— С распоротым брюхом? Боюсь, теперь я в состоянии служить только как наглядное пособие для некоторых студентов-медиков.

— Ничего страшного у тебя нет. Через неделю швы снимут и отправят долечиваться в какой-нибудь санаторий, а я вовремя успею на занятия.

— Тебе не терпится избавиться от меня?

— Игорь, — Наташа предостерегающе посмотрела на него, — при чем тут это?

— Сдаюсь. — Темные брови сошлись на переносице, и он исподлобья взглянул на девушку. — Клянусь, больше никаких разговоров на посторонние темы. Только сознайся, ты по-английски так же хорошо понимаешь, как и по-латыни?

— Нет, гораздо хуже!

Он намеренно хотел смутить ее своим вопросом, но на этот раз не получилось. И он еще раз убедился, какое непредсказуемое создание его юная сиделка. Голубые глаза привычно метнули молнии в направлении серых глаз, и он почувствовал легкое покалывание в мышцах от предчувствия новой схватки. Но… о, женщины! В следующую минуту Наталья опять выглядела смиренной овечкой.

— Значительно хуже, — уточнила Наташа, и Игорь с изумлением отметил, как быстро меняется цвет ее глаз. Мгновение назад они были под стать грозовому небу и тут же приобрели зеленоватый оттенок, посветлели, успокоились. — Честно сказать, я почти ничего не поняла. Но по интонации догадалась, что это был весьма интимный диалог, — добавила она мстительно.

Игорь притворно тяжело вздохнул и не выдержал, опять рассмеялся:

— Слышала бы тебя Виктория! Она считает себя непревзойденным специалистом по сленгу. Хочешь, научу тебя кое-каким выражениям, твоя подружка с ума сойдет от зависти, но только в обмен…

— Что еще за обмен? — Наташа настороженно посмотрела на него.

— Обещай, что споешь мне еще парочку-другую песен на стихи Киплинга.

— Без проблем! — Наташа подмигнула ему, взяла гитару и вновь пристроила ее на коленях. — Сейчас я спою тебе песню, от которой всегда плачет Сонькина мама. Ей постоянно какие-то напасти, беды мерещатся, а в последнее время она даже запретила Соньке ее петь. А мне она очень нравится…

Наташа склонилась головой почти к самому грифу гитары. Вздрогнули худенькие плечи, и он услышал песню, слова которой определят всю его будущую судьбу, его нелегкое движение по жизни.


В городе развалин Груды —

В рог труби, штыком вперед!

Друг тонул, и не забуду

Мокрое лицо и рот!

Примечай, вступая в воду, — вехи есть для перехода

Темной ночью вброд через Кабул-реку.


Игорь сжал виски руками. Темная ночь, разрываемая очередями трассеров, мертвенно-бледное свечение ракет, гортанные выкрики и запах свежей крови повсюду… Господи, что с ним творится? Он открыл глаза и заметил блестящую дорожку на девичьей щеке. В этой песне английских солдат, штурмовавших далекий Кабул, скрывается какая-то непостижимая, жестокая истина…


Провались она хоть в ад —

В рог труби, штыком вперед!

Ведь остался б жив солдат,

Не войди он в этот брод…

Бог простит грехи их в мире… Башмаки у них,

Как гири, —

Темной ночью вброд через Кабул-реку!..


Внезапно порывом сквозняка распахнуло створку окна. Игорь повернул голову и увидел в дверях палаты высокого, светловолосого парня. По взгляду, отнюдь не братскому, которым его одарил незнакомый визитер, он понял, что это и есть Наташин жених. Посетитель, сжимая, как эфес сабли, букет из трех ярко-красных гладиолусов, миновал расстояние от дверей до окна и встал рядом с Наташей. Медленно перевел взгляд с девушки на Игоря, потом обратно. Увиденное, по всей вероятности, жениха совсем не обрадовало. Но нужно отдать должное его выдержке — ни один мускул не дрогнул на его загорелом лице, и только сузившиеся зрачки показали, что интим, царящий в палате, явно вызвал у него негативную реакцию.

Игорь посмотрел на Наташу. Кажется, появление суженого было для нее полнейшей неожиданностью. Вдобавок она основательно напугалась, и ей не удалось скрыть это за жалкой, вымученной улыбкой.

— Извини, Петя, но я не думала, что ты сегодня приедешь.

— Слава Богу, что имя не забыла, вспомнила. — Петр улыбнулся, но еще раз весьма неприязненно глянул на Игоря. Затем по-хозяйски обнял Наташу за плечи и с явной издевкой в голосе справился: — Вы, надеюсь, не будете возражать, если я на несколько минут заберу Наташу.

Игорь лишь пожал плечами, и Петр увлек девушку за ширму.

Некоторое время Игорь слышал взволнованный Наташин голос, но потом макушка Петра исчезла, и шепот смолк. Игорю показалось, что он различает тяжелое мужское дыхание, и кулаки его непроизвольно сжались. За кого они его принимают? Неужто за жалкого инвалида, слепоглухонемого да еще вдобавок невменяемого? Словно в подтверждение его догадок, в углу скрипнула кровать. Игорь глубоко вдохнул воздух, поперхнулся и зашелся в кашле, тяжелом, мучительном, со слезой…

Наташа выскочила из-за ширмы и обеспокоенно вскрикнула:

— Что с тобой? — И, обернувшись, крикнула застывшему, как бронзовый монумент, блондину: — Быстро неси воды!

