Виктория Борисова - Кольцо богини

Александр осторожно перевернулся на бок, стараясь не разбудить Конни. Ей ведь тоже завтра на службу… Яша Горенштейн по старой памяти устроил ее машинисткой в Комдрев, и теперь жена по праву получает свои пять с половиной червонцев ежемесячно. Поначалу он, конечно, был против, но с другой стороны — не сидеть же ей в четырех стенах целый день? Тем более что и дом, когда-то родной, теперь не принадлежит ей больше, и «хозяйкой» соседки на кухне называют ее из чистого ехидства.

Сегодня от «мофективной секции» направили трех человек в Замоскворечье — осматривать новый, недавно открытый детский дом. Проект разрабатывали долго, много спорили, обсуждали… Седые чудаки и молодые энтузиасты никак не могли прийти к единому мнению о том, что лучше — фребелевская система или старые, добрые методы Песталоцци?

Результат же их усилий производил впечатление скорее тягостное. Сначала состоялся концерт самодеятельности воспитанников. Александр с трудом выдержал это почти полуторачасовое действо — слишком уж заметно было, что детей долго дрессировали, натаскивая, как собак. Они пели хором «Взвейтесь кострами, синие ночи», маршировали по сцене, по команде строили «пирамиду», какой-то мальчик с оттопыренными ушами читал стихи… В память Александру намертво врезалась дурацкая строчка: «В небе птицы пролетали, пели: Сима — пролетарий!».

Потом директор Алексей Михайлович — толстый низенький человечек с острой бородкой клинышком — долго водил дорогих гостей, показывая то спальни с одинаковыми железными кроватями, застеленными подозрительно новым, свежим бельем, то столовую, то классные комнаты. Все это, несомненно, должно было стать прекрасной иллюстрацией к картине счастливого детства будущих граждан Страны Советов, но впечатление несколько портили слишком бледные, даже зеленоватые лица детей и настороженные, совсем взрослые глаза. На вопрос «Как вам живется?» они неизменно отвечали: «Хорошо!», а некоторые даже рассказывали про множество интересных дел, которыми они здесь занимаются, про походы, костры, сбор лекарственных растений и летние выезды за город, но в этих ответах было что-то от хорошо выученного урока.

Только один мальчик — коренастый, с широким лбом и упрямым выражением лица — стоял в стороне. Когда Александр подошел к нему, он отвернулся и пробурчат под нос: «А я все равно убегу!»

Уезжали ближе к вечеру. Товарищей Александра по «мофективной» секции это «хождение в народ» весьма утомило, и видно было, что им хочется поскорее вернуться в свои кабинеты и погрузиться с головой в привычную работу, состоящую из бесконечных заседаний и переписывания бумаг.

Они уже стоял у калитки, когда маленькая, коротко остриженная девочка подбежала к нему и сунула в руки букетик ромашек.

— Дядя, ты хороший! Приезжай к нам еще.

Она тут же застеснялась и убежала, Александр не успел даже сказать спасибо, но в душе осталось впечатление маленького чуда. За воротами их ждала казенная машина, и по дороге он думал: «Может, все-таки я не зря живу и работаю, если хоть кого-то из беспризорных детей можно спасти? Конечно, детский дом — далеко не рай, но все-таки ведь и не улица…»

Остаток рабочего дня он бестолково перекладывал бумаги. Когда стрелки часов подобрались к заветной цифре «шесть», к нему подошел сослуживец Костя Звягинцев — шумный, веселый молодой человек в модном коверкотовом пиджаке и ярком галстуке. Каким образом он оказался на этой службе — уму непостижимо… Костя был человеком редкой, дремучей необразованности и столь же редкого апломба.

— Ну что? По домам?

Александр кивнул.

— Я тут подумал… Может, зайдем поужинаем в один ресторанчик? Разговор есть, — таинственно добавил он.

Это предложение, этот панибратский тон покоробили его, да и сам Звягинцев был не самым приятным человеком в мире, но Александр почему-то не стал отказываться сразу. Идти в ресторан, выбрасывая на ветер свое невеликое жалованье, ему совсем не хотелось, но, с другой стороны… Конни предупредила, что сегодня придет поздно — накопилось много сверхурочной работы, а сидеть одному в пустой комнате было еще хуже. В конце концов, можно и развеяться иногда…

— Ну хорошо, пойдемте!

«Один ресторанчик» оказался недавно открытым коммерческим заведением. Александра ошеломило все — сверкающий паркет, хрустальные люстры под потолком, переливающиеся разноцветными огоньками, гром оркестра, исполняющего модную мелодию фокстрота, танцующие пары, официанты, снующие туда-сюда с тарелками и подносами, запахи с кухни… Он чувствовал себя совершенно лишним, неуместным здесь, среди этой позабытой роскоши и нарядной публики.

А Костя Звягинцев вел себя уверенно, по-хозяйски. Седой величественный метрдотель, гордым профилем напоминающий римского сенатора, встретил его почтительным поклоном:

— Добрый вечер, Константин Андреевич! Проходите, пожалуйста. Вам как обычно?

Их усадили за столиком у окна, и на крахмальной скатерти быстро, словно по волшебству, появился запотевший графинчик с водкой, маринованные грибочки в хрустальном салатнике, а главное — настоящий ростбиф с кровью, испускающий дивный аромат! Александр смотрел на все это великолепие с некоторой опаской, прикидывая, хватит ли денег. Он потянулся было за портмоне, но Костя остановил его:

— Обижаете, Александр Васильевич! Я пригласил — я и угощаю.

