— А с того, что поганцем был с самого детства. Лупцевали мы его со Славкой нещадно, но, видно, недостаточно, тварь еще та выросла! — Егор пододвинул к Наташе пустую чашку. — Налейте еще кофе, если не остыл. — Отхлебнув темно-коричневую жидкость, поднял глаза на женщину. — Вы так мне и не ответили, согласны или нет?

— Согласна, — вздохнула Наташа, — при условии, что вы мне подробно расскажете, что я должна делать, — она посмотрела на часы, — но не раньше, чем закончу с приготовлением завтрака и обеда. А теперь услуга за услугу. Я уезжаю через тринадцать дней, и, если вас не затруднит, подбросьте меня с вещами на своей «Ниве» до Краснодара.

— Если все получится как надо, я вас до поезда на руках унесу! — Егор даже глазом не моргнул на ее заявление, а сожаления тем более не высказал. И Наташа почувствовала, как сердце сжимается в тугой комок: и на этот раз ее просто используют в своих интересах и, стоит добиться успеха, тут же выбросят, будто ненужную тряпку.

Она подняла глаза, моля Бога, чтобы Егор не заметил в них ни смятения, ни горечи, на борьбу с которыми у Наташи уже не осталось ни сил, ни желания. Но он смотрел на нее со странной, почти ласковой улыбкой.

— Сегодня вечером ты должна быть не просто привлекательной, а сногсшибательной, а для этого, наверно, нужно надеть что-нибудь вроде вчерашней маечки. Кстати, мужики оценили мою смелость показать им жену в столь сексуальном наряде. — Его пальцы, без сомнения нежно, пробежались по ее щеке. — Все-таки ты молодчина! Хочешь, признаюсь, почему мы продули партию? Все мужики, и я в том числе, больше на тебя глазели, чем за мячом следили. Играла ты здорово, ничего не скажешь, да и в шашлычной, ребята отметили, не жеманилась, не кокетничала, в нашем кругу это ценят! — Егор склонился к Наташе и неожиданно поцеловал ее в щеку. — А мне почему-то было приятно, когда тебя хвалили.

И тут Наташа окончательно осмелела и решила воспользоваться его настроением, чтобы прояснить для себя некоторые моменты его биографии. Внутренне она была готова к отказу, но чем черт не шутит? Сейчас, когда он так заинтересован в ее согласии, вполне возможно, плюнет на принципы, и ей удастся пускай самую малость, но узнать о его жизни без нее.

— Егор, извините и не сочтите за бестактность, но, если не секрет, чем вы на самом деле занимаетесь?

В голубых глазах Наташи, которые в сумраке рассвета казались темнее и глубже, Егор прочитал не просто любопытство, а нечто такое, отчего сладко защемило сердце, а на душе стало легко-легко. Он вдруг испытал не только давно забытое ощущение покоя, а даже что-то похожее на счастье. По уже сложившейся традиции первым его желанием было осадить ее, но, неожиданно для себя, Егор посмотрел на часы и сказал:

— Ладно, Зорька еще подождет. Что тебя конкретно интересует?

Он опять перешел на «ты», и Наташа вздохнула с облегчением: еще одну выволочку и резкий тон она бы уже не перенесла. Сорвалась бы, нагрубила и окончательно испортила бы с трудом налаженные отношения. Чтобы скрыть волнение, она встала, налила воды в кофеварку, включила ее и только тогда задала вопрос, ответ на который ей давно уже подсказало сердце:

— Я заметила у тебя несколько шрамов, а Надежда Васильевна рассказывала мне, что получила на тебя три похоронки. Это все Афганистан?

Егор поморщился:

— Нет, что удивительно: Афган я прошел практически без единой царапины. Так, пара легких контузий, и все, словно хранило меня что-то.

— Сын Степанка сказал, что у тебя наград видимо-невидимо.

Егор с досадой посмотрел на Наташу и развел руками.

— Вот же паршивец! Теплая вода в одном месте не держится. — Он достал пачку сигарет, задумчиво повертел в руке. — Этого добра хватает, а вот с нашивками за ранения явный перебор. — Егор встал со стула, отошел к окну, закурил. Помолчал немного и вновь заговорил, но голос его звучал теперь непривычно глухо, словно пробивался сквозь сдавившую горло преграду. Наташа вдруг пожалела, что затеяла этот разговор. Лицо Егора как-то вмиг постарело, осунулось, глаза смотрели печально, возле губ залегли две глубокие жесткие складки.

— Честно сказать, ненавижу тех людей, которые из пустого любопытства начинают расспрашивать, но к тебе это не относится, — торопливо добавил он. — За последние пятнадцать лет я прошел, кажется, через все круги ада. Через такую грязь и мерзость, что дальше некуда. Одна девочка как-то мне спела: «Отдыха нет на войне солдату…» — и словно судьбу мне напророчила. Сама посуди, после Афгана думал в Союзе передохну, а нет, не тут-то было! Восемьдесят девятый только от Тбилиси отошли, Фергана… Девяностый — Карабах! Девяносто первый — снова Карабах! Девяносто второй — Осетия! Ингушетия!.. Первый раз меня в семьдесят девятом во время операции по захвату наркоторговцев крепко задело. Отлежался в госпитале во Владивостоке. Потом, я уже сказал, в Афгане ни разу по-крупному не зацепило. Но зато в Союзе — пошло-поехало! Сначала во время армяно-азербайджанского конфликта садануло. Три недели в госпитале в Ереване провалялся. Потом уже в Фергане две клинические смерти пережил, а мать чуть четвертую похоронку не получила. К счастью, через друзей успел упредить, мол, жив-здоров, а слухи о моей смерти сильно преувеличены. Девочка, что с тобой? — Он с тревогой посмотрел на Наташу. Она, с побледневшим лицом, смотрела на него глазами полными слез. Он сделал несколько шагов, обнял ее и крепко прижал к себе. — Прости, я даже мужикам такое не рассказываю, а с дамами, видно, вообще разучился беседовать, поэтому и оплошал немного. Сильно напугал тебя?

