Как-то мой путь пересекся с тропинкой такой же одинокой девчонки. Моего возраста или даже моложе. Мы встретились среди деревьев Лоуленда, в ранние часы; наши руки соприкоснулись, наши глаза говорили: «Будь осторожной. Будь благоразумной и постарайся уцелеть». Кого еще так ненавидят, как нас? Кто еще более одинок, чем та, которую назвали ведьмой? На короткий миг мы стали друзьями. Но мы — те существа, на кого охотятся: она, лиса и я. Так что я пошла тем путем, откуда пришла она, а она двинулась по моей прежней дороге.


«Ведьма». Как тень, всегда неподалеку.

Есть и другие названия: «колдунья», «шлюха». «Нечисть». Часто еще «блудница». И такие слова, которые собаке сказать постесняешься, — но они с легкостью прилипали ко мне. Я тащу их на себе. «Мерзкое существо» — так обругали меня однажды, будто я плевок на улице, будто даже не человек. Я плакала после этого. Когда-то в лавке Кора была «подстилкой Сатаны».

Но «ведьма»…

Старейшее из названий. Худшее. Я знаю, какое это вязкое, грязное, тяжелое слово. Знаю, как кривится рот, когда его выплевывает. Мне кажется, люди ненавидят это слово больше других, даже больше, чем «хайлендер» или «папист». Некоторые не произносят «Вильгельм», будто это имя источает яд, и я знаю, многие не хотят, чтобы он оставался королем. Но сейчас он король. А я всегда была «ведьмой».

Мое рождение в декабре было трудным. Мать потеряла слишком много крови, она все время изрыгала проклятия, от сильной боли она кричала так долго, что сорвала голос. Будто было два голоса — ее и дьявола, именно так говорили люди, которые слышали ее рев из церкви. Я вывалилась под этот крик. Я выскользнула на голубоглазую землю, искрящуюся под звездным небом, а мать плакала от счастья, но понимала что жизнь моя должна пройти так же — в холоде, лишениях, под открытым небом.

«Ведьма», — сказала она, плача.

Она была первой, кто назвал меня так.

Позже, на рассвете, она дала мне имя.


Сейчас я произнесу его. «Ведьма…» И облачка дыхания делают слово белым, закручивают его в колечки.

Я пыталась говорить: «Мне не больно» — и улыбаться. И я размышляю о том, что «ведьма» в какой-то степени была даром — взгляните на мою жизнь… Взгляните на ту красоту, что «ведьма» мне подарила. Какие рассветы, когда горизонт окрашивается розовым, а водопады, а длинные серые пляжи у грохочущего моря… Но поглядите на людей, которых я встретила, — что это за люди! Я узнала великие судьбы. Я познакомилась с мудрыми, щедрыми, благородными душами, а ведь ничего этого не было бы, не будь «ведьмы». А что за любовь она показала мне!.. Не будь «ведьмы», я никогда бы не встретила мужчину, который заставил меня думать каждый миг: «Он, он, он». Он тот, кто заправил прядь волос мне за ухо. Он тот, кто сказал «ты»…

Аласдер.

Все это благодаря «ведьме». Так что, возможно, в конечном итоге она была ценой.

Я жду смерти. Я думаю о нем и удивляюсь, как много дней потратила на эту мысль. Я поворачиваю ладони и вглядываюсь в них. Я чувствую кости под кожей — кости голеней, узких бедер — и размышляю, что будет с ними, когда меня не станет.

Я размышляю о многом.

Например, кто будет помнить меня? Кто знает мое настоящее имя — мое полное имя? «Ведьма» — вот что будут кричать, даже когда я буду умирать. «Ведьма», пока темное небо не наполнится огненным светом.


Мне представляется, что я прожила несколько жизней. Мне кажется, что у большинства людей жизнь одна и они не знают другой, и это хорошо; возможно, так лучше — но это не то, что было предначертано мне. Я будто лист, гонимый ветром.

Четыре жизни, словно четыре времени года.

Какая из них самая интересная? Я бы прожила их вновь, в каждой было что-то хорошее. Я хотела бы вернуться в домик у ручья, где кошки дремлют на карнизе. Или побродить в густом ильмовом лесу — он был пестрый, полный разных корешков. Кора называла его другом знахарки, потому что нашла в нем большинство своих снадобий. Именно там я впервые вывихнула плечо, а еще там водились великолепные фазаны, которых мы иногда ловили и ели.

Или я хотела бы вернуться в свою вторую жизнь. Моя вторая жизнь — как полет. В ней были дикие земли, и ветер, и грязь, летящая в лицо из-под копыт. Я любила ту серую кобылу. Я запускала пальцы в ее гриву, когда она мчалась галопом милю за милей, храпя и взметая комья земли. Я цеплялась за нее, думая: «Вперед! Вперед!»

Но мою третью жизнь я хотела бы повторить больше всего. Жизнь в долине. Я прожила ее слишком быстро — то была очень короткая жизнь. Это самое лучшее, что случилось со мной, — ведь именно тогда я смотрела на свое отражение и думала: «Наконец-то ты там, где должна быть». А разве я где-то еще встречала людей, которые не возражали против моего присутствия? Они сунули мне в руку чашку и сказали: «Пей». Они оставляли кур у моей хижины — это у них было выражением благодарности, — и при встрече со мной они приветственно поднимали руку, а ведь я мечтала об этом всю свою одинокую жизнь. Все, чего я так сильно хотела, — это любовь и дружба. Хотела жить среди людей и думать: «Это мое племя. Мой народ». Такой была моя третья жизнь.

