— Привет. Как ты? — бросил он мне.

Пахло от него собственным потом и лошадиным, да и навозцем тоже припахивало, но сейчас мне почему-то эта убийственная смесь показалась почти приятной. Я застеснялась.

— Ничего, потихоньку, — хрипло скорее прошептала, чем выговорила я и развернулась уходить. Резкий разворот тела натянул на мне просторный сарафан, предательски обрисовал округлившийся живот, который Тимофей моментально заметил. Он сильно побледнел, и глаза у него сузились.

— Дрянь! Какая же ты дрянь! — выговорил он негромко, но отчетливо.

— Во! Я ж говорю, тебя поздравить можно! — невпопад возгласил подсунувшийся к нам Марюткин.

Как ни странно, но на месте я не умерла, зато как дошла до дому, совершенно не помню. Федосья не растерялась, сразу принялась растирать мне руки, натерла чем-то пахучим виски, потом подала кружку с каким-то из своих снадобий. Варево горько пахло, и я стала отпихивать ее руку, но она молча и ловко влила в меня содержимое кружки.

— Ну что ты, что ты, — уговаривала она меня. — Разве можно так расстраиваться? Подумай о своем ребенке, каково ему там сейчас?


Пусть родится ребенок, я буду любить его, и постепенно жизнь опять заполнится запахами, звуками, красками. Я хотела девочку. Девочка — это так здорово! Федосья мне призналась как-то, что она тоже мечтает о девочке, а там уж как бог даст. Пару раз я съездила в район, в женскую консультацию, решилась наконец. Присоседилась к Петру Семеновичу, как-то пережив вопрос: почему меня не возит муж? По деревне как раз прошел слух, что Тимофей купил новую машину. Известила меня об этом конечно же Симка. Сдала анализы, все оказались нормальными. Мне посоветовали еще на ультразвук сходить, сказали, что не вредно. Я плохо себе представляла, что это за штука такая. Молоденькая женщина, что работала на этом аппарате, сообщила мне уверенным тоном, что у меня девочка. Ох, как я обрадовалась! Значит, Бог на моей стороне!


Федосья сетовала, что я перестала гулять, а я не могла объяснить ей, что, куда ни пойду, всякий раз выворачивается откуда-то Тимофей. Встречи с ним я бы как-то пережила, если бы он один был, так нет же. Как ни иду, а он мне навстречу с кем-нибудь, то с Наташкой Зареченской, то с молодой училкой под ручку и на ушко ей что-то шепчет, а потом и в новой машине ее катал, я видела. Федосья не видела все эти его шествия павлиньи, только языков в деревне много, кто-то ей сказал. Со мной Федосья ни о чем говорить не стала, но Тимофей перестал попадаться мне на дороге.

Раз дороги расчистились и встреч не предвиделось, я решила к Симке сходить, небось обижается, что не иду. Ребенок ее меня восхитил, за то время, что я его не видела, он сильно изменился и так вырос, прямо на удивление.

— Ой, какой он уже большой, Сим! Ой, ну надо же!

— А то! Завтра четыре месяца будет. Совсем мужик! — с гордостью доложила подружка, хлопоча у стола, пока я тетешкалась с маленьким Артемкой.

— Сим, смотри, игрушку как крепко держит, а помнишь, у него и кулачок не сжимался? — продолжала я умиляться.

— Ох и мешкотное это дело, с ребенком возиться. Мамка никуда не пускает. Добро бы я его грудью кормила, тогда понятно, а из бутылочки она и сама покормит, так ведь нет! Как я дома, она с ребенком сю-сю-пусю, а стоит намылиться мне куда, сразу орет, что не подойдет к нему, — изливала свои жалобы Симка.

— А куда ты все намыливаешься, куда тебя несет-то? — полюбопытствовала я.

Симка со стуком бросила чайные ложки на стол и вызывающе подбоченилась.

— А хоть бы и в клуб, что, нельзя мне?

— В клуб? — округлила я глаза. — А как же Леня?

— Ну ты как мамка моя! Что же мне, засыхать теперь, коли мой дуралей за решетку угодил?

— Ну, не больно ты сохнешь, Сим, вон какую мордуленцию наела, — примиряюще сказала я.

— Дома что еще делать? Только жрать, я и жру в три горла, скоро в дверь перестану пролезать, то-то мамка обрадуется. — И она засмеялась. — Ты не замирилась с Тимохой? Не-ет? А на развод подала? Ну и не подавай, сколько еще там тебе присудят, может, копейки какие, а у него деньжищ полно.

— Да не нужны мне его деньги, что ты мне все про них долдонишь?! И без его денег ребенка выращу.

— На твои библиотечные три рубля? Да знаю, какие ты там мильоны получаешь. Мне-то мамка хоть и орет, а денежки всегда сунет. А тебе кто? На Федосью надеешься? Кто она тебе? Да никто! А с Тимохи хоть шерсти клок, да твой будет! А с него, поди, жирный клок получить можно, не то, смотри, все на баб потратит. — Выпалив эту речь, она впилась в меня пристальным взглядом, но у меня сегодня было хорошее настроение.

— Ты не старайся, Сим, я давно знаю все, сама видела, да и люди просвещают, боятся, что дурочкой помру.


