Грейс Тиффани - Кольцо с бирюзой

— Скажи спасибо! — потребовала она.

Девочка молча взяла кольцо и положила его на стол рядом с собой. Так как малышка стояла, ожидая от нее благодарности, мастер прошел в глубь лавки и, хитро улыбаясь, положил кольцо себе на ладонь.

— Она должна благодарить тебя, маленькая senora doncella, за то, что принадлежит ей?

Лицо золотоволосой девочки вытянулось.

— Вот эти ларцы, — поспешно сказал ее отец. Он протянул мастеру три маленьких изящных ларца, сделанных из разных металлов. В одной руке он держал золотую и серебряную вещицы, а в другой — более толстую, казавшуюся гораздо более тяжелой. Судя по цвету, ларец был из свинца.

— Моей дочери они понравятся. — Мужчина осторожно поставил ларцы на пол перед собой и полез в карман. — Сколько просите?

— Ах, сеньор, это ведь только безделушки. Вы уже платите мне хорошую цену за клинки. — Господин начал было вытаскивать руку из кармана, но мастер поспешно добавил: — Две сотни мараведи[5] будет достаточно.

Итальянец слегка нахмурился, но полез в карман за серебром, отсчитал его и вручил мастеру, который положил монеты в свой фартук. Последовали еще поклоны, и состоятельный мужчина с ребенком покинули лавку, девочка болтала, мужчина нес ларцы. Прежде чем дверь за ними захлопнулась, Лия увидела, что мужчина передал покупки слуге, ожидавшему их снаружи.

Ремесленник наблюдал за тем, как они уходят, кольцо с бирюзой все еще лежало у него на ладони. Обернувшись к Лии, он заметил, что она смотрит на него, и сжал руку в кулак.

— Кольцо не для вас, — сказал он, его голос внезапно стал жестким. — Идите в свою синагогу и найдите себе там мужчину, который даст вам кольцо.

Поспешно покидая лавку, Лия наткнулась на мальчика, подметавшего пол, который теперь сидел на крыльце, ссутулившись, над куском сыра. Она кинулась прочь, от смущения забыв извиниться перед ним, и, пока девушка не исчезла в густой толпе покупателей на площади Сокодовер, его темные глаза сердито следовали за ней.

* * *

— Это она, — сказал мальчик своему хозяину в лавке. — Она ходила на запрещенную еду в Шаббат. Я считал ее красивой. Я заговорил с ней, но она на меня и не посмотрела. Она глаз не сводила с мужчины.

— Меня, мальчик, вероисповедание других людей не касается, — отозвался ремесленник, подготавливая инструменты, чтобы отправиться в кузницу. — Занимайся своей работой. Пусть она будет иудейкой, если хочет. Пусть верит в единого Бога. А ты можешь верить, во что ты хочешь.

Мальчик мрачно глядел на площадь, как будто все еще мог видеть там спину Лии.

— Ни во что, — вздохнув, сказал он. — Я ни во что не верю.

Дочка оружейника, сидевшая на табурете в задней части лавки, хмыкнула за спиной у хмурого мальчика. Она не спеша срезала кольца кожуры с апельсина из Севильи для полуденной трапезы.

После этого дня Лия, когда ходила на площадь Сокодовер, всегда старалась побыстрее миновать лавку сеньора Хулиана дель Рея, опустив при этом глаза. Она боялась встретить проницательный, насмешливый взгляд ремесленника, направленный на нее сквозь пузырчатое стекло. Поэтому ее удивило, когда через неделю, в первый день Великого поста, — все лавки на площади были тогда закрыты, — проходя мимо мастерской дель Рея, она услышала постукивание в окно. А когда машинально подняла глаза, то увидела лицо сеньора дель Рея, глядящего на нее с любезным выражением. Его лицо было вымазано золой, но не в честь святого дня. Жирный мазок на щеке свидетельствовал о том, что, пренебрегая праздником, он работал. Мастер указал ей на входную дверь. И снова, сама не зная почему, Лия направилась к лавке. В этот день ее слуга был с ней, и она велела ему ждать снаружи.

— Вот, senora doncella.

Мастер в фартуке протянул ей кольцо с бирюзой. Они были одни в лавке, как заметила девушка. Ей бросилась в глаза синева камня. Она взяла перстень и только потом взглянула на мужчину.

— Почему?.. — недоуменно спросила Лия.

Он пожал плечами.

— Моя дочь говорит, оно — ваше. Она странная и упрямая.

Зажав кольцо в одной руке, Лия другой рукой открыла кошелек.

— Сколько просите, сеньор?

Она приметила легкую зависть в глазах ремесленника, когда тот смотрел на раздувшийся кошелек у нее на поясе. Однако, вздохнув, он покачал головой.

— Подарок. Я сделал кольцо для нее, а она отдает его вам.

— Хорошо, мастер! — Лия закрыла кошелек. — Пожалуйста, передайте ей мою благодарность. — Она повернулась, собираясь уйти, но остановилась, держа кольцо двумя пальцами. — Но… один вопрос, сеньор. Витые серебряные нити. Мне… нравится, как они выглядят. Но я думаю, они могут поранить палец того, кто будет его носить. Почему вы сделали кольцо такой формы?

— Обычно я не делаю кольца, senora doncella. Богатые здесь не покупают, они хотят, чтобы их драгоценности были совершенными. Но кружок, сделанный ремесленником, не должен быть совершенным.

— Почему?

