Тем временем противный Кыкль, видимо, уже утряс с жителями все свои вопросы, потому что собрался отправляться обратно. При его приближении птичка задрожала отчетливой дрожью и даже попробовала спрятать голову в свое пышное грудное оперение, но всадник вытянул ее кнутом по многострадальному боку, и хорошо так вытянул, с оттяжкой.

— Ах ты, охламон, ах ты, фашист недобитый! — с чувством выдала я, подскочила к нему и выхватила у него кнут.

Он выпучил глаза и весь аж почернел от злости, щеки его надулись так, что я не удивилась бы, если бы с громким треском они вдруг лопнули. Он прокричал что-то с натугой и закашлялся. Я из его крика поняла только слово «взять» и разозлилась окончательно. Неизвестно, как пошло бы дальше наше общение, но тут вперед выдвинулся Аль, почтительно поклонился и просительно залепетал. Слова его были понятны, только говорил он их как-то присюсюкивая, из почтения, что ли? Аль извинялся перед этим садистом за то, что его жена, ничего не понимая, вмешалась, за что он ее обязательно накажет, но только сам. В общем, я так поняла, что он меня защищал, как умел. Начальник был сильно зол, поэтому обещание наказания его не устроило, ему нужно было немедленно найти выход своему гневу, и он ткнул Аля кулаком в грудь. От этого тычка бедняга отлетел и шлепнулся в пыль. Всадник с идиотским именем Кыкль заухмылялся довольный, что так ловко справился со строптивым мужиком. А еще бы ему не справиться, когда он в три раза толще и ничем не был утомлен, в отличие от Аля. В это критическое мгновение я вспомнила, зачем мой так называемый муж взял меня в дом. Кажется, он хвалил мою силу, или как он там сказал, крепость? Вот и пора бы мне уже ее доказать.

После моего тычка Кыкль отлетел уже не на метр, как Аль, а на добрых три, споткнулся обо что-то, вертанулся вокруг себя и упал ничком. Когда же вскочил с разбитой мордой и принялся ругаться, захлебываясь словами и размахивая руками, я поняла, что дела мои не слишком хороши. Не очень охотно, но повинуясь приказам Кыкля, три остальных палача стали подбираться ко мне поближе с намерением схватить и связать. В руках одного из них была веревка. Я оглянулась. Аль уже поднялся и стоял довольно уверенно, значит, ничего особенно плохого с ним не произошло. На меня он не смотрел, что в общем-то было понятно: выбирая между собой и женой-лентяйкой, свалившейся на его голову неизвестно откуда, он выбрал себя. Эх, была не была, где наша не пропадала! Я рванулась, свалив по дороге неосторожно приблизившегося ко мне мужика с веревкой, подскочила к птичке и с маху влетела в седло, сама удивляясь своей прыти. Меня никто даже не попытался стащить с моего насеста, все не только оторопели, но дружно подались назад, на их лицах было написано не удивление, а неподдельный ужас, видно, мой поступок был совсем уж из ряда вон выходящим. Только ящер смотрел, как мне показалось, с юмором. Аль стоял отвернувшись.

Как обращаться с такими птицами, я не знала, но на лошади сидеть приходилось, поэтому я осторожно сжала ее бока ногами. Птица вздрогнула всем телом, встала на ноги, сделала шаг, другой, побежала быстро-быстро, размахивая крыльями, и вдруг взлетела. Никогда даже и представить себе не могла, что испытаю такие ощущения. Раньше мне часто снилось, что я летаю, и это было очень приятно. Но то, что я испытывала сейчас, ни с чем сравнить было нельзя, на ум приходят такие слова, как восторг, упоение, но и они слишком бледные и невыразительные. Птица сделала круг над площадью, клекотнула и полетела куда-то прочь. Да здравствует свобода! От счастья полета я закрыла глаза, быстро спохватилась, открыла их снова, но было уже поздно — я оказалась в своем мире.

— Вот черт! Ну что я за клуша такая? Представилась чудесная возможность, а я упустила ее, хоть бы еще немножко, еще несколько минут полетала бы, — ворчала я себе под нос, ворочаясь в постели.

— Что ты там бормочешь? — крикнул из кухни Тимофей. — Вставай, завтрак почти готов.

Замечание насчет завтрака почти примирило меня с действительностью, я ухмыльнулась про себя: «Ага, и этот не стал ждать, когда я раскачаюсь, сам взялся готовить».

— Ты хотел бы иметь летающего ящера, но не злого, а доброго, прирученного? — спросила я, едва усевшись за стол.

Тимоха скривился:

— А я-то гадал, чего это ты все мечешься и стонешь во сне? А тебе, оказывается, ящеры снятся? Ну просто детский сад!

Я обиделась и не стала с ним разговаривать, но, по-моему, он этого даже не заметил, думал о чем-то своем. Что и говорить, прекрасное утро после свадьбы, лучше не придумать!


Потянулась моя замужняя жизнь скучной серой лентой, один день ничем не отличался от другого. Тимофей опять стал приходить поздно.

