Откинувшись на спину, Мэйрин прижала голову Жосслена к своей груди. Он глубоко вдохнул, впивая легкий аромат, исходящий от нее, потерся щекой о ее грудь и немного ворчливо спросил:

— Ты не хочешь взять кормилицу для Вильгельма, колдунья моя? По-моему, просто нечестно отдавать эти прелестные грудки, — ладонь его уже охватила один из бархатистых холмиков, — в распоряжение беззубому младенцу, неспособному оценить их. — Жосслен игриво коснулся языком ее соска, и на нем тут же выступила жемчужная белая капля, которую он с удовольствием слизнул.

— Милорд! — запротестовала Мэйрин. — Вы что, хотите лишить своего сына единственной доступной ему пищи?

— Пускай его снабжает пищей какая-нибудь толстощекая крестьянка с сиськами, как коровье вымя! — заявил Жосслен. — А эти прелести — мои и ничьи больше!

— О жестокий сластолюбец! — воскликнула Мэйрин с притворным негодованием. — Попробуем охладить твой пыл! — Игриво оттолкнув Жосслена, она перевернула его на спину и, прежде чем он успел воспротивиться, проворно оседлала его, стиснув своими белоснежными бедрами и пристально глядя ему в лицо. — Ну, милорд, — проговорила она, — вам подсказать, что теперь делать? Или вы сами поймете? По-моему, у вас никогда не было недостатка в фантазии. Подняв руки, Жосслен принялся ласкать ее груди, с восхитительной искусностью поглаживая соски; вскоре Мэйрин уже трепетала всем телом от блаженства. Не в силах дольше терпеть, она начала тереться бедрами о живот Жосслена, и в то мгновение, когда ей показалось, что она сейчас лишится чувств от этой сладостной пытки, Жосслен приподнял ее за талию обеими руками и медленно опустил на свое готовое для любви орудие. Мэйрин выгнула спину и, закрыв глаза, со стоном запрокинула голову.

— Скачи на мне, — простонал Жосслен. — Давай же, колдунья!

Мэйрин повиновалась, наклонившись вперед так, что груди ее слегка коснулись его груди, а руки обхватили его голову. Жосслен поддерживал ладонями ее бедра, то поднимающиеся, то опускающиеся вновь в невыразимо чувственном ритме; горячие губы его впились в ее податливый рот.

Заметив, что Мэйрин начинает уставать, он ловко перевернул ее на спину и сам оказался сверху. Мэйрин крепко охватила руками его шею. Она настолько растворилась в любовном блаженстве, что почти не заметила произошедшей перемены. Со дня их примирения прошло уже пять таких же сладостных ночей. «Почему, — изумленно подумала она, — почему я лишала себя этой радости?» Мэйрин чувствовала его твердую жадную плоть, движущуюся в ее теле, и ей казалось, что она умрет от счастья, но ни за что не откажется по доброй воле от продолжения этих восхитительных ласк.

— Еще! — услышала она стон Жосслена. — Ах, колдунья моя, я хочу еще!

Мэйрин, не совсем понимая, что он имеет в виду, все же попыталась ответить на эту мольбу. Охватив ногами его талию, она почувствовала, как Жосслен проник в нее глубже и затрепетал от наслаждения. Она парила в бескрайнем небе взаимной страсти. Она чувствовала, взмывая на гребне своей любви, что вершина этой страсти уже близка. Ногти ее впились в спину Жосслена, и Мэйрин услышала собственный стон, исполненный почти невыносимого блаженства, когда оба они взлетели на эту вершину.

— Ах, колдунья моя! О-о-о!

Расслабляясь по мере того, как буйство страсти утихало в ее теле, Мэйрин тихонько засмеялась.

— Вот видишь… ты ревел, Жосслен, — поддразнила она его. Все еще продолжая лежать на ней, Жосслен охватил ладонями ее лицо и ласково поцеловал сначала в нос, потом в губы.