«Монумент» оперативно выполнил приказ, и уже через минуту Игорь благодарно улыбнулся, хотя на душе у него кошки скребли: все пуговицы на халате и две верхние на блузке у его сиделки были расстегнуты, а челка выглядела более встрепанной, чем во время их импровизированного концерта.

Петр пришел в себя первым, достаточно трезво оценил обстановку и нехороший взгляд подопечного своей невесты.

— С вашего позволения, — если судить по манерам, воспитывался он не иначе как в Пажеском корпусе, — мне нужно переговорить с Наташей. На носу свадьба, — подчеркнул он, — а у нас масса нерешенных проблем.

— Конечно, конечно, — с готовностью произнес Игорь. Потом представил себя со стороны и чуть не сплюнул от досады и злости — куртуазные выкрутасы не прельщали его даже в минуту опасности.

Наташа и ее галантный жених скрылись за дверью, а Игорь, припечатав кулаком подлокотник кресла, зашипел от боли в боку и с удовольствием выругался.

Глава 14

Ночью Игорю внезапно стало плохо. Вызвали Герасимова, следом, прямо со дня рождения дочери, благоухая хорошим вином и праздничными пирогами, примчался Лацкарт.

Резко упавшее давление и бледность кожных покровов указывали на возможность внутреннего кровотечения.

Перепуганная Наташа из своего угла видела только бессильно свесившуюся с кровати руку и слышала быстрый говорок начальника отделения, прерываемый глухим басом Герасимова.

— Наташа, — повернулся к ней Яков Самойлович, — выходит, ему стало плохо сразу же после ужина? Как я понимаю, ничего особенного он не ел, все, как обычно, в соответствии с диетой?

— Да, — подтвердила девушка и вытянула шею, пытаясь рассмотреть, что же происходит за спинами врачей, — никаких отклонений от диеты не было.

— Подойди ближе, — приказал Лацкарт, — и расскажи подробно, как обстояли дела до ужина.

— В полдник он выпил только сок, даже печенье не съел, — почти прошептала Наташа, нервно теребя в пальцах косынку, — а потом я помогла ему добраться до кресла-качалки. До нее всего три шага; я подумала, что ничего страшного не произойдет, до туалета же он ходит…

— А ты подумала, дурья твоя башка, — Лацкарт постучал согнутым пальцем ей по лбу, — сколько усилий требуется даже здоровому человеку, чтобы с нее подняться? При этом прежде всего напрягаются мышцы живота, ты же будущий медик, должна это знать, черт побери! — Гневно сверкнув глазами, он с досадой произнес: — Старый идиот! Доверился сопливой девчонке! — И, отвернувшись от Наташи, пробурчал Герасимову: — Давай его на стол! Хорошо, если только внутренние швы разошлись… — Он вновь повернулся к девушке и сердито прикрикнул: — А ты не реви! Будешь присутствовать на операции, убедишься, что своим «уходом» натворила!

— Погоди, Яков Самойлович, — прервал его Герасимов, — кажется, он приходит в себя.

Врачи вновь склонились над Игорем, а Наташа подкралась ближе и встала рядом с дежурной медсестрой, которая хотя и покачала головой и губы поджала осуждающе, но отодвинулась в сторону, предоставив девушке лучшее место для обзора.

Цвет лица Игоря почти сравнялся с цветом наволочки. Струйки пота, скатываясь с висков, слились в большое влажное пятно вокруг головы, а лицо стало походить на лик со старой иконы, измученный, почерневший…

Раненый открыл глаза, обвел собравшихся взглядом и вдруг улыбнулся. И это было так неожиданно и неестественно, что и Наташа, и сверхупитанная, а потому сверхспокойная сестра Лиза судорожно вздохнули, а Елизавета закашлялась.

— А ну-ка, марш за ширму! — рявкнул на них Лацкарт. — Когда надо будет, позову, а сейчас чтобы ни звука, пока я буду осматривать больного!

Осматривали Игоря минут двадцать, потом Лацкарт и Герасимов отошли к окну и еще с четверть часа обсуждали ситуацию. Но Наташа опять каким-то внутренним чутьем поняла, что с повторной операцией, очевидно, повременят и дела ее подопечного на самом деле не так уж и плохи.

И действительно, Лацкарт подозвал ее и Лизу и строго-настрого приказал им ночью не спать, каждый час измерять больному давление и температуру. При всех изменениях его состояния в худшую сторону немедленно докладывать доктору Герасимову, а в случае крайней необходимости не стесняться и самого начальника отделения поднять с постели.

— Извините, Яков Самойлович, но кроме Карташова у меня еще полсотни больных да придурочный санитар, который если заснет, то только от пинка и просыпается! — Елизавета недовольно скривилась. — Зря, что ли, Наталью к нему приставили? Вот пусть она вокруг него и побегает, не поспит, раз умудрилась таких дел натворить!

— Успокойся, Лиза. — Лацкарт окинул Наташу суровым взглядом. — Вся информация как раз для этой милой дивчины и предназначалась. Но ты должна быть в курсе и контролировать исполнение моих распоряжений. На сегодня — никаких обезболивающих! Болезненные проявления пока в норме, так что до утра потерпит наш альбатрос как миленький, а там посмотрим. — Доктор положил руку на Наташино плечо и чуть сжал его. — Проследи, деточка, за ним: если боли усилятся или давление, не дай Бог, упадет, мигом лети за Семеном Семенычем. Он покемарит сегодня в ординаторской. Тебе же придется потерпеть, завтра отоспишься, если Карташову легче станет.