У них не было сил сдерживать слезы. Тана встала, крепко схватив его за руку.

— Ты поднимешь свою задницу и будешь что-то делать для себя. Ясно? — произнесла она дрожащим голосом. Сердце ее болело и не умещалось в груди.

— Слушай, ты просто сумасшедшая. Ты знаешь это, Тэн?

— А ты — ленивый сукин сын, но ты не слишком радуйся тому, что отлеживаешь задницу, потому что это ненадолго. Ты понял, придурок?

— Да, мадам.

Он отдал честь, а через пару минут пришла медсестра и сделала ему обезболивающий укол. Тана, держа его за руку, смотрела, как он засыпает, слезы катились по ее щекам, она молча плакала и шептала слова благодарности. Несколько часов просидела она так, глядя на него, держа его руку, и наконец, поцеловав в щеки и в глаза, ушла. Было уже за полночь, и в автобусе до Беркли она думала, что эта ночь — Ночь Благодарения. Слава богу, что он выжил. Слава богу, что он не сгинул в этих богом забытых джунглях, у черта на рогах. Сейчас Вьетнам приобрел для нее особое значение. Место, куда люди уходят, чтобы быть убитыми. Это не просто место, о котором можно прочесть, поговорить о нем с друзьями или преподавателями между уроками. Для нее сейчас Вьетнам стал реальным. Она точно знала, что это значит. Это значит, что Гарри Уинслоу никогда больше не будет ходить. И, выбираясь этой ночью из автобуса в Беркли с мокрыми от слез щеками, стиснув в карманах кулаки, входя в свою комнату, она знала, что ни она, ни он уже никогда не будут прежними.

Глава 9

Следующие два дня Тана провела рядом с ним, отлучаясь лишь для того, чтобы немного поспать, принять душ, переодеться, и возвращалась опять, держала его за руку, разговаривала с ним, когда он просыпался. Они говорили о том, как учились — он в Гарварде, а она в Бостонском университете, вспоминали велосипед-тандем, на котором они катались, каникулы на Кэйп-Код. Почти все время он находился под действием наркотиков, но иногда бывал таким ясным, что больно было смотреть на него и сознавать, какие мысли роятся в его голове. Он не хотел остаток жизни провести парализованным, желал смерти и не раз говорил Тане об этом. А она вопила на него и обзывала сукиным сыном. Но еще очень боялась оставлять его одного на ночь: вдруг он что-нибудь с собой сделает. Она предупредила медсестер о его состоянии, но такое им было не в диковинку и не слишком их обеспокоило. Они хорошо за ним присматривали, но у них были и другие, более тяжелые больные, например парнишка внизу, которому оторвало обе руки и изуродовало лицо ручной гранатой, которую ему дал шестилетний мальчик.

Как-то утром в Сочельник, когда Тана уже собиралась в больницу, позвонила ее мать. В Нью-Йорке было десять утра, она пришла в контору на несколько часов и решила, что неплохо бы позвонить Тане и справиться о ее делах. До последней минуты она надеялась, что дочь передумает и приедет на Рождество домой, но все эти месяцы Тана настойчиво повторяла, что нет никакой возможности, что у нее куча работы, и добавляла даже, что не видит смысла в приезде матери к ней. Но Джин казалось, что Тане предстоят унылые рождественские каникулы, почти такие же унылые, какие всегда бывают у нее самой. Артур проводит Рождество с семьей на Палм-Бич, там будут Энн с мужем и ребенком и Билли. Конечно, она понимала, что ему было бы очень неудобно пригласить ее.

— Ну что, милая, чем занимаешься? — Джин уже две недели не звонила ей. Слишком подавлена была и не хотела, чтобы Тана это услышала. Раньше, когда Артур бывал в Нью-Йорке после каникул, она, по крайней мере, надеялась, что он заедет хотя бы на несколько часов, но в этом году у Джин не было даже надежды, и Тана так далеко… — Усердно учишься, как и собиралась?

— Да… я… нет… — Тана еще не проснулась как следует. Она просидела у Гарри до четырех утра. Накануне у него неожиданно поднялась температура, и она боялась оставлять его одного, но в четыре медсестра чуть ли не силой выпроводила ее домой спать. Ей еще пригодится все ее здоровье. Это продлится не один день, и она должна быть готова помочь ему, когда он больше всего будет нуждаться в ней. — Нет, я не училась. Последние три дня, по крайней мере.

Тана чуть не падала от усталости, сидя у телефона на стуле с прямой спинкой.

— Гарри вернулся из Вьетнама. — Взгляд ее остекленел. В первый раз она говорит об этом вслух, а при мысли о том, что еще предстоит сказать, ее просто замутило.

— Ты виделась с ним? — В голосе Джин зазвучало раздражение. — Я-то думала, что ты учишься. Если бы я предполагала, что у тебя есть время развлекаться, я не сидела бы здесь в одиночестве в рождественские праздники… Но раз у тебя нашлось время для развлечений с ним, самое малое, что ты могла бы сделать…

— Прекрати! — гневный возглас Таны прокатился по пустому холлу. — Прекрати! Он у Леттермана. Никто и не думает развлекаться, бога ради!

На другом конце провода воцарилось молчание. Джин никогда не слышала, чтобы Тана так кричала. В ее голосе звучали какое-то истерическое отчаяние и пугающая безнадежность.