— Возможно, — с томной улыбкой ответил он. — Но ты не оставила мне другого выхода.

— Это верно, милорд, — согласилась она. Но тут в колыбели, стоявшей в углу спальни, неожиданно заплакал ребенок.

— Проклятие, — проворчал Жосслен.

— Что, милорд? — недоверчиво переспросила Мэйрин. — Неужели ты откажешь Вильгельму в моем внимании?

Поднявшись со смятой постели, она подбежала к колыбели и взяла сына на руки. Вернувшись в постель, она уселась со скрещенными ногами и, откинув с лица прядь волос, поднесла ребенка к груди. Довольный, Вильгельм громко зачмокал; младенчески голубые круглые глаза его угрюмо уставились на отца, глядевшего на него с нескрываемой завистью. Пухлые ручонки малыша увлеченно тискали материнскую грудь.

— Ну разве он не самый красивый мальчуган на свете? — восхищенно проговорила Мэйрин.

Вильгельм на секунду оторвался от груди, чтобы шумно срыгнуть, и снова продолжал сосать.

— Пользуйся, пока можешь, маленький обжора, — сказал Жосслен своему наследнику. — Но скоро эта роскошная грудь снова станет только моей. Я не собираюсь делить ее с тобой.

Услышав звук отцовского голоса, Вильгельм немедленно прекратил сосать и повернул головку к Жосслену.

— Он тебя понимает! — изумленно воскликнула Мэйрин. — Я уверена, он все понял! — Она бережно вставила сосок обратно в ротик Вильгельма.

Вильгельм теперь стал сосать более вдумчиво, прекратив чмокать.

Жосслен рассмеялся.

— Да, правильно понял, — согласился он. — И это только первый отцовский урок. Потом будут и другие. Конечно, рано или поздно он станет большим и сильным и сможет побить меня, но это произойдет еще нескоро. Слышишь меня, поросенок? Я здесь хозяин! — Хвастун, — заметила Мэйрин.

— Ну-ка поцелуй меня, жена! — потребовал Жосслен, подставив губы.

Улыбнувшись, Мэйрин прижалась к его губам в поцелуе, рассчитывая, что поцелуй этот окажется коротким, но почему-то не смогла оторваться. Языки их снова встретились а страстном танце. «Я в раю!»— ошеломленно подумала Мэйрин, но тут Жосслен неожиданно отстранился.

— Завтра же! — проговорил он сквозь зубы, и Мэйрин прекрасно поняла, что он имеет в виду.

Бросив взгляд на увлеченно сосущего Вильгельма н снова подняв глаза на мужа, Мэйрин едва удержалась от смеха.

— Хорошо, завтра, — согласилась она.

Они сидели рядом, глядя, как Вильгельм заканчивает свой ужин, одним глазом подозрительно косясь на отца. Наконец его головка, покрытая мягким пухом младенческих волос, упала на теплую грудь матери: Вильгельм уснул. Жосслен и Мэйрин с улыбкой переглянулись.

— Я так счастлива! — сказала Мэйрин, перенеся Вильгельма в его колыбель.

— Это все, чего я хотел, — отозвался Жосслен. — Я всегда хотел только одного: чтобы ты была счастлива со мной. — Он встал, обнял жену и нежно прижался губами к ее губам. — Ах, колдунья моя, — вздохнул он. — Я самый богатый на свете человек: у меня есть ты, наши дети и наш дом. Чего еще можно желать?

— Нечего больше желать, любимый мой Жосслен, — тихо согласилась Мэйрин. — Больше ничего и не нужно! Мы с тобой владеем целым миром!

В темном вечернем небе за узким окном спальни сияла ослепительная голубая звезда, но Мэйрин и Жосслен, опутанные чарами любви, не замечали, как приближается ясная тихая ночь: для них уже заблестела заря новой жизни, полной счастья и надежд.