Она продиктовала номер, Ник набрал его и кивнул, захлопнув крышку.

— Я позвоню вечером.



Глава 2


«Он не позвонит... Ни к чему ждать — он не позвонит...» — повторяла себе Нэнси снова и снова. И каждый раз отзву­ком боли вспоминался бесконечно молчавший телефон.

Зачем?.. Все давно пережито...

Как прошло шоу, она помнила смутно. Наверное, если бы произошло что-то необычное, то запомнилось бы, а так — обычная рутина. Глупая морда Блейза, дурацкие вопросы и не менее дурацкие ответы — все так же, как вчера... и как будет завтра.

После работы Нэнси зашла в кондитерскую и купила ореховых трубочек, прогулялась, посмотрела витрины — и лишь потом поехала домой. Бросила покупки на стол и как была, не переодеваясь, отправилась по свежему снеж­ку погулять с Даррой.

Она до бесконечности кидала палочку, немного про­бежалась по дорожке, поболтала с Максом (точнее, с его хозяином Алеком — обычная привычка собачников по­мнить не хозяев, а собак) — и все это время старалась не думать, что не торопится домой именно потому, что не хочет снова оказаться наедине с молчащим телефоном.

— Сейчас мы поужинаем — и будем смотреть кино!

Дарра выразила полное согласие. Трубочки она навер­няка учуяла еще с порога и догадывалась, что сегодня ее ужин не ограничится обычными гранулами, сдобренны­ми вчерашним консервированным супом, — поэтому пу­шистый хвост с белой кисточкой весело мотался из сто­роны в сторону.

Нэнси старалась не думать ни о чем постороннем, но все же невольно бросила взгляд на телефон — сообщений на автоответчике не было. Он не позвонит...

Да и зачем нужен этот звонок? Наверняка он просто хочет сказать что-нибудь про адвоката, к которому нужно зайти и подписать документы на развод. Надо будет — до­звонится. Или пришлет документы по почте.

Она накинула на телефон плед, чтобы лишний раз не натыкаться на него взглядом. Консервированный томатный суп и сэндвич с копченой курицей — прекрасный ужин... а потом еще трубочки и кофе. И фильм — что-нибудь посмешнее...

Было уже почти одиннадцать, когда снизу раздался не­терпеливый стук и Дарра, сорвавшись с места, понеслась к двери.

Нэнси остановила фильм и медленно встала. Закры­ла глаза и несколько секунд постояла, пытаясь успокоить­ся и собраться, почти наверняка зная, кто это.

Она не ошиблась. Стоило открыть дверь, и Ник вва­лился в холл — без куртки, с непокрытой головой, на которой блестели снежинки.

— Что ты не открываешь?! Холодно же!

Дарра радостно наскочила на него лапами — гость, гость! — но Нэнси рявкнула, дернув ее за шкирку:

— Фу! Место! — и указала на лестницу.

Глаза собаки стали испуганными и несчастными — хо­зяйка обычно не разговаривала с ней так грубо.

— Чего ты? Она мне не мешает! — вступился Ник.

Ему, видите ли, не мешает! Нет, Дарра, с ее щенячьим дружелюбием, никак не «вписывалась» в предстоящий разговор.

— Иди наверх! — махнула Нэнси рукой.

Проследила, как собака медленно и обиженно, то и дело озираясь, по­плелась по лестнице, и обернулась.

— Здравствуй.

— Привет!

Она подавила инстинктивное желание смахнуть у него с волос капельки от растаявшего снега и кивнула в сторо­ну гостиной:

— Проходи. Кофе будешь? — Надо же хоть чем-то за­нять руки... да и вежливость проявить.

— Не откажусь!

Слава богу, что он не пошел следом на кухню — на­верняка заметил бы в раковине не мытую с ужина по­суду.

Да в конце концов, какое имеет значение эта посуда, какое имеет значение, что он скажет или подумает! Ско­рее всего, они видятся последний раз в жизни...

— Это твой дом? — спросил Ник, стоило ей с подносом появиться в дверях. Он бродил по комнате и разглядывал развешанные на стенах картины. Не Матисс, конечно, — просто веселенькие пейзажики в рамках «под бронзу», но ей нравилось. А он наверняка сейчас думает: «Что за дешевка».

— Мой...

Точнее, не совсем ее — банка. Ссуда взята на десять лет. Если сейчас продавать, то даже те деньги, которые уже выплачены, вернуть не удастся — цены упали. Но воз­можно, придется...

— Я хочу сказать... — Нэнси поставила на стол кофе и вазочку с трубочками. Эх, надо было отложить одну для Дарры! — Я рада, что у тебя все в порядке... с ногами.

— Я сделал операцию.

— Я так и поняла...

Он смотрел на эту женщину — нервную, напряженную, тщетно пытающуюся скрыть это и выглядеть спокойной и светской — и все никак не мог понять: осталось ли в ней хоть что-нибудь от той, прежней Нэнси.

Внешне она почти не изменилась — только волосы вме­сто растрепанной шапочки были уложены в аккуратную прическу. И в то же время изменилась полностью...

Молоденькая, искренняя, переполненная радостью жизни и готовая щедро поделиться этой радостью со всем миром девушка превратилась в женщину, выглядевшую старше своих лет. Лицо ее оставалось по-прежнему моло­дым, но изменился взгляд, сделался настороженным и за­мкнутым. А главное — в этой женщине не было и следа той веселой легкой энергии, которая для Ника всегда ка­залась неотъемлемой частью Нэнси.