А четвертая вот эта — здесь.


Да, я все-таки рождена для безлюдных мест. Но это потому, что меня сделали такой те, кто следил за мной и не доверял сероглазой девчонке и ее травам. Они предназначили меня для безлюдных мест, шипя: «Ведьма». Они выгоняли меня вверх, вверх, к напоенным воздухом вершинам.

Но на самом деле единственное мое желание — провести больше времени с людьми, с теми горцами, которые никогда не обращали внимания на испачканные руки, спутанные волосы и английский говорок, и которые, как и я, замедляли шаг, чтобы посмотреть на гусей, летящих на юг.

Так что я предназначена для безлюдных мест — я принадлежу ветру и деревьям.

Но я считаю, что прежде всего предназначена для хороших, добрых людей.

Таких, как Аласдер. Таких, как Кора. Таких, как предводитель клана, который теперь мертв.

Еще я думаю о Гормхул, о том, какой она была в ночь перед резней, — поднесла руку к моей щеке, но не дотронулась до нее, будто боялась прикоснуться ко мне. Она сказала: «Грядет кровь», но она сказала и еще кое-что: «Тебя найдет человек. Человек придет к тебе и увидит твои железные запястья, твои маленькие ноги. Он напишет кое о чем… о таком…»

О чем были эти слова? Я отмахнулась от них, как от назойливой мухи. Я думала, что белена говорит в ней или она бредит. Я смотрела на Гормхул под падающим снегом и качала головой. «Нет… Мои запястья?» Я поглядела на свои руки и подумала: «Они розовые и сделаны из плоти. Они в порядке». Это говорила трава, без сомнения. Зубы Гормхул были зелеными от нее.

Но кровь пролилась в Гленко, как она и сказала. Кровь пришла.

«Тебя найдет человек».

Я слышу эти слова сейчас.

Кто говорит их? Это я говорю. Я произношу слова Гормхул и вспоминаю, как она смотрела на меня. Вижу глубокие морщины, оставленные лишениями на ее лице, и как кожа просвечивает под белоснежными волосами. Я думаю, вдруг она тоже мертва? Может быть, так и есть. Но мне кажется, она все еще живет на той вершине, открытой всем ветрам.

«Тебя найдет человек… Железные запястья…»

Есть вещи, которые мы просто знаем. Мы слышим их и думаем: «Я знаю», будто это знание всегда ждало внутри нас. И я знаю. Она была права. Она вся светилась, когда говорила про железные запястья, и светилась удивительным безграничным светом, словно никогда в жизни не была настолько уверена в своих словах. Так олень вскидывает голову, замечает тебя и пугается, поняв, что ты живой и дышишь и что ты таился рядом с ним все это время.


Итак, я жду. В кандалах и в грязи.

Я жду, и он придет. Человек, которого я никогда не встречала, уже направляется к моей клетке.

Скрючившись на соломе, я вглядываюсь во тьму и вижу мои прошлые жизни. Я вижу болота и долину. Но еще я вижу его лицо.

Его очки.

Его чистые изящные туфли с пряжками и кожаную сумку.


Трактир «Орел» Стерлинг


Джейн, я пишу это письмо из Стерлинга. У меня плохие чернила, так что прости за неразборчивый почерк. Еще прости, что пишу тебе в дурном расположении духа. Я поужинал жалкими крохами, а постель сырая то ли от холода, то ли от предыдущего постояльца. Кроме того, я надеялся, что к этому времени уже продвинусь гораздо дальше на север, но жестокая непогода путает мне мои планы.

Мы придерживались троп в низинах. Два дня назад потеряли лошадь, а вместе с ней целые часы и даже дни нашего путешествия. Это очень скверно.

Позволь мне вернуться немного назад — ты, жена моя, должна знать все подробности.

Я покинул Эдинбург только в пятницу, а кажется, что прошло много месяцев. Весьма обязан некоему джентльмену (думаю, не стоит раскрывать его имя), который ссудил мне некоторое количество денег и одолжил крепкого коба.[2] Мне очень неприятно скрывать от тебя правду, но, если я напишу больше, это может поставить его в опасное положение; скажу лишь, что он могуществен, уважаем и сопричастен нашему делу. При встрече я заметил белую розу, приколотую на его камзоле, а это, как известно, значит, что он якобит. Мы выпили за здоровье и скорое возвращение короля Якова — потому что он вернется. Нас мало, Джейн, но мы сильны.

Я размышлял о том, чтобы направиться в Инверлохи, это на северо-западном побережье Шотландии. Там есть крепость и поселение. Кроме того, оттуда всего лишь несколько часов пути до опустошенной долины реки Кое. Мой новый знакомый уверил меня, что тамошний начальник гарнизона, полковник Хилл, доброжелателен и благоразумен и, без сомнения, приютит меня, — но я боюсь, что снег воспрепятствует этому. Я путешествую с двумя проводниками, они рассказывают о гигантских снежных заносах на вересковых пустошах, что простираются между здешними местами и крепостью. Мои помощники — довольно угрюмые обыватели. Пока я пишу тебе, они шляются по городским притонам и пьют. Я не доверяю им. Было желание настоять, чтобы мы отправились через пустошь, не важно, что она заметена снегом, ведь мы и так уже проделали немалый путь под этим снегопадом. Но, я не хочу рисковать еще одной лошадью. Да и как я смогу послужить Господу, если погибну в снегах Раннох-Мура?