— У Леттермана? — Джин подумала было, что это гостиница, но что-то тут же подсказало ей, что она ошибается.

— В военном госпитале. Ему прострелили позвоночник… — Чтобы не заплакать, Тана стала глубоко дышать, но это не помогло. Ничего не помогало. Она все время плакала, как только уходила от него. Никак не могла поверить, что это случилось с ним. И сейчас, сидя на стуле, она рыдала, как ребенок. — Он парализован, мам… он даже может умереть… вчера у него был страшный жар…

Тана содрогалась от рыданий, не в силах остановиться, но ей нужно было выпустить все это. А Джин сидела у себя в конторе, уставившись в стенку, потрясенная, и думала о мальчике, которого видела столько раз. Он был такой уверенный, почти бесстыжий, если уместно говорить так о юноше его лет, он все время смеялся, такой забавный и яркий, такой непочтительный, и он почти всегда раздражал ее, а теперь она благодарила бога за то, что Тана не вышла за него замуж… Ну и жизнь была бы у нее сейчас.

— Ох, милая… Мне так жаль…

— И мне тоже, — голос ее звучал точно как в детстве, когда умер ее щенок, и сердце Джин разрывалось. — А я ничего не могу поделать, просто сижу и смотрю.

— Не стоит тебе сидеть там. Это слишком большое напряжение.

— Я должна быть с ним. Неужели ты не понимаешь? — сказала она жестко. — У него никого нет, кроме меня.

— А что его семья?

— Отец до сих пор не появился и, вероятно, никогда не появится, сукин сын, а Гарри лежит там, еле живой.

— Ну что же, ты здесь ничем не поможешь. И я не уверена, что тебе нужно все это видеть, Тэн.

— Да? — уже воинственно. — А что мне нужно, мам? Званые обеды в Ист-Сайде? Вечеринки в Гринвиче с семейством Дарнингов? Это самые идиотские слова, что я когда-либо слышала! Мой лучший друг вернулся из Вьетнама с простреленной задницей, а ты мне говоришь такое! И как, по-твоему, я должна поступить с ним? Вычеркнуть его из своего списка только потому, что он не может больше танцевать?

— Не будь так цинична, Тэн, — твердо возразила Джин Робертc.

— А почему бы и нет, черт возьми! И вообще, в каком мире мы живем? Что со всеми случилось? Почему никто не видит, что мы получили во Вьетнаме, не говоря уж о Шарон и Ричарде Блейк, о Джоне Кеннеди и обо всем прочем, что неладно в мире.

— Это не в твоей власти и не в моей.

— Почему же никого не волнует, что мы думаем?.. Что думаю я… что думает Гарри… Почему никто не спросил его, прежде чем отправлять на войну?

Она разрыдалась, не в силах продолжать.

— Возьми себя в руки, — Джин выждала минутку и продолжала:

— Я думаю, тебе стоит вернуться домой на праздники, Тэн, особенно если ты собираешься провести их в больнице, у постели этого юноши.

— Сейчас я не могу приехать, — резко ответила Тана, и глаза Джин внезапно наполнились слезами.

— Но почему? — теперь она говорила, как ребенок.

— Я не хочу сейчас оставлять Гарри одного.

— Неужели он так много значит для тебя?.. (Больше, чем я…) — Да. А разве ты не проводишь Рождество, хотя бы несколько дней, с Артуром? — Тана высморкалась и вытерла глаза, но Джин там, у себя, помотала головой.

— Не в этом году, Тэн. Он с ребятами собирается в Палм-Бич.

— И не пригласил тебя? — Тана была потрясена. Вот уж действительно законченный эгоистичный сукин сын, наверное, только отцу Гарри уступит.

— Это было бы неудобно.

— Почему? Его жена уже восемь лет как умерла, и ваша связь давно ни для кого не секрет. Почему он не мог пригласить тебя?

— Это неважно. И потом, у меня все равно здесь есть работа.

— Ну, конечно, — она просто выходила из себя, когда думала о стремлении матери услужить ему и посвятить этому всю свою жизнь, — работа для него. Почему бы тебе в один прекрасный день не предложить ему убираться на все четыре стороны, а? Тебе только сорок пять, ты можешь подыскать себе кого-нибудь, ведь никто не будет обращаться с тобой хуже, чем Артур.

— Это не правда! — Джин немедленно оскорбилась.

— Неужто? Тогда почему ты проводишь Рождество в одиночестве?

Джин парировала быстро и язвительно:

— Потому что моя дочь не приедет домой.

Тана с трудом сдержалась, чтобы тут же не повесить трубку.

— Не надо играть со мной в такие игры, мам.

— Не говори со мной в таком тоне. И ведь это правда, разве нет? Ты хочешь быть с ним, будто у тебя нет никаких других обязанностей. Но это не всегда срабатывает, знаешь ли. Ты можешь, конечно, не приезжать домой, но не притворяйся при этом, что поступаешь правильно.

— Мама, я учусь на юриста. Мне двадцать два. Я взрослая. Я больше не могу все время быть рядом с тобой.

— Вот и он не может. А его обязанности гораздо важнее твоих. — Сейчас она потихоньку плакала.

Тана помотала головой и заговорила снова, уже спокойно:

— Не на меня ты должна злиться, мам, а на него. Я очень сожалею, что не приеду, но ты пойми, я никак не могу.