Отец Бартоломео грустно покачал головой.

— Сеньор епископ, я глубоко уважаю вашу миссию. Но, как я уже сказал, считаю допросы, пытки и сжигание на костре отвратительными.

— Слово неприятное.

— Как и пинга, милорд. Я не могу быть священником, пренебрегая своей совестью.

Епископ Квирога поднялся с места, прищурил глаза.

— Как давно ваша семья приняла христианство?

Бартоломео также поднялся и поклонился.

— С тех пор как Сантьяго умер, лишившись головы, в Галисии. Первый век, вот когда это было. Выдающийся еврей был Сантьяго, который лично знал Господа нашего, когда Он еще ходил по этой земле. Мои собственные предки встретили Христа через несколько десятилетий после того, как Он вознесся по правую руку Отца. Они были кельтами, обращенными в христианство, из северо-западной Испании, но они тоже познали любовь Спасителя. — Он снова поклонился, коснувшись креста на груди. — Любовь доброго Спасителя, ваше преосвященство. Который сам был избит и повешен на…

— Я знаю, что с Ним сделали, — резко проговорил епископ. — И я отпускаю вас. — Его прощальные слова заставили маленького священника остановиться у двери. — На сей раз.

Глава 7

Слухи о том, что сделали с Шейлоком, быстро распространились в общине анусимов. Евреи стали еще осторожнее, чем раньше. Некоторые отступили, начали работать в Шаббат. Постепенно они перестали есть только кошерное и покупали трефную пищу, которую иногда просто бросали в огонь, но иногда ели. У одних желудок отказывался принимать ее, а другие начинали находить вкус в жареной свинине. И они стали нарушать остальные законы: не читали молитвы совсем или, спеша и смущаясь, бормотали их в темноте.

Ройбен и Аструга, как ни больно им было, не разрешили своим сыновьям тайно заниматься древнееврейским с отцом Хаймом.

— Еще одно поколение будет говорить на ладино, разбавляя наш священный язык испанским, а наши молитвы будут звучать еще слабее в ушах Хашема, — с горечью сказал Ройбен.

Но Пейсаха[30] избежать было нельзя. Это было шестое тысячелетие Завета Моисеева, и анусимам предстояло выполнить множество разных предписаний, пока Господь не оставил их.

Так однажды вечером в мастерскую Гоцана Бен Элизара явилась Лия, с большим животом, неся блюдо с салатом, жареной бараниной и яйцами, и сказала своему мужу:

— Время!

Шейлок стоял без рубашки в жаркой мастерской, потный от работы и апрельского тепла. Он почти закончил чесать новые мотки овечьей шерсти, которые они с отцом принесли этим утром с овечьей фермы на том берегу Тахо, сгорбившись в три погибели, чтобы втащить ее по высокому холму в город. Шейлок отошел от чесального станка и, улыбаясь Лии, стал вытирать руки тряпкой.

— Смотри съешь все! — велела она и неуклюже повернулась, опираясь одной рукой о ручку двери.

— Ты скоро не влезешь в эту комнату! — крикнул ей вслед Шейлок.

* * *

Они стояли у стола, накрытого безупречно белой скатертью, встречая первую ночь Пейсаха. Семейство Селомо вместе с мальчиками присоединилось к ним, и теперь Аструга, тетя Лии, положила на стол прикрытый салфеткой пресный хлеб. Лия — она была на восьмом месяце — не могла подойти вплотную к столу, все смеялись и игриво похлопывали ее по животу.

Серебряная чаша, полная вина, на дальнем конце длинного стола предназначалась пророку Иоилю. На блюдо, которое Лия заполнила ягненком, яйцами, салатом и горькими травами, ее свекор Гоцан положил немного сладостей и орехов.

— Zakhor, — сказал он. — Не забывай. Так мы напоминаем об известковом растворе, с помощью которого израильтяне строили Египет.

Забыть об этом было бы трудно. Лия подумала о шерсти и шелке, которые евреи ткут в Толедо, и об их церковных десятинах, на которые куплен камень для собора.

Аструга зажгла свечи. Мальчик Сантьяго Мендоса, без всякого выражения на лице, принес четыре бокала и осторожно поставил их на стол, потом пошел разжигать огонь в печи. Солнце село, и семьи Бен Гоцана и Селомо в это святое время не стали бы сами разжигать огонь. Но они попросили мальчика сделать это, потому что в эту ночь всех ночей Святое Братство будет высматривать трубы, из которых не струится дым.

Гоцан налил вина в бокалы и начал молитву. На ладино он благословил вино, говоря: «Будь благословен ты, о Господь, Царь вселенной, Творец плодов винограда».

Хвалу полагалось бы петь громко, но он сдерживал голос. Все присутствующие присоединились к нему и молитву вместе с Гоцаном закончили на испанском:

— Пусть все, кто голоден, придут и едят. Этот год в Испании, следующий год в Иерусалиме. В этом году мы рабы, в следующем — свободны.

Затем Гоцан развернул страницу Агады[31], порванную справа, но красиво написанную и украшенную золотыми буквами, окруженными геометрическим и цветочным орнаментом. Запинаясь, Гоцан прочитал на древнееврейском отрывок из истории о казнях, ниспосланных на фараона, и об исходе евреев из Египта через Чермное море. Завершив чтение, он осторожно свернул маленький свиток, перевязал его и положил за пазуху, на грудь.

Перед ними были ягненок, и маца, и вино. Этот стол был их Иерусалимом.


— Пять тысяч триста двадцать восьмой, — сказал Шейлок, спокойно жуя.