Наташа шмыгнула носом, слегка отстранилась от него и посмотрела ему в глаза:

— Но ты ведь моряк, так почему же воевал на суше?

— Моряк с печки бряк! — Егор криво усмехнулся и вдруг осторожно, кончиком пальца снял слезинку с ее ресниц. — Удивительно, но я впервые не злюсь, когда ко мне пытаются залезть в душу. — Его шершавая ладонь легла ей на затылок, Наташи-но лицо приблизилось к его лицу, и Егор теперь уже губами попытался стереть следы слез на ее глазах и щеках. — Никто еще меня ни разу не спросил, почему так получилось. На самом деле это парадокс, и, считай, ты первая его заметила. — Он потянул Наташу за руку и усадил рядом с собой на стул. — Так вот жизнь извернулась, что пришлось мне не синие, а в основном песчаные волны рассекать. Поначалу меня откомандировали всего на несколько месяцев в распоряжение Министерства обороны, а они не сильно разбирались, кто из нас моряк, кто пехотинец… Задачу поставили — и шагом марш, солдат! Выполняй, как придется, и выживай, как получится… Там, видишь ли, были несколько другие критерии отбора. Да я и рад был, что так получилось. Забыться мне надо было, по правде сказать, да и жить не очень хотелось… Как вспомню… — Егор махнул рукой и неожиданно весело улыбнулся. — Дело все прошлое, только вот железа во мне, как медяков в детской копилке. В аэропорту, бывало, металлоискатель соловьем заливается, когда сквозь него прохожу.

— И куда же ты теперь после отпуска?

Егор комично вытаращил глаза:

— Ну вот, закудыкала мне всю дорогу! Сплюнь через плечо! — И, дождавшись, когда она выполнит просьбу, добавил: — У меня теперь два пути: один — старый, исхоженный, о котором ты знаешь, второй — попробовать себя, как ни странно это звучит, на педагогическом поприще. Сейчас мои документы в министерстве. Какой уже месяц решают, достоин ли я стать заместителем начальника одного из военных училищ…

— А не лучше ли совсем уйти из армии, найти себе работу по душе и отдохнуть от всего, забыть про эту грязь?

— Смешно, а может, и грустно, что из армии я как раз не хочу уходить. Да и забыть вряд ли получится. Наградила меня судьба отличной памятью, и от прошлого, как говорится, не спрятаться, не скрыться. Степанок вот тоже постоянно забрасывает удочку на предмет служения ему и Отечеству, я и хочу послужить, но там, где что-то умею, знаю и, думаю, сумею научить других.

— Надежда Васильевна рассказывала, что вы с братом близнецы, но он ведь как-то в жизни устроился, семья у него, дети…

— А не рассказывала тебе Надежда Васильевна, что мы всегда бежали в разные стороны?

— Говорила.

— Так и в жизни получилось. Морды он бил только на ринге, а с какой стороны автомат стреляет, уже и забыл поди. А звание такое же, и квартира есть, и жена, и дети… Правда, с последними он подкачал, бракодел несчастный! — Егор опять посмотрел на часы. — Видишь ли, у нас в семье в каждом поколении обязательно рождаются мальчишки-близнецы. Причем одного из них, того, кто первым появился на свет, обязательно называют Егором в честь далекого-далекого предка, кубанского казака, как я полагаю. А вот на нас эта традиция, видно, и закончится. У Славки — девки, Танька по отцу нам не родная, а я вообще к семейным делам не приспособлен.

— Можно подумать, у тебя женщин помимо жены не было?

— Были, что тут скрывать. Но ни с одной до детей дело не дошло, тут уж я в курсе. Кроме того, я не из тех, чтобы женщину с ребенком, тем более с двумя бросить. Я ведь всегда разберусь, где мой, а где чужой… Заметочка на то особая имеется. — Он опять посмотрел на часы и вскочил на ноги. — Ну все, побежал Зорьку доить. — Внимательно посмотрел на Наташу. — А ты не переживай за меня, не надо! Терпеть не могу, когда меня жалеют! Я ведь мужик живучий и, чего хочу, всегда добиваюсь…

Наташа проводила его взглядом и вздохнула. И не вспомнил, что была у него еще одна возлюбленная, помимо тех, о которых он точно знает, что не наградил их ребенком. А может, просто бахвалится, и она вовсе не исключение, и гуляет еще по планете парочка-другая близнецов один в один с ее Егоркой и Петькой. И ведь надо же было так случиться, что она, не ведая об их семейной традиции, назвала одного из сыновей Егором. Как ее отговаривала Софья, убеждала, что Игорь звучит красивее, не согласилась, не захотела, чтобы маленький своим именем напоминал ей о существовании Игоря большого. И вот, оказывается, Игорь совсем не Игорь, а Егор, и очень жаль, что он никогда не узнает, как со временем появятся на земле его внуки, а потом, вероятно, и правнуки с фирменным знаком Карташовых под правой лопаткой, но, увы, под другой фамилией.