Я мигом выскочила, прижимая к груди стопку книг, и замахала на него свободной рукой.

— Не поеду я никуда, и не уговаривайте даже. Послезавтра майские праздники начинаются, а они на тебе, семинар придумали!

Глава немного оторопел от моего натиска:

— Не шуми зря. Из милиции звонили, просили, чтоб ты подъехала к ним. Подарок они тебе сделали.

— Какой еще подарок? — изумилась я. — За что?

— Отчима твоего изловили наконец. Что, скажешь, плохой подарок? — И он довольно ухмыльнулся.


Я повертела в руках надтреснутую чашку и вдруг запустила ею в стену. В кухню заглянул удивленный Тимофей.

— Чашка разбилась, — сумрачно пояснила я ему.

Он ничего не сказал, хотя вполне мог бы, поскольку осколки злополучной чашки валялись там, где их никак не могло быть, если бы она случайно упала.

— Мне в район завтра надо, отвезешь? — спросила я его уже за ужином.

Он подумал немного и кивнул лобастой башкой.

— Если после обеда, то могу.

— После какого обеда? Перед праздниками у всех короткий день, кто меня в милиции ждать станет?

— Вон оно как, милиция! А что тебе вдруг так срочно понадобилось там? Паспорт ты уже получила, а что еще?

— Вызывают, Петру звонили, отчима вроде бы поймали.

Тимофей изумился.


Когда приехали домой, то обнаружилась, что обеда-то нет. Принялась я за готовку, все валилось из рук, упала головка лука, тут же я уронила ложку, но пережила это спокойно. Зато когда сковородка вылетела и, описав дугу, шмякнулась на стол и разбилась тарелка, я не выдержала и выматерилась, хотя при муже никогда не ругалась. Тимофей, который делал вид, что смотрит юмористическую передачу по ящику, возник на пороге.

— Да не переживай ты так, уйду я, — заявил он мне, и сказал это таким тоном, словно собирался сделать мне одолжение.

— Куда это ты, интересно знать, уйдешь, в лес, что ли? — взвилась я.

— Да хотя бы и в лес, зато никто попрекать не станет.

— Это я тебя попрекаю? Когда это я тебя попрекала и чем?

— Да всем! Не вижу я разве, что невмоготу тебе со мной, что ты еле терпишь меня? Я же тебе обещал, что как только поймают эту скотину, так я сразу уйду.

— Вот уж напугал. Да катись, если хочешь! Или ты думаешь, что держать тебя стану? Не стану, и не надейся даже. Тоже мне сокровище какое выискалось!

— Может, и не сокровище, только измываться над собою не позволю. — По его голосу было слышно, что он сильно обиделся. Первый раз он выказал мне свою обиду, не злость, а именно обиду. Мне бы остановиться, да подумать, да остыть, но не до этого мне было. Меня свои обиды захлестывали через край.

— Вам не кажется, что вы ведете себя как дети малые? — раздался голос от порога.

Я вздрогнула от неожиданности и порезала себе палец. Федосья, подошедшая так неслышно, переводила укоризненный взгляд с него на меня.

— Ты чего подкрадываешься? — буркнул Тимофей.

— Случилось что? — спросила я ее недовольно, не ко времени был ее приход.

— Как же вы так? У вас семья, а вы так легко ее разбиваете, несерьезно это. Нельзя действовать сгоряча. — Она повернулась к Тимофею, заговорила мягко, почти просительно: — Тим, ты ведь старше, мог бы быть терпимее, зачем же сплеча рубишь?

— А ты не вмешивайся!

Вот и все, что Федосья услышала в ответ на ее усилия помирить нас или хотя бы заставить прислушаться к голосу сердца. Но продолжать ругаться при ней мы уже не могли. Ужин подоспел, мы втроем сели за стол. Но если Федосья надеялась, что мы падем в объятия друг другу и помиримся, то с этим она просчиталась. Орать больше не стали, а холодно и сухо договорились, кто, где и как будет теперь жить. Сначала Тимофей уперся как баран и заявил, что уйдет из этого дома, а я останусь здесь. Но я восстала против этого:

— Ты все тут отремонтировал, нет уж, оставайся ты тут, а я в бабушкин домишко перейду, там мне сподручнее будет жить.

После моего заявления выяснилось, что там уже два месяца живет Федосья. Я примолкла, переваривая новость. А они оба удивились, что я не знала об этом. «Может, я и правда больше в облаках витаю, чем на земле живу?» — мелькнула у меня мысль, но я решительно прогнала ее, живу как умею.

— Мы вполне сможем там жить вдвоем, если ты ничего не имеешь против? — Голос Федосьи звучал неуверенно, что не шло ей.

Я затрясла головой и уверила ее, что ничего против совместного с ней житья не имею. Не могу сказать, что я так уж привязалась к Федосье, но боюсь я одна жить. Вещи свои я собирала второпях, невмоготу мне было видеть каменное лицо мужа. Семеня за Федосьей следом, ломала себе голову: почему это ни Тимофей, ни я даже не заикнулись о разводе? А ведь я собиралась это сделать, чего же язык прикусила? И, уже переступив порог старенького бабушкиного дома, застыла с наполовину снятой курткой.