Первого сентября наши деревенские дети пошли в школу, а в конце месяца открылся наконец и детский садик. Не только крышу перекрыли заново, но и оборудование на кухне поставили другое, все-таки выпросил наш глава денег у предпринимателя Анатолия Сергеевича Павлова. Симка, закатив матери пару истерик с ором и визгом, добилась позволения выйти на работу во вновь открывшийся садик. Симка там уборщица, платят ей чисто символически, и ребенка приходится с собой на работу таскать. Я как-то встретила ее. Иду, а навстречу мне Симка с коляской, в коляске орет благим матом Тема.

— Привет, чего это он у тебя разошелся?

— Привет, ты откуда?

— В район ездила, за декретом. Слушай, он у тебя аж посинел, возьми его на руки, что ли.

— Жрать он хочет, подзадержалась я маленько, а питание с собой не брала, потерпит. — И она энергично затрясла коляску, отчего рев младенца стал больше похож на икоту.

Болтать я с ней не стала, но обратила внимание, что подружка похудела, в глазах странный блеск, на месте не стоит, все приплясывает, словно от возбуждения какого.


В первый четверг октября с утра вдруг расхворалась Федосья. Сколько я ее помню, она никогда ничем, даже легкой простудой не болела, поэтому я встревожилась, побежала за фельдшером. Антон Макарыч находился, как ни странно, в трезвом состоянии и, видно, поэтому был жутко мрачный. Когда мы пришли, Федосью уж совсем скрючило, она лежала на своем топчанчике, обхватив живот, и еле слышно стонала. Антон Макарыч с ходу определил у нее аппендицит и неожиданно почему-то повеселел:

— Ищи машину, Тоня, в район ее срочно везти надо, операцию делать.

Я растерянно всплеснула руками:

— Ой, а где ж я ее возьму?

— Ты чего, Антонина Батьковна, от страха совсем, что ли, мозги растеряла? У Тимофея же твоего машина. Давай, давай, поворачивайся, не ровен час прорвет.

Меня словно ветром вымело за дверь, колобком я катилась по дороге, как же я осмелюсь к нему, к Тиму-то, войти? Хорька по дороге встретила, он с полной кошелкой бутылок и снеди к кому-то шел, к Райке, что ли? Хорек меня заверил, что и четверти часа не пройдет, а машина у крыльца будет. Так и вышло, долго ждать не пришлось. Я с Федосьей в район не поехала, с ней фельдшер отправился, а мне с моим пузом велел зря не мотаться. К вечеру Антон Макарыч, такой молодчина, ко мне зашел и доложил, что операцию Федосье уже сделали, отросток благополучно вырезали, и лопнуть он не успел.


Одна в доме я никогда не жила. Днем еще туда-сюда, все какие-то дела находятся, то байку начну обшивать, то смешной лоскутный коврик сделала. А вечером беда. Темнеть стало рано, дождь то стихнет, то опять начинает шлепать по окну, ветер воет словно пес приблудный, страшно. Я подсчитала, что сегодня восемь дней, как Федосья уже в больнице, через пару дней вернется, наверное. В уличную дверь сильно постучали, и я от неожиданности выронила чашку с чаем. Прислушалась, и мне показалось, что вроде мяукает кто-то, что за чудеса в решете? Но на мой робкий вопрос отозвался нетерпеливый Симкин голос. Я зажгла свет и отворила дверь, но она не входила, возилась с чем-то и пыхтела. Наконец перенесла через порог и вкатила в сени коляску с ребенком. При виде младенца я и вовсе обомлела.

— Ты что так поздно, Сим? Полдевятого уже, раньше не могла прийти?

— Не в гости я, по делу. Слушай меня внимательно и не перебивай, мне некогда. Вот здесь Темкины вещи, а вот памперсы, как их надевать, я тебе показывала, должно хватить. Подмывай его только теплой водой, если где покраснеет, сразу смазывай, вот маслице. В яркой коробке питание, на ней все написано, сама почитаешь. Из этой бутылочки кормить, мой после каждого кормления. Кормить его надо шесть раз или пять, в общем, как получится. Если разоспится, то не буди, позже покормишь. Чай ему делай чуть сладкий и такой, жиденький. Ну, вроде все, я побежала.

Я стояла столбом, слушая ее деловитые распоряжения, только и могла, что глазами хлопать, но, уразумев, что еще секунда, и она испарится неведомо куда, бросив мне на руки ребенка, с которым я не знаю, что делать, мигом вышла из ступора и ухватила ее за рукав.

— Зачем ты мне его приволокла? И куда это ты мчишься в такую позднотень?

— Ах да, забыла сказать. Мишка сейчас в город едет, и меня согласился подбросить, Леню моего проведаю, здорово соскучилась, а мать никак не пускает. Ты справишься, а я быстро вернусь. Только с Ленечкой повидаюсь и вернусь. Ты же подруга моя, не какая-нибудь стерва. — И она выдернула из моих пальцев свой рукав.

— Стой, когда ты вернешься, завтра?

— Не-е, послезавтра, в воскресенье, к обеду вернусь, — донеслось до меня уже от самой двери.

Торопливое хлопанье дверей, потом отдаленное рычание мотора, и все стихло. Закрыв за этой шальной все двери, я подошла к ребенку. Он лежал неспокойно, ворочался и морщил личико, явно приготовляясь плакать. Вздохнув, вытащила я его из коляски, потрясла над ним погремушкой, найденной на дне коляски, и в ответ услышала сопение, потом что-то вроде мяуканья, а через секунду дом огласил отчаянный его рев.