Но может быть, в глубине все-таки что-то еще оста­лось? Если бы она улыбнулась, это, наверное, можно было бы понять. Если бы она улыбнулась... Ник не знал, как начать разговор, чтобы хоть немного расшевелить ее.

— Может, покажешь мне свой дом?

— Зачем? — поинтересовалась Нэнси, даже не сделав попытки встать — лишь взглянув холодно, словно он попросил о чем-то неприличном. — Он куда менее интере­сен, чем был твой.

— Я там до сих пор часто бываю. Иногда даже живу по нескольку дней — когда мне хочется от всего отдохнуть. А вообще у меня теперь пентхаус в том же здании, где я работаю. Знаешь — здание «Райбери»?

— Да, я видела фотографию...

— А Бен так по-прежнему в доме и живет. Он теперь работает в больнице.

— Вот как...

Наступило молчание. Оно давило и словно спрашива­ло Ника: «Зачем ты здесь? Зачем — после стольких лет?»

И правда — зачем было приходить к этой рано поста­ревшей женщине, которая смотрит на него холодными глазами и еле цедит по словечку? У нее давно своя жизнь, как и у него, и, наверное, лучше было бы сейчас завер­шить этот «визит вежливости», встать и уйти.

Наверное, так... Все так, кроме одного — занозой за­севшей в мозгу короткой фразы Данвуда: «Она так обра­довалась...» Фразы, которая уже несколько месяцев вспо­миналась снова и снова.

Если бы удалось хоть как-то разбить это неестествен­ное хрупкое спокойствие... И Ник спросил «в лоб» — то, что не принято спрашивать во время светских визитов:

— Ты до сих пор меня ненавидишь?

Этот вопрос явно застал Нэнси врасплох, она резко вскинула голову и переспросила:

— Что? — В глазах ее, до того холодных и отчужден­ных, промелькнула растерянность. — Почему ты это спрашиваешь?

— Потому что хочу знать.

— Я тебя никогда не ненавидела, с чего ты взял... — Нэн­си чуть пожала плечами. — Ты не сделал мне ничего плохого — я просто уехала из Нью-Йорка на несколько месяцев позже, чем собиралась. И это были хорошие ме­сяцы... — Губы ее дрогнули, на них появилась странная улыбка — кривая и в то же время светлая, словно искажен­ное отражение улыбки той, прежней, веселой и наивной девушки. — Ну что об этом сейчас говорить — все так дав­но уже кончилось... — Она вздохнула и снова стала холод­но-вежливой и деловитой. — У тебя есть ко мне какое-то дело? Ты хочешь, чтобы я подписала документы о разво­де? Пожалуйста, я уже сказала, я сделаю все, что надо.

— Нет... — медленно начал он, — скорее наоборот. Я пришел поговорить с тобой совсем о другом... Ты помнишь Стефи — ну эту брюнетку... сегодня?

Нэнси прекрасно все помнила, в том числе и каприз­ное «Ники-и!» — но не понимала, какое это имеет отно­шение к ней. Тем не менее она кивнула.

— Так вот, в последнее время она... претендует на слиш­ком большую долю моего внимания... Ладно, буду говорить открытым текстом. — Ник сердито мотнул головой — знакомый, запомнившийся с тех давних времен жест. — Я хочу как можно быстрее с нею развязаться. В то же вре­мя она не из тех девочек, которым можно подарить на прощание бриллиантовое колечко и послать подальше — ее семья связана со мной деловыми отношениями...

Зачем Ник рассказывает ей все это?!

— ...Понимаешь, она знает, что я женат — и что живу с женой врозь. Но если вдруг выяснится, что мы с женой... снова вместе, — то претензий ни у кого никаких быть не может. Поэтому если ты пару месяцев, так сказать... пофункционируешь в роли моей жены — я думаю, этого впол­не хватит, чтобы Стефи от меня отвязалась и нашла себе кого-то другого.

Каждое его слово, беспощадное в своей деловитости, врезалось Нэнси в душу, как острая ледышка, заставляя все внутри сжиматься. Значит, вот зачем она ему понадо­билась... как средство, чтобы избавиться от надоевшей лю­бовницы.

— Может, тебе лучше уйти сразу? — спросила она, едва сдерживаясь. Ее трясло от бешенства, хотелось заплакать, закричать, кинуть в него чем-нибудь тяжелым... выплеснуть ему в лицо этот кофе, который он все равно не пил...

— Сто тысяч, — негромко сказал Ник, не делая попыт­ки сдвинуться с места, — наоборот, скрестил ноги и отки­нулся на спинку стула. Бровь его была иронически при­поднята, словно он ожидал именно такой реакции и за­бавлялся ею.

— Что?!

— Единовременно, не облагаемых налогом — ведь пока ты моя жена, деньги, которые я тебе перевожу, налогами не облагаются, — спокойно пояснил он.

— Да как ты смеешь вообще?!

— Двести тысяч.

— Ты что, не понимаешь, что я не смогу потом даже на работу вернуться, это будет...

— Триста тысяч. За два месяца. Плюс всякие там вещи, подарки, которые ты сможешь потом себе оставить. — Го­лос его звучал насмешливо, чуть ли не презрительно: — Подумай, это твой последний шанс. Ты ведь так хотела поехать учиться! Сколько тебе сейчас — двадцать восемь? Еще не поздно... Но через несколько лет уже будет по­здно — согласись, одно дело молодой неопытный режис­сер в тридцать два года, и совсем другое — в тридцать шесть! Или ты так и намерена оставаться всю жизнь «де­вочкой подай-принеси» на какой-нибудь заштатной сту­дии?