— Сейчас весьма опасно путешествовать морем, — возразил он. — Ведь мы находимся в состоянии войны с Англией.

— Ну и что? — воскликнула Анжела. — Она твердо стояла на своем, и он в конце концов пообещал сделать все, что сможет.

Огюст достал ей место на корабле, и она, занимаясь подготовкой к предстоящему путешествию, понемногу стала отвлекаться от обрушившегося на нее горя. Иногда мысленно она все чаще покидала Париж и переносилась в "Колдовство", возвращаясь к той жизни, которую она когда-то там вела. Ее воспоминания отходили на второй план, когда она наблюдала за упаковкой того, что намеревалась взять с собой домой, — новые отрезы, кое-какую мебель, пару прекрасных хрустальных канделябров. Думала она и о том, какие подарки привезет тетушке Астрид и дядюшке Этьену; как ей будет приятно выплакать все свое горе на груди у Мими. "Нужно будет что-нибудь купить и для Жана-Батиста, — подумала она, — и для других слуг в доме, и для сына Мими Оюмы, который, вероятно, стал уже юношей. Как прекрасно будет снова увидеть их всех вместе!"

Она, вынув из коробки свое ожерелье с бриллиантами и сапфирами, только что выкупленное у ростовщика, пыталась припомнить, что ей говорил Филипп по поводу того, что она должна передать его какому-то наследнику, но ее размышления прервала Жанна.

— К вам, мадам, какая-то молодая женщина, но она отказывается назвать свое имя и говорит, что приготовила для вас сюрприз.

Анжела была несколько озадачена.

— Она здесь прежде бывала?

— Нет, мадам, но, кажется, она мне знакома. Она пришла с ребенком. Я проводила ее в гостиную. Надеюсь, я правильно поступила?

Может, это кто-нибудь из ее знакомых по Луизиане, но как она здесь оказалась в военное время? Как ей хотелось увидеть наконец знакомое лицо.

Анжела сошла по лестнице и, открыв дверь в гостиную, пораженная, остановилась. Ее словно пронзила молния.

— Это ты? — прошептала она.

Перед ней стояла Минетт, хотя Анжела все еще не верила собственным глазам.

— Жанна меня так и не узнала.

Не было ничего удивительного в том, что горничная не узнала в ней ту девушку, которую она называла посудомойкой. У Жанны никогда не было такого богато отделанного платья, как у Минетт, такого поразительного фасона. Не видела она и таких детей, как этот, в таком прекрасном камзольчике серо-голубого цвета, с маленькими медными пуговичками и в белых бриджах. Он не держался за юбку Минетт, а стоял с таким чувством собственного достоинства, которое не могло не внушать Анжеле уважения к нему.

Хотя Минетт была еще очень молода, в ее фигуре явно просматривалась подлинно женская зрелость. У нее была золотисто-бледная кожа, классические черты лица, первые признаки которых Анжела стала замечать, когда та была ребенком. Теперь она не сомневалась, что видела ее тогда. Именно Минетт встретилась ей в карете на набережной однажды вечером, когда Анжела с удивлением заметила, как эта одинокая пассажирка напоминала ей ее беглую рабыню. Неприязнь, которую она всегда испытывала к дочери Мими, вновь давала о себе знать.

— Я всегда была уверена, что ты станешь красоткой, Минетт, — сказала она.

— Благодарю вас, дорогая сестричка.

Анжела застыла от неожиданности.

— Как ты смеешь обращаться ко мне с такой фам… фам… — но так и не смогла выговорить. Она вдруг мысленно вновь перенеслась в ту маленькую комнатку с низким потолком, где она случайно стала свидетелем появления на свет Минетт. Голова у нее кружилась, глаза ничего перед собой не видели, кроме этой варварской жестокой сцены, теперь отчетливо всплывшей у нее в памяти. Впервые с того времени, когда это произошло, она опять ясно увидела эту кровавую сцену в плохо освещенной хижине, которая вызвала такой глубокий шок у не подготовленной к этому одиннадцатилетней девочки.

Она видела себя ребенком, чья мать умирала, когда она в беспамятстве бежала по тропинке к невольничьему кварталу, чтобы забыться в объятиях доброй Мими. Она вспомнила этот страшный вопль и Мими, лежащую на кровати, с высоко задранными ногами. Две женщины держали ее за согнутые колени, а она, хватаясь руками за спинку кровати, все время дергалась, а ее искаженное криками лицо покрылось потом. Она увидела, как у нее между ног появилась маленькая головка, как одна из женщин, протянув к ней руку, начала тащить ее на себя, как потом держала за маленькие ножки бледное окровавленное существо, которое должно было превратиться в Минетт.

Когда ее отец вошел в комнату с ножом в руке, у Анжелы больше не было сил переносить эту сцену и она убежала прочь. Когда она в ту ночь добежала до своей комнаты, ее вырвало. Все эти годы ей казалось, что она уже давно позабыла обо всем пережитом, но оказалось, только вот до этого момента.

— Да, — произнесла Минетт. Она, казалось, по лицу Анжелы догадывалась о всех переживаемых ею чувствах, хотя, конечно, не могла понять их истинную причину. — Да, — повторила она. — Я вторая дочь вашего отца, ваша единокровная сестра, но вам ведь давно было об этом известно, не так ли?

