— Нет, спасибо, — ответила Лия.

Все в комнате застыли, а на лице каноника появилось сердитое выражение. Не глядя на Лию, он дал знак одному из стражников, стоявшему у двери.

— Отведи ее назад в камеру.

Когда Лия, сопровождаемая стражем, покидала комнату, она услышала, как адвокат, сидевший рядом с каноником, сказал:

— Как вы знаете, гнусное отрицание Господа нашего дает церкви духовное право применить более строгую инструкцию.

* * *

Смущенный своим долгом, стражник пробормотал извинение, когда вел Лию по плохо освещенному коридору в маленькую, без окон, каморку, где она провела предыдущую ночь. Ноги ее тогда кровоточили, и стражник принес тряпки, чтобы перевязать их, но сегодня утром ноги все равно болели, и Лия шла очень медленно. В отчаянии она обдумывала свое незавидное положение. Она узнала еще одного инквизитора, сидевшего рядом со священником с глазами акулы: он очень походил на описанного Шейлоком типа с обезьяньим лицом, который пытал его уколами ножа; должно быть, подумала она, это был он. Его можно подкупить. Возможно, она смогла бы рассчитывать на его помощь, предложив ему серебро. Здесь Шейлок купил себе свободу таким способом. Но Шейлок был наедине с этим мошенником, вдали от глаз чинов Святой церкви. На нее же со всех сторон смотрели глаза священнослужителей.

Лия начала потеть, голова стала легкой. Когда они свернули за угол, стражник крепко схватил ее за руку и помог дойти до камеры, но, не колеблясь, запер ее там. Ей дали хлеба и маленький графинчик вина. Она отказалась от того и другого. Был Пейсах. Лия села на жесткую скамью, выступавшую из стены, повернула лицо к холодному камню и стала молиться.

Проходили часы.

* * *

О времени она могла судить лишь по тускнеющему слабому свету в коридоре перед камерой. Мочевой пузырь у нее болел, и, стыдясь, она облегчилась в горшок, который нашла под скамьей, прямо на глазах у проходившего мимо стражника. После этого вытянулась на жесткой скамье и попыталась уснуть. Прошла целая вечность, пока в замке повернулся ключ. Она открыла глаза и увидела возле себя отца Бартоломео. При виде его, впервые с того времени, как ее схватили, Лия разрыдалась и села.

— Где мой муж? — спросила она. — Наша семья?

— В безопасности, но ужасно озабочена твоим освобождением.

Он ничего не сказал Лии о Гоцане. Она прильнула к нему и продолжала плакать, уткнувшись лицом в мягкую шерсть его сутаны.

Бартоломео похлопал ее по плечу.

— Ах, Лия, — пробормотал он так тихо, что ее еврейское имя не смог бы расслышать ни один подслушивающий стражник. — Ты отказала им в удовольствии.

— Как это? — всхлипнула она.

— Они могли бы задать тебе так много вопросов. «Ты отравила колодец? Ты меняешь постельное белье в субботу? Твой муж раскачивается, когда молится?»

«Ты стала бы есть свиную колбасу?» — добавила она, слабо улыбаясь и вытирая пальцами нос.

— Ну да, и все такое. А как случилось, что ты обошлась без этого в самом начале?

— Вы учили не давать ложных показаний, — напомнила она. — Это Закон.

— Да, — согласился он, похлопывая ее по руке. — Да, это наш Закон, так же как и твой. Но, Лия, я должен дать тебе совет. Солги. Тебе нужно думать не только о своем муже, но и о вашем ребенке.

Лия положила руку на свой живот.

— Ребенок толкается, — сказала она. — Хочет выйти из тюрьмы, как и я.

— И ты должна дать ответы, которые они хотят, чтобы ребенок смог это сделать. Ты знаешь, какими должны быть ответы.

— Я не могу, — возразила Лия.

Отец Бартоломео немного помолчал и сказал:

— Твой муж был у твоего отца. Нет, не испепеляй меня взглядом. Он пошел к нему, как и я. Твой отец не склонен помогать тебе. Он говорит, что даже если бы и захотел помогать, то ничего не смог бы сделать без твоего публичного покаяния. Хотя во многих отношениях он и дурак, в этом Себастьян де ла Керда прав.

— Значит, он не хочет помочь мне? — уточнила Лия. Внезапно ребенок сильно толкнулся ее в животе, и она улыбнулась сквозь слезы. — Знаете, этот младенец в моем чреве заставляет меня меньше бояться. Мальчик или девочка, он из семени избранных. Как я смогу предстать перед Хашемом, отказав ему в его праве по рождению?

— Они будут пытать тебя. — Голос священника стал жестким. — Епископ Квирога сам собирается допрашивать тебя. Каноник, который сегодня говорил с тобой, прибыл из Мадрида. Он собирался быстро покончить с этим делом и увезти тебя в Мадрид на аутодафе. Твое наказание могло бы быть легче, чем у других.

— Носить санбенито, — презрительно бросила она. — Уродливое желтое санбенито и дурацкий колпак.

— Тебе фасон не нравится? — спросил священник с грустной улыбкой.

