— Да что ты видел, … твою мать? — крашеная, тут же утратив весь свой вид альтруистки, разразилась такой отборной бранью, которую здесь лучше не приводить. Народная мудрость гласит, что хорошо ругаться умеют извозчики и сапожники, но на сей раз, пожалуй, любому извозчику или сапожнику было далеко до этой аферистки.

— Что, в милицию пойдешь? — неожиданно для себя решительно спросил Алексей. — Пойдем, я заявление на тебя напишу.

— Миленький, соколик! — взмолилась, завывая, гадалка. — Не для себя я это делаю! Дети малые! Есть просят! Мне в Саратов уехать не на чем!

— Для нуждающейся вы одеты очень даже ничего, — с расстановкой заметил Алексей, обратив внимание, что на воровке вполне приличное кожаное пальто. — Между прочим, — я вас уже пятый раз вижу на этом месте — соврал он. — Что, еще не наворовали достаточно для того, чтобы доехать до Саратова?

Крашеная в продолжение всего этого диалога упиралась и пыталась выкрутиться, но Алексей держал ее очень крепко. Лилечка стояла рядом и почему‑то плакала. Ответ крашеной ошеломил обоих.

— Дык ведь инфляция же! — вдруг объяснила она.

Это было настолько неожиданно, что Алексей не выдержал. Забыв свои недавние переживания, забыв даже ситуацию, в которой только что оказался, он буквально согнулся пополам от хохота. Лилечка робко подхватила его смех. А крашеная, воспользовавшись моментом, выкрутилась‑таки из рук Алексея и скрылась в темноте.

— У..убежала! — еле выговорила Лилечка, продолжая держать кулачок сжатым и смахивая им выступившие слезы — на этот раз от смеха.

Алексей в ответ смог только слабо махнуть рукой: пусть, дескать, бежит. Все равно ничего не докажешь. Как ни крути, Лилечка отдала кольцо добровольно, подкопаться и в самом деле трудновато.

— Что же вы так? — с шутливой укоризной спросил ее Алексей, когда они вместе шли по вечернему городу. — Кому поверили?

Лилечка покраснела. «А она миловидная, — вдруг увидел Алексей. — И этот румянец очень ей идет».

— О, как хорошо, что в такой момент рядом оказались вы! — восторженно ответила Лилечка, доверчиво прижимаясь к нему, чуть больше, может быть, чем это было допустимо в такой ситуации.

Однако Алексей не протестовал. Ему начинала нравиться эта молодая женщина, такая слабая, такая доверчивая и — это было видно — искренняя. От нее исходил легкий сладкий аромат духов; именно такие духи больше всего любил Алексей — с запахом фиалок. Ее рука была мягкая и теплая — они неожиданно друг для друга взялись за руки почти сразу же.

«Надо же, вот и я оказался сильным, — подумал вдруг Шепелев. — Есть же люди слабее меня. Ее я мог бы, пожалуй, защитить». Он украдкой посмотрел на Лилечку: ее глаза сияли. Алексей держал ее за правую руку. Обручального кольца не было. Подумав об этом, он смутился — какое ему дело до этой женщины? Но мысль о том, что она так слаба, так одинока и так фатально доверчива, не покидала его.

«Она же просто не создана для того, чтобы жить одной!» — подумал он, но вслух только спросил:

— Куда мы идем, Лилия? (Они конечно же успели познакомиться.)

Лилечка резко остановилась и, повернувшись к Алексею лицом, доверчиво глядя на него снизу вверх, жалобно пролепетала:

— Знаете, после всего, что вы для меня сделали, мне даже неловко вас об этом просить. Но я так боюсь темноты и… Не могли бы вы меня проводить? Вы очень сильный и смелый, рядом с вами я ничего не боялась бы!

И такой надеждой сияли эти голубые глаза, такой маленькой и несчастной казалась Лилечка — Алексей уже при всем желании не смог бы ее называть иначе, — что он, конечно же, согласился, и они пошли вместе дальше.

Всю дорогу они разговаривали. Лилечка узнала, что Алексей юрист, и сказала, что у ее подруги знакомый тоже, кажется, работает в юридической конторе. Услышав, что Лилечка журналистка, Алексей удивился: он никак не мог поверить в то, что женщина, по роду деятельности сталкивающаяся со всякими, часто неприглядными сторонами жизни и обязанная трезво оценивать их, могла оказаться такой доверчивой. Он чуть было не сказал, что его близкая подруга тоже занята в журналистике, но почему‑то промолчал.

Алексей чувствовал, что впервые за эти дни его сердце начало оттаивать. Волна тепла медленно‑медленно поднималась от руки, за которую держалась Лилечка, по локтю, по плечу и вливалась в сердце, которое стало биться сильнее. А потом новая волна, и еще, и еще…

А Лилечка доверчиво прижимаясь к Алексею, думала о том, как это необычно и приятно — ощущать рядом крепкое мужское плечо, вдыхать его запах: смесь ароматов лосьона после бритья и хорошего табака.

Дуэт двух соловьев, сирени цвет, Улыбка вечера, надежды капель двадцать, Цветаевой строфа — готов рецепт, Чтоб жить, и не грустить, и не сдаваться.

Дурацкое стихотворение! Лилечка как‑то еще в школе сочинила его, в том самом возрасте, когда чуть ли не все поголовно исписывают корявыми виршами о любви целые тетради, а потом, пройдя через подростковый период, безо всякой жалости их выкидывают. Но почему эти строчки пришли ей на ум именно сейчас?

