«Настоящим даром торжественно заявляю, — громко читал адвокат, — что земли, движимое имущество, дом, доходы, ренты и вся остальная собственность Франсиско Бел Менте, будут управляться по доверенности будущим мужем Порции Бель Менте и что этим мужчиной будет тот, кто без подсказок и совершенно случайно или любым другим образом правильно выберет особый, волшебный, славный, великолепный и с красивым тиснением ларец, в котором хранится портрет моей дочери. Ларец этот один из трех ларцов из золота, серебра и свинца, которые я купил в лавке мастера Хулиана дель Рейа, оружейника из Толедо в 1567 году, потому что моя дочь умоляла об этом, когда была маленькой и гораздо более очаровательной, чем потом, когда выросла…»

Конечно, содержание завещания этим не исчерпывалось: слуги должны были трижды обежать голыми вокруг амбаров в праздник Богоявления, а спаниеля синьора следовало одевать в парчовый жилет и через одну Пасху выпивать глинтвейн за его здоровье. По Порция уже не воспринимала красочные пункты завещания, которые заворожено слушали все присутствующие. Она встала и молча направилась в свою спальню. Она не бросилась в слезах на шелковые простыни. Вместо этого Порция встала на колени у стены рядом с серебряным ларцом, упомянутым в завещании и теперь до краев заполненным заточенными гусиными перьями, которыми она писала. Рядом с этим стоял другой, золотой, в котором хранилась бумага. Она вынула пачку пергамента, вместе с фальшивым дном, сделанным плотником пять лет назад. С настоящего дна шкатулки она достала переплетенную копию комментариев к законам о наследстве в Блистательной Республике христианской Венеции.

Глава 24

Хотя Бассанио сказал Нериссе, что вернется в пятницу через две недели, он, должно быть, выражался фигурально: говорил о пятнице, а подразумевал понедельник. Он явился в полдень через три дня после обещанного срока и через день после Пасхи, праздника, самым примечательным событием которого была не месса, а пожалование золотого одеяния спаниелю и поднятие за его здоровье бокалов с глинтвейном, ритуал, дата которого пришлась на этот год. Бассанио спустился с борта пассажирского судна с рваными парусами в обтягивающих чулках цвета сливы, испанском плаще из ярко-красного шелка и зеленой бархатной шляпе, украшенной красной брошью. За ним вприпрыжку спешил Грациано в синей атласной куртке и узких панталонах и в своей собственной великолепной бархатной шляпе. (Позже он признался Нериссе, что должен шляпнику за нее восемь дукатов.) Тулья шляпы была утыкана перьями попугая.

Следом за обоими кавалерами шел слуга Бассанио Ланселот Гоббо, пыхтя под тяжестью сундука с одеждой.

Порция наблюдала из своего кабинета через открытое окно со свинцовыми стеклами за тем, как Нерисса делала реверанс мужчинам на палубе. Рядом с ней стояла служанка Ксанте, мавританка, вид у нее был недовольный, а возможно, ей немного нездоровилось. Она помогла Ланселоту с сундуком. Он не взглянул на нее со своей обычной ухмылкой, с какой оглядывал фигуры служанок, что удивило Порцию. Видимо, Ланселота не интересовала мавританка.

Нерисса повела двух господ, обращая их внимание на красоту зацветших садов, как будто приглашая их прогуляться там. Порция видела, что Нерисса делает все возможное, чтобы продемонстрировать, более чем обычно, теплое отношение к гостям. Ей было жаль подругу: ясно, что перья попугая на шляпе Грациано только укрепили опасения, которые Нерисса питала к прекрасному плану Порции.

— Он фат из фатов! — вскричала неделю назад Нерисса, когда Порция предложила ей в мужья Грациано. — Согласна с тобой: прекрасный кусок плоти, но как ты можешь связывать меня с ним, пока смерть не разлучит нас?

Порция холодно посмотрела на нее:

— Я думала, тебе нравится хороший кусок плоти.

Нерисса резко опустилась в кресло. Ее юбки взметнулись вокруг нее, потом улеглись, как простыни, которые встряхнули.

— Ах, я уверена: это просто игра. Ты не простила меня за испанского солдата и теперь хочешь наказать на всю жизнь, навязав мне какого-то злобного дурака.

— Болтун, тут я с тобой согласна, но злобный?

— Я слышала, как он разглагольствовал о чужестранцах в Венеции, о тех, кого ты восхваляешь за оживление наших рынков. Евреи, мавры, французы, немцы, ужасные голландские протестанты — он зарубил бы их топорами, он задушил бы их веревками, он утопил бы их в рассоле! У каждого народа, вещал он, есть свой недостаток. Голландцы — пьяницы, они сожрали бы все доходы в мире — как будто он сам не пьяница или не хотел бы иметь все деньги мира! Французы продают самые плохие вина и говорят в нос — как будто он что-нибудь понимает в винограде или как будто я считаю музыкальными его пронзительные вопли. Мавры, по его словам, берут за свою работу меньше одного турецкого солтани, и добрые венецианцы из-за этого вынуждены попрошайничать, вместо того чтобы зарабатывать на хлеб, таская тяжести в порту. Он сам, конечно, и пальцем не шевельнул бы, даже чтобы принести из сада корзинку персиков. А что касается евреев — ах, тут и конца нет! Евреи делают порох и продают его туркам, чтобы те разрывали христианских солдат на три части и они взлетали бы прямо в небеса! Евреи распространяют чуму, они…

Порция подняла руку, хихикая.