— Мне не нравится фасон мужчин, выбирающих для меня вещи. Например, во что мне верить и что говорить. — Она ухватилась за его сутану. — Отец Бартоломео, я люблю жизнь. Я люблю Хашема, Всевышнего, которого я не могу видеть или назвать по имени. Я люблю моего мужа…

— Который умоляет тебя солгать.

Лия содрогнулась, как от удара.

— Да, — сказал Бартоломео. — Шейлок нашел меня, когда я шел сюда из дворца епископа. Он умолял меня и просил тебя спасти себя.

Лия тяжело вздохнула.

— Шейлок, — сказала она мягко, ласково произнося слоги его имени, как часто он поступал с ее именем. Она посмотрела на священника большими печальными глазами. — Если вы увидите моего возлюбленного, пожалуйста, передайте ему. Мне восемнадцать лет. Ничего я не жажду так, как прожить с ним свою жизнь, родить нашего ребенка. — Она держала руку на животе. — И поэтому я сделаю все, чтобы они смягчились. — Она наклонилась вперед. — Все, за исключением лжи о том, что я думаю. Я видела, что ложь сделала ему. Я дала моей любви кольцо, и с этим кольцом я отдала ему себя. Он не будет просить меня стать ничтожнее, чем я есть.

— Лия, скажи мне… — Священник схватил ее за руку. — Ты думаешь, что я смогу помочь тебе?

— Я надеялась, что вы попытаетесь.

— Я пытался. Но я скажу тебе: начался процесс, который остановить мне не под силу. Было время в Испании, когда священники были гуманными и слово «милосердие» что-то значило. Теперь мы живем во времени машины. Инквизиция — это машина. Она тебя раздавит, Лия.

— Что, по-вашему, я должна делать?

В глазах его была глубокая печаль.

— По-моему? Я хотел бы, чтобы ты верила, как я верю, что Иисус из Назарета был мессией, которого ждали некоторые из вас. Я хотел бы, чтобы ты честно исповедовала Его учение. Ох, Лия, наши сердца испорчены грехом. Никакой Закон не спасет нас. Только любовь!

— Значит, человеческие сердца создали эту инквизицию. Вы не можете винить машину.

— Ты победила меня, Лия. Это так, — печально проговорил он. — Но испорченное сердце и новая машина создают дьявольскую комбинацию.

— И вы говорите мне о любви Христа, — горько сказала она. — Я смогу найти любовь в этом месте?

— Во всех местах. Но ты не получишь ее от этих мужчин. Думаю, ты не представляешь, что тебя ждет.

— Это не имеет значения, — сказала она. — Я та, кто я есть.

Лицо Бартоломео задергалось — он пытался не заплакать. Потом он сказал:

— Даже в худшем случае не путай Его с Его служителями. Они ошибаются. А он был благороден и знал: сердца выбирают то, что они выбирают. Это мы знаем о Нем и показываем Ему нашим свободным выбором.

Она помолчала. Потом проговорила:

— Я выбираю правду.

* * *

— Ты веришь, что Христос был Сыном Божьим?

— Нет.

Священник с глазами акулы, стоявший рядом с епископом Квирогой, разорвал одежду У нее на груди, а двое других мужчин положили Лию на стол. Она попыталась прикрыть живот руками, но они развели ее руки в стороны. Один из мужчин зашел сзади, пригвоздив ее локти к столу.

— Подойди, — приказал священник с мертвыми глазами мужчине с лицом обезьяны. Ухмыляясь, тот шагнул вперед, неся деревянный ковш.

Когда первая капля горячего масла коснулась ее груди, Лия пронзительно вскрикнула. Как будто тысяча красных муравьев прогрызли ее кожу, разбегаясь и множась, питаясь ее плотью. Она почувствовала, как ребенок сжался у нее в чреве. Еще одна капля, и еще одна. Ее мясо зашипело.

— Прекратите! — завопила она.

Священник и мужчина с ковшом спокойно отступили назад. К ней подошел епископ.

— Ты думаешь, мы прекратим это по твоей команде, неверная? Ты воображаешь, что воинствующая церковь откажется от обращения еретиков, от объединения всех ее разбросанных по миру частей? Каждое колено преклонится перед Христом. Части должны снова воссоединиться с целым. Я спасу твою душу и душу твоего ребенка.

Лия всхлипнула. Казалось, грудь ее горит пламенем.

— Елизавета де ла Керда, хочешь ли ты, чтобы твой ребенок был обречен на преисподнюю?

— Меня зовут Лия, — сказал она. — И этого не будет!

— Не будет?

— Нет такого жестокого места преисподней.

Епископ ударил ее ладонью. Она почти обрадовалась этой боли, отвлекшей ее на мгновение от обжигающей боли в груди.

— Какой сейчас год, по-твоему?

— Пять тысяч триста двадцать восьмой.

Епископ снова ударил ее.

— Ты веришь, что Христос родился от Непорочной Девы?

— Нет, — простонала она.

Снова капнуло горячее масло. Ее пронзительные крики раздались в лабиринтах тюремных коридоров, и некоторые стражники беспокойно зашевелились.

— Подвесьте ее, — приказал епископ.

Они посадили Лию на столе, связали ей руки веревками, пропущенными сквозь кольца в стене. Мужчины с помощью рычага подтянули ее почти к потолку.