— Пять тысяч триста двадцать седьмой, — возразил двоюродный брат Лии, Иегуда.

— Я научил своего сына не ошибаться в цифрах, — заметил Гоцан. — Это — год пять тысяч триста двадцать восьмой, если он так говорит.

Аструга покачала головой:

— Мы запутались. Нам нужен раввин, чтобы научил нас считать.

Отец Хайм, который появился к концу молитвы, запыхавшийся и без облачения, выглядел оскорбленным.

— По моим подсчетам, Шейлок прав, — заявил он.

— В христианском мире с датами дело обстоит не лучше, — вмешался Ройбен. — Все ждут, что следующим папой будет Григорий, тот, который намерен ввести новый календарь. Протестанты-англичане, чтобы бросить ему вызов, уже сейчас заявляют, что будут придерживаться своего календаря, даже если все народы Европы пойдут другим путем! Англичанам всегда нужно держаться особняком.

— Хорошо англичанам! — засмеялась Лия.

— Но Англия еще хуже, чем Испания, — заметила Аструга. — Если говорить насчет того, как держаться. Всего несколько лет назад они сжигали на кострах своих протестантов, а теперь вешают католиков.

— Неплохо, — одобрил Шейлок.

Отец Хайм погрозил ему пальцем:

— Англия — не благословенная страна, раз там вешают католиков. Не думай туда отправиться. Ты знаешь, король Англии Эдуард Первый терпел иудеев в своем королевстве до тех пор, пока они отдавали ему свое золото? Когда у него кончались деньги, он хватал почтенного раввина и выдирал ему зубы, и говорил, что так будет с остальными иудеями, если они не отдадут ему свои богатства. Он выжал из них все, а потом изгнал силой!

Шейлок засмеялся.

— И из-за того, что какому-то старому английскому еврею больше двух веков назад выдрали все зубы, мы все должны оставаться в Испании и носить санбенито? — Он шутливо приставил свой нож к груди Хайма. — Я скорее пожертвовал бы королю твои зубы, чем свою грудь — пинге.

— Ш-ш-ш, Шейлок! — сказала Лия. — Он — священнослужитель.

— И, несмотря на это, мы уважаем его, — засмеялся Гоцан, похлопывая Хайма по плечу.

Время шло незаметно. Они выпили еще пасхального вина, рассказали все истории, какие смогли вспомнить и какие смогли придумать, и смеялись громче, чем в течение всего года. Они так развеселились, что никто из них не заметил отсутствия мальчика Мендосы, который должен был обслуживать стол.

Или того, что огонь в очаге на кухне так и не был зажжен.

* * *

Когда святые братья распахнули дверь, Лия вскочила и, не раздумывая, прикрывая живот рукой, швырнула в них горящий светильник. Пламя ярко вспыхнуло в воздухе, потом подсвечник попал в рукав одного из братьев, рукав загорелся от горячего воска, и вспыхнуло все одеяние. Он закричал, и второй святой брат отбросил свой меч и набросил на брата ковер. Шейлок затоптал пламя не из жалости, но для того, чтобы стало темно. Потом схватил Лию за руку и потащил к окну. Ройбен, Аструга и их сыновья уже открыли ставни и спрыгнули на крышу под окном, Иегуда и Аарон подсадили пыхтящего священника. Гоцан с Шейлоком с трудом протолкнули неуклюжую Лию в другое окно на крышу, едва избежав рук еще одного из святых братьев. Прежде чем вооруженный брат смог схватить Гоцана, его ноги уже были снаружи, однако ему не удалось избежать удара меча — нападавший успел высунуться наружу и глубоко вонзить меч в бок Гоцана. Тот упал и вместе с Шейлоком и Лией скатился по крыше, скользкой от его крови, в пыльный двор с высоты восьми футов.

Падая, Лия закрывала живот руками и жестко приземлилась на свою пятую точку.

— Беги, Лия, беги, — прохрипел Шейлок, поддерживая истекающего кровью отца. Жизненно важные органы Гоцана были задеты, и его кровь была повсюду. Шейлок, оттащив отца в тень, целовал и благословлял его, когда наверху послышались крики и зажгли факел, по черепичной крыше зазвучали тяжелые шаги.

Лия убегала со двора. Гоцан закатил глаза и затих, и Шейлок, рыдая, накрыл отца своим плащом. Затем взобрался на каменную стену и спрыгнул на улицу Ангела. Он смутно слышал шаги убегающей Лии и поспешил за ней, молясь, чтобы ей удалось найти убежище. Туман стал рассеиваться, и, пробегая мимо дворов, он видел только красные огни очагов. Шейлок побежал еще быстрее, но уже не слышал шагов Лии.

* * *

Лия не могла идти быстро, она сгибалась пополам, чтобы перевести дыхание, которое с хрипом вырывалось из ее груди. За спиной слышались шаги и крики святых братьев. Она сбросила туфли и бежала наобум, спотыкаясь о камни, молясь, чтобы туман скрыл ее. Однажды она уткнулась в глухую стену, ушиблась, на лице появились кровоподтеки и ссадины. Лия испуганно потрогала живот и почувствовала, как толкнулся ребенок. Всюду лаяли собаки, и ей казалось, что они гонятся за ней. От выпитого пасхального вина у нее кружилась голова, окружающий туман создавал впечатление, будто она бежит во сне или в ночном кошмаре. В голове стучали слова: «Толедо, отступники, Толедо, отступники!» Наконец, едва не падая с ног, она оперлась руками о стену и стала на ощупь пробираться по извилистым улицам, сквозь запутанный городской лабиринт.