Джексон вздохнул. Ему было очень тяжело это слушать. Полковник верил в то, что его жена бессердечна и лжива, и не хотел снова страдать от ее неверности.

Ведь на фронте он не получил от нее ни единого письма, а сестра полковника сообщила, что Патриция связалась с богатым торговцем и ушла из дома.

И сам Джексон со всей силой презирал эту женщину за ту боль, которую она причиняла его храброму командиру. Но, увидев сегодня ее впервые, Джексон изменил свою точку зрения. Патриция совсем не казалась бессердечной, напротив, первый взгляд, брошенный ею на полковника, был таким сострадательным. А когда полковник отказался от нее — сколько боли было в ее глазах, прежде чем она гневно ответила ему. Джексону показалось, что Патриция любила полковника гораздо больше, чем тот думал.

Адъютант преклонялся перед командиром и решил, что надо использовать шанс, данный судьбой, чтобы тот вернулся к жизни и стал снова смелым, жизнерадостным и полноценным человеком.

Джексон поспешно вышел из комнаты, чтобы догнать Патрицию, и опасался, что она уже ушла из дома.

Но, проходя по коридору, он заметил ее в открытой двери музыкального салона. Она стояла там у окна, и слезы текли по ее щекам. Отец Эмиля с печальным выражением на лице сидел в кресле напротив, а рядом с ним стояла, торжествующе усмехаясь, Фрэнсис.

Джексону никогда не нравилась сестра Эмиля — ее высокомерие и постоянные причитания над братом раздражали его. Видимо, Фрэнсис, ненавидя жену командира, распускала о ней сплетни, — понял Джексон. Все это очень подозрительно.

— Миссис Шэффер, — обратился к Патриции Джексон.

Она обернулась, и он заметил, что нижняя губа ее была закушена до крови — так она пыталась подавить свои слезы.

Сержант понял, что она была такой же гордой, как и полковник, и теперь молил Бога, чтобы она не оказалась такой же упрямой, как и он.

Оба они вызывали в адъютанте восхищение и острую жалость.

— Я хотел бы попросить вас не делать того, о чем вы сказали, а остаться с полковником Шэффером, — тихо, но твердо произнес Джексон.

— Вы что, с ума сошли? Вы ведь были там и слышали, как он сказал, что я не нужна ему.

— Да, но я также слышал, как полковник говорил матери солдата о том, что ее сын умер героем, а на деле тот был подстрелен, когда бежал с поля боя…

— К чему вы говорите это? — спросила Патриция.

— Это значит, что полковник может очень хорошо солгать, если считает это нужным, — ответил Джексон.

— Вы меня не убедили, — сказала сухо Патриция, хотя и у нее самой закралась тень сомнения.

— Эмиль боится, что вы опять разобьете его сердце, — начал Джексон.

— О, его сердце! — вскрикнула Патриция.

Но Джексон упрямо продолжил:

— Сегодня, когда вы появились, он вдруг ожил. Я не видел его таким с момента ранения. Миссис Шэффер, полковник давно не заботится о себе и утратил интерес к жизни. Он даже не пытается разрабатывать свои искалеченные конечности, хотя доктора говорят, что возможно частичное восстановление, по крайней мере руку можно излечить. Но сейчас он только пьет и, тем самым, сводит себя в могилу. Он совершенно махнул рукой на жизнь.

— И почему вы думаете, что я могу что-то изменить? — спросила Патриция.

— Мэм, — сказал Джексон. — Я видел его лицо в ту минуту, когда вы появились в двери. А вообще, он махнул рукой на жизнь давным-давно, когда потерял вас.

— Потерял меня? Почему вы все… — начала сердито говорить Патриция, но Джексон грубо перебил ее:

— Да, когда он вернулся домой из отпуска, он был мрачнее тучи. Казалось, что он совсем не хочет жить. И он на самом деле не хотел жить, потому что потерял вас, — сказал Джексон.

Сзади за спиной приглушенно вскрикнула Фрэнсис, но сержант даже не взглянул на нее.

— Он ходил на самые опасные задания, всегда рвался в самую гущу боя и все искал своей смерти. И вот, наконец, нашел. Только вот смерть не взяла его, и он остался калекой на всю жизнь. Вы в долгу перед ним, миссис Шэффер. Это из-за вас он попал в такое положение.

— Нет, — вздохнув, сказала Патриция и отвернулась от сержанта. У нее закружилась голова — все зашло слишком далеко. Она, того и гляди, упадет в обморок: сначала — потрясение от вида Эмиля и возрождение былых чувств к нему, затем — боль и гнев от его отказа. И, наконец, этот сержант, гневно обвиняющий ее в состоянии Эмиля. Это было слишком жестоко, и она больше ни с кем не хотела это обсуждать, но все же ответила:

— Нет. Это неправда. Эмиль не любил меня и не любит. Из-за этого он не мог желать и, тем более, искать смерти.

— Не любит вас? — изумленно воскликнул сержант Джексон. — Что вы говорите? Он не любит вас? Да я видел, каким он возвратился из отпуска! Он был в отчаянии, потому что вы ушли к другому мужчине. Я слышал, как он не мог спать по ночам и уходил в поле. А в бреду после ранения он только и говорил о вас и так звал вас… Я все видел и понимал. А когда он не получал от вас письма, вы бы видели, какое разочарование и безнадежность были в его глазах! Вы не писали ему!