А у него такая широкая и теплая ладонь! Лилечка закрыла глаза, чтобы хорошенько запомнить и прочувствовать это. Вот сейчас они дойдут до ее дома, может быть, даже поднимутся до ее квартиры — и… сказка кончится!

На глаза Лилечки навернулись слезы — они уже дошли до ее дома.

— Ну, мне пора, — тихим и каким‑то сдавленным голосом произнесла она, поднимая на Алексея потухшие глаза.

— Да, пора. Мне было очень приятно познакомиться с вами.

«Может быть, пригласить его к себе? Чаем угостить? — подумала Лилечка. — Да нет, решит, что я набиваюсь продлить наше знакомство. А потом опять поматросит и бросит. Не надо, надоело мне обжигаться на одном и том же».

«Вот сейчас все и закончится», — пожалел Алексей, а вслух, чтобы хоть еще на минуту оттянуть расставание, предложил:

— Может быть, мне проводить вас до квартиры? А то, знаете, столько хулиганов в подъездах, колются, пьют…

— Да‑да, — тотчас же с готовностью подхватила Лилечка. «Ну ты и дура, — со злостью подумала она про себя. — Сразу же и проглотила наживку!»

— Вот мы и пришли, — с деланной легкостью объявила она через минуту, ужаснувшись про себя, как легко у нее сорвалось с языка это «мы». — Надо прощаться. — Однако глаза ее так и просили, чтобы эта сказка продлилась еще хоть одну секунду.

«Пора уходить, — сказал себе Алексей. — А то хорош же я буду: вернул ей кольцо, а сам потащился за ней. Испугается, подумает, что сексуальный маньяк».

— Надо попрощаться, — попыталась твердо произнести Лилечка, но голос ее внезапно сел. Алексей взглянул в ее синие глаза и прочел в них то, что Лилечка не смела сказать вслух. И тогда медленно, словно боясь испугать, он привлек ее к себе. «Как у него сердце бьется», — подумала Лилечка, и в ту же секунду их губы слились…

Дверь в квартиру открылась и через секунду захлопнулась за обоими.

Было раннее утро, когда Алексей вернулся домой. Он знал, что в это время Анна или уже не спит, собираясь на работу, или еще не спит, проведя всю ночь за чтением очередных материалов, и набрал ее номер. В трубке что‑то щелкнуло, потом голос Анны сказал: «Здравствуйте, это Анна. Меня сейчас нет дома. Если вы хотите что‑то сообщить мне, сделайте это после гудка. Счастливо!» Раздался гудок, надсадный, громкий. Алексей, раздосадованный тем, что Анны не оказалось дома, чуть было не бросил трубку. Он так хотел сказать ей, что она была права, что их роман действительно превратился в нудную привычку, и вот, как назло, ее нет! Тогда, отчаянно нуждаясь хоть в ком‑нибудь, с кем в это время суток можно было бы поделиться своим неожиданно свалившимся на голову счастьем, Алексей вдруг доверительно поведал автоответчику, который говорил с ним таким знакомым голосом:

— Знаешь, вчера вечером я познакомился с женщиной, которая просто создана для меня, — и только после этого положил трубку.

Будильник на тумбочке выдал свою обычную утреннюю порцию дребезжащего треска. И почему все будильники так противно звонят? Или это специально делается, чтобы эффективнее прогнать последние остатки сна?

Сергей нашарил рукой кнопку — треск прекратился. Затем потянулся, сбросил с себя одеяло. В голове шумело, как будто ее долбили отбойным молотком. Он надел халат и прошел на кухню — сварить кофе. За чашкой горячего напитка начал вспоминать, что же он делал вчера.

Та‑ак, точно, с этого все и началось. Шеф вызвал Анну к себе, а потом — наверное, Сонька проболталась — по ТВР потихоньку‑полегоньку пополз шепоток. «Шу‑шу‑шу» — языки знай себе чесались. Дошел слух и до Воронцова.

— Слышал, Ворон? — обратился к нему Георгий Воленко по прозвищу Валет, с которым Сергей ходил в тренажерный зал. — Наша железная женщина опять пошла в гору.

— Да ты что? — усмехнулся он. — С чего бы это?

— Ну да, — подтвердил Валет. — Сегодня нашему шефу звонил этот самый Смирнов, так прямо и заявил: хочет, чтобы интервью у него брала только Черкасова, и никто другой. Вопросы она, видите ли, корректно ставит, а остальные у нас на канале, оказывается, и не профессионалы совсем. — Валет позволил себе язвительно усмехнуться. Звезд с неба он, правда, не хватал, но самомнения у него было хоть отбавляй./

— Вот как? — невозмутимо откликнулся Сергей.

— Ну да! А потом еще сказал, что скоро будет демонстрироваться его новая коллекция, так он хотел бы, чтобы наша «железяка» походила, осмотрелась, сделала бы репортаж о том, как эта коллекция создается, а потом, когда все будет закончено, провела и прямое включение с показа высокой моды. Да, — завистливо вздохнул Валет, — умеют же некоторые устраиваться. Был бы я красивой бабой, куда легче было бы жить!

— Не все потеряно, Жорик, — вдруг совершенно неожиданно для себя сказал Сергей. — Подкопи денежек, сделай операцию по смене пола. Был Георгием — станешь Георгиной.