем, и мы ни на минуту не оставались наедине, второй раз, когда мы купались вечером у меня в бассейне. Третий раз, когда мы смотрели у меня дома кино, но с нами в комнате постоянно находились мои родители, которые не оставляли нас одних ни на секунду. Как же мы с ним могли сделать это? Я просто не могла сделать это и забыть, как все думают, у нас не было ни малейшего шанса, доктор Вэйд.

— Я знаю, Мария. Учитывая тот факт, что многие беременные девочки-подростки с пеной у рта отрицают, что занимались сексом, я должен был рассмотреть все возможные версии, включая так называемый провал в памяти. Со временем я отказался от этой мысли.

Он запнулся, снова задумавшись об индейках; «неизвестном веществе» в вакцине от птичьей оспы.

— Итак, Мария, в апреле, где-то около Пасхи, ты принимала какие-либо лекарства?

Она задумалась.

— Нет.

— Тебе делали прививку, ну, там, от вируса гриппа, полиомиелита, чего-нибудь в этом роде?

— Нет.

Его ручка скользила по бумаге.

— Как насчет витаминов, лекарств от кашля, аспирина?

— Ничего, доктор Вэйд. У меня не было проблем со здоровьем в апреле.

— Хорошо… — Он замолчал и постучал по подбородку ручкой. — Может быть, ты наступила на что-нибудь, проткнула ногу…

— Доктор Вэйд, ничего такого со мной не было. Ни малейшего пореза!

Он опустил ручку, борясь с желанием достать из-под стола портфель. В нем лежали записи доктора Хендерсон, в которых были перечислены некоторые, по ее мнению, из активирующих партеногенез веществ, записи, которые он мог бы сейчас перечитать и освежить свою память. Но он не хотел напрасно тревожить девушку. Все эти кошмарные истории про массивные дерматоидные кисты размером с баскетбольные мячи…

— В апреле, доктор Вэйд, со мной приключилось лишь одно экстраординарное событие, когда мы с Майком пошли плавать в бассейн и там произошло короткое замыкание в системе освещения, и я получила электрический шок.

Доктор Вэйд снова — уже во второй раз за час беседы — тупо уставился на нее.

— Что? — наконец произнес он.

— Я чуть не лишилась чувств, но больно не было. Мама сказала, что она прочитала в одной газете о женщине, которая погибла в отеле…

— Ты сказала — электрический шок?

— Да, а что?

Теперь шок испытал сам Джонас Вэйд. Он резко бросил на стол ручку и сцепил руки в замок, чтобы скрыть дрожь.

— Когда это произошло? Точнее, — сказал он.

— За несколько дней до Пасхи.

— И… как именно это произошло? Вы с Майком купались…

— Нет, купалась только я, а Майк стоял на мостике и готовился к прыжку. Было уже темно, поэтому мы включили подсветку. Не знаю почему, но внезапно в воде возникло какое-то странное ощущение, даже не могу его описать, и я закричала. Мне стало трудно дышать, я смутно помню, как Майк вытащил меня из воды и начал стучать по спине. Вот и все.

Джонас Вэйд закрыл глаза и стиснул руки так сильно, что они побелели. Это было слишком невероятно, слишком замечательно, чтобы быть правдой! Неужели ему повезло, и все неизвестные встали на свои места? До сегодняшнего утра Джонас сдерживал свои эмоции, не позволяя себе роскоши давать волю своим надеждам, своим мечтам: самый взрывоопасный материал в медицинском мире со времен… чего?