Все еще находясь под воздействием пережитого, Анжела ничего не могла возразить. Конечно, она и до этой неожиданной встречи все знала.

О таком, вообще-то, стараются не думать, еще меньше говорить. Выходит, ее отец с Мими… Знала ли об этом ее умирающая мать? Знала ли она, что ее напуганная дочь бежала к Мими, как к своей любимой мачехе…

Ей была невыносима сама мысль о страданиях матери, не осмеливалась она и спросить себя, на самом ли деле Мими любила их, ее и отца, или же она просто согласилась отдать то, что у нее потребовали.

Как и все женщины креолки, Анжела старалась не вспоминать о балах для квадрунок в Новом Орлеане, где милые девушки с коричневой кожей проходили парадом перед юными породистыми креолами и в результате заключались внебрачные союзы, которые иногда существовали дольше, чем законные. Но на этом женщины креолки предпочитали не заострять внимание.

— Филипп догадывался об этом, — сказала Минетт… — Вначале он жалел меня. А потом… полюбил. — Бросив взгляд на темноволосого мальчика, стоявшего рядом, она сказала:

— Это его сын, Жан-Филипп.

Поглядев на мальчика, Анжела прошептала:

— Боже мой!

Она заметила, что он — вылитая копия Филиппа, и он был сыном этой незаконнорожденной девочки, этой бастардки, которую ее отец признал не только своим присутствием при родах, — он даже собственноручно отрезал ей пуповину.

Минетт продолжала мягким певучим голоском:

— Он очень похож на Филиппа, вы не находите? И он похож на вас, Анжела. Во всяком случае в его жилах течет кровь и вашего рода. — Потом она, как показалось Анжеле, безжалостно добавила: — Он мог бы быть вашим сыном. — Потом она натужно засмеялась, и Анжела почувствовала в ее смехе отчаянную боль.

— Ты тоже любила Филиппа? — ощущая всю безысходность происходящего, спросила она.

— Да.

— И Филипп любил тебя. — Анжела тихо опустилась на стул, вдруг почувствовав охватившую ее слабость. — Мой отец тоже любил тебя. Это он назвал тебя Котенком. Он играл с тобой… А я к тебе его ревновала…

— Он любил нас обеих, — мягко сказала Минетт, и слезы неожиданно навернулись у нее на глаза. — И Филипп любил нас обеих. Однажды он сказал, что я была для него ночью, а вы — днем.

Анжелу разрывали охватившие ее чувства — яростное бешенство и странное сострадание ко всем ним: к Минетт, с ее прекрасным незаконнорожденным сыном, к самой себе, даже к Филиппу — к этому злому, любящему человеку, умершему столь трагически и в таком_ раннем возрасте. Она чувствовала себя полностью парализованной. Она была вне себя от гнева из-за того, что он говорил о ней с Минетт, но никогда не говорил с ней о Минетт. Как он ее одурачил!

— Филипп увез тебя отсюда. Он мне лгал. Все это время он знал, где ты.

— Я была беременна, — с присущей ей простотой призналась Минетт.

"А я потеряла его наследника". Ярость, бешенство, боль — Анжела не знала, какое чувство сейчас в ней преобладает, казалось, что все они сплелись воедино. Бросив взгляд на сына Филиппа и Минетт, она почувствовала, как у нее все горит внутри. Ему должно быть два годика, может, чуть больше…

— Он приучил тебя, — сказала она, оглядывая прекрасное платье на Минетт, — к утонченному стилю.

— Он купил мне это платье на свой карточный выигрыш. Когда Филипп садился за игорный стол, то брал меня с собой, — сказала Минетт. — Он утверждал, что я приношу ему удачу.

Это откровение еще больнее укололо Анжелу. Значит, все друзья Филиппа знали, что у него прекрасная любовница, и, может, даже завидовали ему.

Нет, нет, теперь уже никто ему не завидовал — ведь Филипп умер.

— Что ты теперь намерена делать? — спросила Анжела.

— Постараюсь найти другого опекуна, — спокойно ответила Минетт.

В мягком, страдающем взгляде Минетт вдруг промелькнула такая твердая, хорошо знакомая ей решительность. В конце концов, ведь она тоже Роже. "Ну, а что мне делать?" — подумала Анжела.

— Конечно, тебе нетрудно найти другого мужчину, но я пока тебя не освободила. Я могу взять тебя с собой в Луизиану, — стараясь быть жестокой, сказала Анжела.

Минетт замотала головой.

— Вы этого не сделаете, так как я привела вам Жана-Филиппа.

Она слегка подтолкнула мальчика, и он сделал неуверенный шаг к Анжеле, глядя на нее блестящими темными глазами Филиппа.

— Он — наследник Филиппа. Увезите его с собой в "Колдовство", — сказала Минетт.

Анжела поняла, что она предлагает ей это всерьез. Ею сразу овладело искушение. И Минетт знала, что это непременно произойдет. Как просто будет в Луизиане выдавать этого мальчика за их с Филиппом сына. Как он был похож на Филиппа, но его выдававшийся вперед подбородок, несомненно, принадлежал Роже.