— Ну, чего же ты оробела вдруг? Раздевайся, сейчас чайник поставлю, чай будем пить.

Как во сне, сунула я куртку на вешалку и прошла в комнату, в которой почти ничего не изменилось. Мне померещилось на минуту, что бабушка сейчас покажется из кухни и заворчит на чересчур холодную для майских праздников погоду.

— А вы… вы разве не сказали ничего Тимофею, что я того… ну, жду ребенка?

Федосья вздохнула и опустилась на стул.

— Тоня, как же так? То-то я смотрю, вы дружно молчите про ребенка, думала, до моего прихода обсудили. — Она с силой потерла себе лицо, встала и прошлась по комнате. — Разве не от него ты ждешь ребенка?

— Как вам только не стыдно?! Да я…

Но Федосья не дала мне договорить:

— Не кипятись. Ведь именно ты должна сообщить ему об этом, от тебя должен он узнать такую важную новость. Разве не интересы ребенка должны быть у тебя на первом месте?

Чай мы пили в молчании, но щеки у меня горели и уши тоже.

— В общем-то понятно, почему ты ему не сказала о ребенке, боялась, что он не согласится на развод, — задумчиво произнесла Федосья, собирая чашки со стола.

— И вовсе нет! — запальчиво возразила я. — Я думала, что вы ему сказали, и ждала, когда он спросит у меня, а он все не спрашивал.

— Ну да, я и забыла твои правила: все он для тебя, и ничего ты для него. Детский сад! Что ж, может, и не так уж плохо, что вы разбежались по углам. Ты женою пока быть не готова, у него тоже свои заморочки. Поживем — увидим.

Мне и самой не совсем ясно было, почему я так упорно молчала о ребенке. Дело в том, что не всегда я шарахалась от мужа, он мне нравился ночью, в постели, очень нравился, я просто млела от того, что он делал со мной. Каждый вечер я с замиранием сердца ждала, что вот сейчас он до меня дотронется, сейчас начнется волшебство.

Но волшебство, оно и есть волшебство, только что было, и уже нет его. Недели три проделывал Тимофей со мной все эти штуки, а потом вдруг перестал. Перестал, и все, ничего мне не объяснив. А в последние дни и вовсе перешел в гостиную. Наверное, от затаенной обиды на него я и не стала ничего ему говорить, этакая месть, очень глупая, конечно.


Вдруг я спохватилась, что больше двух недель не видала Симки, уж не родила ли она? Симка была дома, и сразу было видно, что еще не родила. Была она какая-то кислая, и мне не больно-то обрадовалась, но увидела бананы и просияла.

— Ой, Тонь, как ты угадала-то? Я прямо умираю по этим бананам!

— Ешь, вот шла к тебе, гадала, родила ты или нет еще.

— Не, мне два дня еще, — деловито сообщила Симка, впиваясь в банан.

— Неужели ты так точно знаешь? — изумилась я такому строгому подсчету.

— А то! Я день запомнила.

Я задумалась, но, сколько ни рылась в памяти, никакого точного дня, а вернее, ночи припомнить не смогла, потом сообразила, что дело не в подружкиных способностях. Ведь в отличие от меня Симка не каждую ночь со своим Леней миловалась, они же не женаты тогда были, когда встретятся, а когда и нет, вот она и запомнила.

— Счастлива ты теперь? — перебила мои мысли подруга и сморщилась.

— Ты о чем? — не сразу сообразила я.

— Вся деревня знает, что Тимоха выгнал тебя, — безмятежно сообщила мне Симка.

— Он, меня? Да ты что, чокнулась совсем, что ли? Я сама от него ушла, если хочешь знать!

— Знаю я, какой у тебя характер, потому и спрашиваю, как ты теперь живешь? — И она опять состроила жалобную физиономию.

— Нормально живу, — отрезала я, — вовсе и не тужу нисколько.

— Ох! Спина у меня так болит, зараза! — пожаловалась вдруг Симка, словно бы прислушиваясь к тому, что у нее творится внутри.

— Так, может, ты того… уже? — переполошилась я.

— Сиди, говорю же, два дня еще. — Она махнула ладошкой, скуксилась и принялась энергично растирать поясницу. — Неделю болит уже, мать говорит, так и должно быть, — почти похвасталась она.

Я успокоилась, мы еще немного поболтали, Симка прикончила все бананы и с сожалением облизала липкие пальцы.

— Погоди, фотку тебе покажу, я Леньку щелкнула, когда ездила к нему последний раз. Ты обсмеешься, рожа у него такая, умора просто. — Она с трудом приподнялась и, словно раскормленная утка, прошлепала на кухню, чтобы сполоснуть руки, потом принялась рыться на полках.

— Эй, постой, давай я посмотрю. Федосья говорит, что нельзя с большим животом ни тянуться, ни нагибаться, — мигом подскочила я к ней.

— Да уж больно много она в этих делах понимает, твоя Федосья! — подозрительно сощурилась Симка, оглядывая меня самым внимательным образом.

В этот момент я нашарила пропажу и тем отвлекла ее, мы стали рассматривать фотографию и хихикать над ней.

— Смешной, ведь правда же?

Я согласно кивнула, чувствуя странную боль в области сердца, наблюдая, с каким умилением смотрит подружка на конопатую физиономию своего муженька.