— Но ведь дорого, наверное…

Костя беззаботно отмахнулся:

— Это что… Деньги — мусор! Главное — умение жить. Я вас с таким человеком познакомлю… Да вот и он сам.

И действительно — к их столику уверенной походкой шел высокий плотный мужчина в клетчатом костюме. Костя привстал ему навстречу, и сразу стало понятно, что этот клетчатый — здесь главный.

— Вот, познакомьтесь — Сергей Иваныч Сыромятников, настоящий гений коммерции. А это — Александр Васильевич, наш завсекцией.

Лицо Сергея Иваныча было тяжелое, будто рубленое, с бульдожьим подбородком и маленькими, прищуренными глазами. Легкомысленный клетчатый костюм выглядел нелепо на его могучей фигуре, а золотой перстень с бриллиантом, посверкивающий на мизинце, казался и вовсе неуместным.

— Ну что ж, давайте выпьем за знакомство! — Костя суетливо потирал руки.

Сергей Иваныч молча поднял рюмку, одним махом опрокинул ее и так же молча принялся за еду. Выпил и Александр… От водки в голове сразу зашумело, и все окружающее поплыло перед глазами. Он ел нежное мясо, наслаждаясь каждым кусочком, подцеплял вилкой скользкие грибы… Все было просто божественно! Он жалел только о том, что Конни нет рядом. Даже мрачный Сергей Иваныч стал казаться ему вполне милым и симпатичным человеком. Его голос гудел, как осенняя муха, но и это казалось мирным, успокаивающим.

— Значит, подписываете накладную — и все! Ваша доля — триста червонцев. Ну, и потом еще, на будущее…

Александр вздрогнул. Только сейчас он понял, что ему предлагают завернуть «налево» продукты, предназначенные для детских домов, — и получить за это иудины сребреники. Нажиться за счет обездоленных, чтобы потом, сидя в таком же ресторане, жрать икру и пить водку… Это было так чудовищно, что он даже задохнулся от возмущения.

— Да как вы можете! — крикнул он.

— Ну хорошо, пятьсот, — вполне мирно согласился Сергей Иваныч.

Он еще говорил что-то об аспирине и бязи, о вагонах с хлебом и сахаром, но Александр не слушал его больше. Неверной рукой он вытащил последний червонец, бросил его на стол и пошел к выходу.

Слышны были мелодия фокстрота, звон посуды и смех накрашенных дамочек. Было в этом веселье что-то надрывное, почти сумасшедшее, напоминающее пир во время чумы.

А в голове упорно, снова и снова звучал тонкий детский голосок: «Дядя, ты хороший! Приходи к нам еще…»

И опять — все было, было и было… В «развеселые девяностые», когда в стране царила полная неразбериха, одни люди потеряли последнее, а другие очень даже неплохо заработали. Мигом, будто из-под земли, появились какие-то юркие личности, которых в прежние времена и на порог бы в приличный дом не пустили, а теперь они и только они почувствовали себя хозяевами жизни. Совсем недавно за спекуляцию срок давали, а несколько долларов в кармане приравнивались к государственной измене со всеми вытекающими отсюда последствиями вплоть до высшей меры, а теперь вчерашние фарцовщики гордо именовали себя бизнесменами, молодые парни мечтали стать бандитами, а бывшие партийные боссы становились пламенными демократами…

А тут еще бывшая государственная собственность оказалась без хозяина! Все они бодро принялись «приватизировать» и делить между собой сладкие куски — кто сколько успел урвать. Понятно, что такой дележ не мог быть бескровным — и вот вам криминальные войны. Никто не знал, доживет ли до завтра, и вот — сумасшедший разгул с битьем посуды, зеркал, мебели и друг друга. Большие деньги, свалившиеся в одночасье, не могут привить человеку ни стиля жизни, ни общей культуры, ни даже вкуса к красивым вещам — и вот вам «новые русские» из анекдотов, в малиновых пиджаках, с инкрустированными бриллиантами сотовыми телефонами и пудовыми золотыми цепями на бычьих шеях.

Но, как говорил великий Ломоносов, «если что-то где-то прибыло, значит, что-то где-то убыло». И в самом деле — безудержная, сумасшедшая роскошь всегда оплачена чьей-то нищетой. Сколько детей оказалось на улице за эти годы? Пожалуй, после гражданской войны — и то меньше было! И если тогда редкие энтузиасты еще пытались как-то цивилизовывать беспризорную братию, чтобы вырастить из них достойных членов общества (какого общества, это, конечно, вопрос, но ведь пытались же!), то теперь всем абсолютно безразлично, что будет с этими детьми — даже людям, в чьи непосредственные обязанности входит о них заботиться. Разве что иногда кто-нибудь из высоких чиновников, проезжая на бронированном «мерседесе», вдруг заметит из окошка копошащиеся отбросы общества и ткнет перстом указующим — непорядок, мол! Разобраться! И идет бумажный поток, взрослые дяди и тети создают комитеты, заседают в них, принимают какие-то программы, требуют финансирования… Деньги эти, кстати, «осваиваются» артистически — если посчитать, каждого детдомовца можно кормить ананасами, обучать иностранным языкам и бальным танцам и вывозить на отдых на Канарские острова. Как говорится, главное — прокукарекать, а там хоть не рассветай.