— Потому что такое совершенство было бы насмешкой над великим Творцом. — В его глазах снова промелькнуло лукавство. — Разве ваша собственная заповедь относительно кумиров говорит не о том же самом? Мои безделушки, мои фигуры крученые, абстрактные. Совершенно лишь созданное Аллахом. Созданное людьми — путаница из ломаных линий.

Она открыто выдержала его взгляд и мгновение спустя сказала:

— Вы — не христианин. Даже не новый христианин. Вы не обращенный.

Он ничего не сказал, глядя на нее с полуулыбкой, как в тот день, когда она впервые увидела его стоящим в дверях своей мастерской.

— Почему вы так откровенны со мной? — спросила она.

Он отвернулся, поправляя предметы на полках: позолоченную чашу, фигуру собаки, сделанную из железа или кожи, серебряное блюдо, украшенное прекрасными вытравленными геометрическими узорами, настолько сложными, что у нее голова кружилась при взгляде на них. Его руки располагали предметы, а сам он тихо напевал без слов.

Лия знала эту мелодию. Это была еврейская свадебная песня, ее научила ей мать.

* * *

На площади Лия оказалась среди толпы нищих и пешеходов, покупателей и медленно бредущих кающихся грешников в длинных темных мантиях. Грешники были в темных масках и остроконечных колпаках, они несли на плечах восемь украшенных драгоценностями статуй Святой Девы, одетых в золотые одежды. Одна из фигур в остроконечном колпаке зашипела на Лию, когда она столкнулась с ней. Зловещие и мертвые, как у акулы, глаза бессмысленно смотрели на нее сквозь прорези маски. Охваченная отвращением девушка отступила назад в толпу, пахнущую чесноком, ладаном и пеплом. Дети следовали за процессией, разбрасывая лепестки оранжерейных роз, которые им раздали священники.

* * *

Дома Себастьян де ла Керда сорвал с ее головы вуаль.

— Что там, на улицах, похоронные процессии? — недовольно спросил он. — Или ты прикидываешься монахиней?

— Я была на мессе, отец! — сердито ответила Лия. — В соборе женщине пристало быть в вуали. — Она сидела в обтянутом бархатом кресле и вызывающе смотрела на отца.

Он замахнулся, но опустил руку, когда Лия вздрогнула.

— Ты лжешь мне, дочь. Ты ходила не на мессу, а тайно в старый еврейский квартал и была в лавке на площади Сокодовер. Нет, не хмурь брови. Ты уже должна знать: те, кто служат в доме де ла Керды, отчитываются передо мной, а не перед тобой. Твой сопровождающий обманул тебя, Елизавета.

— Меня зовут Лия, господин.

— Только ты так себя называешь! — закричал де ла Керда, покраснев от гнева и осушая хрустальный бокал с вином.

* * *

«Это не совсем так», — подумала Лия, поднимаясь по лестнице в свою комнату. Когда Лии было пятнадцать, ее мать в последние часы своей жизни — она умирала от потери крови при родах сына, который тоже умер, не успев вздохнуть и трех раз, — подарила дочери это имя.

— Так звали мою мать, да почиет она в мире, — прошептала Серафина. — Она умерла до твоего рождения. Мое замужество ускорило ее смерть, по крайней мере так все считали. Но мне хотелось бы вспомнить ее в твоем имени, Лия.

— Мой отец не позволит носить мне это имя, — высказала предположение Лия. В это время Себастьян де ла Керда нетвердыми шагами мерил покрытый ковром коридор у комнаты умирающей. В своей печали он выпил три бутылки мускателя.

Мать Лии слабо рассмеялась.

— Я сама не позволила бы тебе этого. Не позволила бы дать тебе никакого другого имени, кроме христианского. Дочь, я не выносила и намека на прежнюю веру еще до того, как стала христианкой. Это была не моя вера, и я ее ненавидела. — Мать закрыла глаза. — Но ты все это знаешь. Я тебе рассказывала.

Сестра ордена Святой Каталины, менявшая постельное белье, собрала в узел окровавленные простыни и тактично покинула комнату, опустив глаза. Дверь тихо закрылась за монахиней. Мать Лии открыла глаза и посмотрела на дочь, заливающуюся слезами.

— Лия, — нежно проговорила она.

— Почему ты меня теперь так называешь? — всхлипнула Лия, хватая мать за руку. — А что с моим христианским именем?

Мать устало улыбнулась.

— Новая вера такая же пустая, как и старая, — сказала женщина. — Она принесла мне только богатство и горечь. Серебро, чтобы разбрасывать нищим, и мужа, который каждую ночь просил о прощении. — Она снова закрыла глаза. — Чтобы продолжать грешить.

* * *

После смерти Серафины и безымянного маленького сына отец Лии стал злым и вспыльчивым. Он по-прежнему злоупотреблял алкоголем, но вино больше не пробуждало в нем желания кутить, как это бывало раньше, когда несколько ночей в неделю он утешался с остроумными куртизанками в «Доме Венеры», когда жена уставала от его болтовни. Вечно раскаивающийся, Себастьян де ла Керда снова и снова клялся, что станет добродетельным, клялся в грехах отцу Бартоломео и привычно произносил покаянные молитвы. Мать Лии перед замужеством обучали священники, и она знала, что долг христианина — прощать прегрешения других. Но с годами ей становилось все труднее и труднее прощать мужа. Она предпочла бы, чтобы он почитал заповедь, запрещающую прелюбодеяние, как это сделала она, и положил бы этому конец.