— Я уже начинаю лучше думать о твоем Грациано. Он мыслящий человек.

Нерисса презрительно рассмеялась.

— За его разглагольствованиями не скрывается никаких мыслей. Он просто повторяет то, что слышал от своего отца и его друзей.

— Ну, так значит, его отец не совсем дурак. Я против того, чтобы мужчин всех национальностей высылали из Венеции. Пусть они демонстрируют свои цвета на нашем Риальто! И все-таки есть на что сетовать. Разве я не видела плохого поведения людей разных национальностей в моем собственном доме, где испанцы, англичане и все прочие толпятся, мекая и блея, как козлы и бараны?

— Синьора Порция, в большинстве своем вы встречались лишь с одним из каждого сорта. Неужели вы стали бы чернить всю нацию за грехи отдельных мужчин?

— Хороший ответ! Ты начинаешь постигать логику.

— Больше чем логику. «Тот, кто без греха, пусть…»

— Довольно! — Порция подняла руку. — Библия — потом, во время наших молитв.

— У тебя редко находится время для них, ты постоянно занята тем, как добыть деньги и как их растратить, составлением планов, как получить еще больше и как больше истратить, моя дорогая госпожа, — упрекнула Нерисса.

— Обещаю тебе, что найду время для исповеди сегодня вечером и расскажу священнику обо всех моих ужасных грехах. Между прочим, у меня есть ты — мой крест на дневные часы. Ну, слушай! — Сидя за столом, Порция хлопнула в ладоши. — Давай перечислим все дела строго по порядку. — Она стала загибать свои длинные пальцы. — Первое. Я не могу пренебречь завещанием моего отца — оно ратифицировано и одобрено венецианскими олухами, его можно было бы высечь в камне. Второе. И все же я найду способ сделать так, чтобы его ограничения не препятствовали моим желаниям. В-третьих. Это желание — похожий на овцу муж, достаточно глупый, чтобы следовать моим указаниям во всех финансовых делах, раз уж он получил все по условиям благословенного завещания. В-четвертых. Такая овца, по имени Бассанио, ожидается на этой неделе. Он спустится с трапа своего нанятого судна, готовый к убою. В-пятых. С ним прибудет Грациано, хороший кусок мяса со строгими взглядами на дурные привычки иностранцев, и, если Бассанио выиграет нашу брачную игру, Грациано мог бы стать подходящей парой для Нериссы, чтобы удовлетворять желания ее плоти…

— И дать мне ребенка, такого же глупого, как его отец?

— Или такого умного, как ты! И мы заставим Грациано следовать примеру Бассанио — я имею в виду овечье послушание. Мы заставим его продать нам свое длительное отсутствие в обмен на деньги для игры. Ах, Нерисса, он пойдет на это! — В восторге она наклонилась вперед. — Он повторяет все, что делает Бассанио, вплоть до острот его свинцового ума, которые падают из его рта, как ядра из плохо стреляющей пушки.

— Твоя фантазия зашла слишком далеко.

— Недостаточно далеко! Я хочу тебя убедить.

К тому времени, как прибыли венецианцы, диспут еще не был закончен. Женщины провели десять дней, перебраниваясь, будто супружеская пара, пока Бассанио играл в карты с Грациано или сидел в холле, пиная ногой перекладину кресла, как это делала Нерисса в тот несчастный день визита арагонского господина две недели назад. За эти десять дней прибыли еще три жениха и отбыли, обескураженные или напуганные, после того как им сообщили обо всех условиях завещания, как и многие мужчины до них. Среди прочих абсурдных вещей — таких, как завтрак из яиц ржанки, приправленных чесноком, утром в день состязания претендентов, — завещание требовало от каждого мужчины, участвующего в игре, подписать контракт, запрещающий ему участвовать в дальнейших ухаживаниях где бы то ни было. Правило действует даже в том случае, если мужчина не угадал и ему не удалось выиграть «Бельмонт» и Порцию. Но было бы почти невозможно заставить выполнить этот пункт, и обе — Порция и Нерисса догадывались, что мужчины, проигравшие игру, не собирались давать обет безбрачия. Так, две недели назад господин из Арагона покинул дом, бормоча что-то о плавании к дому богатой наследницы в Барселоне. Но язык контракта Бель Менте пугал некоторых: например, шанс один из трех, что удастся пройти брачное испытание, и вуаль, которая скрывала лицо Порции, пока мужчины делали свой выбор.

Бассанио из Венеции уже знал, как выглядит Порция. Он побывал в этом доме еще тогда, когда был жив ее отец, прослышав, что сумасшедший тревизец продает бесценное серебро за крошечных болотных лягушек. Этот слух побудил Бассанио пройти на лодке из Венеции к островам мертвых, через лагуну, чтобы поохотиться на маленьких прыгающих бестий в низкой мокрой растительности среди камней на переполненных кладбищах. Хотя он испачкал свои бархатные штаны, ползая на коленях, ему удалось за три часа поймать десять крошечных лягушек и заточить их в коробку с проволочной крышкой. Он направил шлюп к «Бельмонту» и едва не совершил сделку с синьором Бель Менте, когда в комнату ворвалась Порция в мужских бриджах для верховой езды, размахивая одним из испанских клинков своего отца.