— Как я не писала ему? — вскрикнула Патриция. — Боже! О чем вы говорите? Не могу понять — или вы лжец, или сумасшедший? Только хочу вас заверить, что вы абсолютно не правы. Я очень часто писала Эмилю — вначале два или три раза в неделю. Это он не писал мне! Я не прекращала писать до тех пор, пока он не приехал сюда и не сказал, что не хочет больше никогда видеть меня. Только тогда я перестала писать. Не думаю, что это было так жестоко с моей стороны после того, что произошло, не так ли?

Джексон, потрясенный, смотрел на нее. Боже! Эта женщина действительно лжива? Кому лучше, как не ему, адъютанту полковника, знать — приходили ему письма или нет. Ему писали из дома, но только не жена!

Срывающимся от волнения голосом Джексон произнес:

— Мне нет надобности лгать вам, миссис Шэффер. Я знаю, что…

— Сержант, — вдруг вмешался в разговор мистер Шэффер. Голос его дрожал. — Я не позволю оскорблять свою невестку в моем доме!

— Но, сэр…

— Она говорит правду, сержант. Я могу засвидетельствовать, что очень часто видел ее письма Эмилю, лежащие на столике для корреспонденции, откуда у нас все забирает почтальон.

Теперь Джексон изумленно посмотрел на отца командира — что за сумасшедший дом?!

— Но… но… сэр! — волнуясь и запинаясь, продолжил сержант. — Я точно видел и знаю, что от жены командир не получил ни одного письма. Да вы его самого спросите! Ему-то зачем лгать?

— А зачем лгать мне или мистеру Шэфферу? — опомнившись, уже спокойно сказала Патриция.

— Но, может быть, вы неправильно писали адрес? — тихо спросил Джексон.

— Да, и ведь письма ни разу не возвратились домой, а переадресовать их неправильно уже не могли… — задумчиво заметила Патриция.

— Знайте же! — вдруг раздался громкий голос Фрэнсис.

Все обернулись к ней. Она стояла смертельно бледная, дрожащая, ее глаза горели каким-то безумным блеском.

— Я возненавидела ее сразу, потому что она была так похожа на Талиссию, и заполучила моего брата тем же способом, что и моя мать моего отца! Я не хотела, чтобы Эмиль был так же несчастен всю жизнь, как отец! Я хотела, чтобы он понял, какого сорта эта женщина, и ушел от нее. Я думала, что он поначалу он будет переживать, а потом — все пройдет. Я любила Эмиля и не хотела причинять ему зла. Я не думала, что он так ее любит, что станет искать смерти…

— Фрэнсис? — суровым голосом произнес ее отец. — Ты хочешь сказать, что ты перехватывала письма, написанные Эмилю его женой?

— Да! Я уничтожала их. Я забирала их со столика перед приходом почтальона и сжигала, — истерично закричала сестра Эмиля и взглянула на Патрицию. — Ты была несчастьем для него! Только я, я одна хотела спасти его! — продолжала она кричать.

Патриция побледнела. Она была ошеломлена. Так, значит, Эмиль никогда не получал ее писем, ее первых страстных писем, где она писала ему о своей любви; тех радостных писем, в которых она писала о рождении их ребенка; тех последних писем, где она умоляла, заклинала его написать хоть строчку! Господи! Он ничего не знал о ней. Он не знал, как она скучала, как ждала его возвращения, как радовалась, что сын похож на него! А Эмиль думал, что он ее не интересует, и поэтому она не пишет.

«Боже! Что наделала Фрэнсис?» — в отчаянии думала Патриция и, обессиленная, опустилась в кресло.

— Сержант, вы говорили, что Эмиль писал мне? — спросила она.

— Да, мэм, часто, по крайней мере, сначала, — ответил сержант.

— И ты так же забирала письма Эмиля, Фрэнсис? — спросил мистер Шэффер.

— Да! Да! Да! — прокричала сквозь слезы Фрэнсис.

Теперь отец подошел к Фрэнсис и, схватив ее за плечи, затряс ее и грубо спросил:

— А то, что ты говорила мне и Эмилю о Патриции и о том немце — это тоже правда?

— Нет! — закричала Фрэнсис вновь и ненавидяще посмотрела на Патрицию. — А, впрочем, я знаю, что у нее был с ним роман. С чего бы она уехала от нас?

— Значит, ты лгала нам, когда рассказывала, что шла по пятам за Патрицией, пока она не вошла в дом немца? — гневно спросил мистер Шэффер.

— Да, — сердито и неохотно ответила Фрэнсис.

— А как насчет детектива, которого ты наняла следить за домом Миллера, где Патриция, с твоих слов, проводила ночи напролет? Это правда? — вновь спросил мистер Шэффер.

— Нет, это тоже неправда, — призналась Фрэнсис, но затем опять начала истерически кричать. — Но я знаю, что у них что-то было! Я знаю это! Просто я не смогла ее выследить!

— Боже мой! — как ужаленный, отпрянул от Фрэнсис мистер Шэффер. — Я никогда бы не поверил, что ты так зла и вероломна. И это моя родная дочь!

Патриция поднялась. Гнев переполнял ее.