Ясное дело, что он не гулял, не пил, а занимался делом, но одно то, что каждый вечер он являлся не раньше девяти, ел, смотрел телевизор или палки свои строгал, вырезать он любил, вся эта однообразная жизнь ничего, кроме зевоты, не вызывала. Одно хорошо, что мне хватило ума на работу выйти. Что бы я иначе делала — весь день напролет мужа ждала? Веселое занятие! А ведь он пытался меня тогда остановить. Зачем, говорит, тебе работать, денег, что ли, тебе не хватает? В библиотеке люди бывают, поговорить можно, иной раз и похихикать, не то что дома. Тимофей за все это время один раз всего и улыбнулся, о своих делах ничего не рассказывает, о моих никогда не спрашивает, бирюк и есть бирюк. Я теперь думаю, может быть, его Федосья уговорила на мне жениться? Недаром она все шепталась с бабулькой перед ее смертью. Небось взяла с нее бабка слово пристроить меня за Тимоху. Вот и пристроили. А он теперь злится, жалеет, что на теткины уговоры поддался. Потому и слова ласкового мне ни разу не сказал, да что там слова, и не глядит даже, вот какая у нас с ним любовь! Вот только ночью… Ночью никакой тоски нет, а что именно есть, я и не знаю, но что-то определенно есть. Я задумалась и вздрогнула, когда открылась дверь и живым колобком вкатилась Симка.

— Привет, подруга, что грустная такая? Ты теперь замужем, вон какая нарядная ходишь. Свитерок-то, гляжу, новенький у тебя небось? Тимоха купил?

— На Восьмое марта подарил.

— Везет же некоторым! Ты теперь должна от радости летать.

— Ты тоже, Сим, замужем, чего ж не летаешь?

— Эвона, сказала тоже! Куда ж мне с таким пузом летать? Я и по земле-то еле хожу. — Она хихикнула, но тут же погрустнела. — Опять же, твой мужик при тебе, а мой сама знаешь где. — И длинно, со всхлипом вздохнула. Но долго грустить Симка не умела. Обведя радостным взглядом помещение, она вдруг спросила: — Ну что, подруга, вместе поедем?

— Куда это мы с тобой поедем? — удивилась я.

Симка покрутила головой.

— Суд послезавтра, ты что, забыла?

— Я не знаю ни о каком суде.

— Повестка не пришла тебе? Странно. Хотя твое дело сторона, ну тюкнули тебя тогда по башке, ты даже не видала кто. Но Тимоха! Уж он точно при деле, его обязательно должны вызвать, он не сказал тебе?

— Когда он мне мог сказать, если мы и не разговариваем с ним, так, одно-два слова, не больше.

— Красиво живете, был он немой, а теперь молчуном заделался? Да это ничего, не переживай. Ты еще не беременная? — свернула Симка разговор в неожиданную для меня сторону.

Я испуганно уставилась на нее:

— Да вроде бы нет, не знаю.

— Еще успеете, время-то мало прошло. — И она весело подмигнула мне.

Поболтав еще немного, Симка ушла, а я осталась сидеть как оглушенная. Я ведь забыла и думать, что от этой самой любви по ночам можно забеременеть. Что ж, ради ребенка можно и помучиться немного. Но… но вместе с радостью, при мысли о ребенке, пришли и другие, совсем не такие радостные мысли. Если у меня родится ребенок, то уж тогда моя замужняя жизнь с Тимофеем навсегда. Какое бесповоротное слово «навсегда», оно режет под корень мои смутные надежды, что когда-нибудь, пусть в отдаленном будущем, и у меня будет настоящая любовь, и нежность, и доверие, словом, все то, чего мне так сейчас не хватает. Я вспомнила невыразительное лицо мужа и вздохнула.


Тимофей перестал жевать и посмотрел на меня как-то странно, мне даже захотелось поежиться от его взгляда, но я сдержалась.

— Я не понял, чего ты? Повестка пришла мне, а не тебе. Сиди дома.

Сам суд меня не привлекал, я хотела поддержать Симку. Но едва сослалась на нее, как Тимофей отрезал, что с ней будет мать, а мне нечего лезть. Таким раздраженным я его еще не видела, он вскочил и пнул скамеечку, подвернувшуюся ему под ноги. От его злости и грохота скамейки я невольно вздрогнула и втянула голову в плечи. Моя естественная реакция обозлила его еще больше.

— Ты чего вздрагиваешь? Я тебя что, бью?

— Нет, ты меня не бьешь, — сказала я вслух, а про себя подумала: по крайней мере, руками. И, не сдержавшись, заплакала, хотя пообещала себе, что буду непременно держать себя в руках.

От моих слез Тимофей побелел и сжал губы, крутанулся и выскочил из дому. И вот это все называется семейной жизнью? Пока я делала обычные дела, в голове у меня появилась мысль, что нам с Тимохой нужно развестись. От этого решения у меня на душе посветлело. Когда он через некоторое время вернулся спокойный, но мрачный, я не рискнула заговорить с ним, оставила на потом, но дала себе слово, что непременно заговорю с ним об этом.

Из города Тимофей приехал очень поздно. С порога я ни о чем его расспрашивать не стала, пусть поест сначала. Он тоже молчал, у меня сложилось впечатление, что он специально тянул время, мне назло. Я поняла, что мне не дождаться рассказа, и начала разговор сама.

— Так что там с Леней? — бодро начала я. — Сколько ему дали или все же пожалели?

Муж хмыкнул:

— Его не оправдали, хотя парень того стоил. Два года ему впаяли.

Я вздохнула:

— Хорошо, что два, а не больше, но Симку ужасно жалко, ей рожать в мае, а муж в тюрьме. — Задумавшись о Симкиной судьбине, я стала машинально убирать со стола, но Тимофей остановил меня: