— Можно, ты ведь все равно продукты сам покупаешь.

Он повернулся и вышел. С одной стороны, без денег и вправду нельзя, а с другой стороны, с какой стати мне их брать? Когда ужин был готов, я, накрывая на стол, по привычке поставила одну тарелку и только тут сообразила, что я тоже не ужинала, он рано приехал. Ужин прошел в полном молчании. Воскресенье было таким же, только продуктов он не приносил. Ужинали опять вместе, опять молчали. Только когда я уже стала собирать грязную посуду со стола, Тимоха вдруг спросил:

— Ты чего вещи не приносишь, ты же мало взяла с собой?

— А откуда ты знаешь, может, принесла?

Он криво усмехнулся:

— Дверь-то я у тебя сломал там.

— Ну и что же?

— Так я сделал другую, новую. И замок в ней новый, а ключей ты у меня не спрашиваешь.

Я вдруг разозлилась:

— А чего я у тебя просить все должна? Мог бы и сам сказать, не развалился бы, молчишь, как бирюк!

Позже, когда я домыла посуду и собиралась погасить на кухне свет, Тимоха заглянул туда:

— Ключи рядом с деньгами лежат. Ты, если надо что, спрашивай, я могу сам и не сообразить, бирюк ведь.

Так я и не поняла, обиделся он или пошутил просто.


Симка воззрилась на меня с любопытством:

— Тонь, ты мне прямо скажи, было у вас или нет? Только не финти!

— Сим, что ты привязалась ко мне?

Она насупилась и обиженно запыхтела.

— Тонь, ты мне не подруга, а… а прямо ехидна! Сто лет не видались, я пришла, хотя у меня своих дел полно, а ты даже говорить не хочешь. — И она сделала вид, что привстает с табуретки.

— Да успокойся ты! Не было у нас ничего, понятно?

Симка немного посидела с обалделым видом, пошлепала губами, потом нахмурилась:

— А что вы делаете по вечерам?

— Телевизор смотрим, он у себя, я — у себя в комнате.

— Кучеряво живете! А что ты тянешь? Что отказываешь мужику, цену себе набиваешь?

Слова о цене меня задели.

— Ничего я не тяну и не отказываю.

Симка выпучила глаза:

— Неужто не пристает совсем? Тимоха парень огневой, сила в нем так и играет, это ты небось недотрогу из себя строишь! А как жить-то станешь, если бросит он тебя? А ведь бросит, ей-богу бросит! Ты глянь на стол-то! Красота какая, и колбаска лежит копченая, и сырок, и конфеты шоколадные. Когда ты так жила?

Мне сказать было нечего, Тимоха не скупился.

— Кстати, праздник сегодня, — только и заметила я.

— Какой такой? — изумилась Симка.

— День защитника Отечества.

— Ой! Правильно, забыла совсем, я же еще посылочку Ленечке посылала. Денек прямо как по заказу! Сделай, Антонина, мужику подарок, авось не развалишься и не убудет от тебя.

— Ты, Сим, уже достала своими дурацкими советами.

— Советы вовсе не дурацкие, а жизненные! — Она грозно посопела, решая, обижаться на меня или погодить, потом глянула на часы, ойкнула и начала собираться домой. — А ты работать не собираешься? Тимоха конфетами тебя кормит, только деньги лишними не бывают, опять же стаж. Петруша наш серчает на тебя, заявление, говорит, даже не написала.

— Напишу, — не слишком уверенно пообещала я.

Неспешно убирая со стола, я ломала голову над опостылевшими проблемами. Уже неделя, как я здесь живу, а мы по-прежнему с Тимохой будто чужие. Впрочем, о чем это я? Мы и есть чужие, родные, что ли? Судьба горькая меня под одну крышу с ним привела да жить рядом заставила, а чувств у меня к нему нет, откуда же им взяться, от его нелюдимости, что ли? То вовсе не смотрит на меня, а то как зыркнет, аж душа в пятки со страху уходит.


Хоть и нелегко мне это далось, но взяла я себя за шкирку да на работу потащилась. И никто меня не съел, даже орать не стали, пожурили вяло. Я по работе так соскучилась, что первые два дня не просто убирала библиотеку, а все вылизала дочиста и книжки расставила, а некоторые и подклеить успела, одно слово, соскучилась. Дверь отворилась, и заглянул глава.

— Как работа идет, Кострикова?

— Работаю, Петр Семенович, все хорошо. Спасибо, что в отделе культуры за меня слово замолвили.

— Вот и работай, ты молодая, чего тебе дома сидеть?

Да, с работой все образовалось, зато другая проблема осталась, самая трудная — Тимоха. По всему выходит, что надо мне возвращаться в бабкин дом, одной там жить. Страшновато немного, одна я никогда еще не жила, да ничего, и этот страх переборю, другие-то живут, и ничего. Замки мне Тимоха там крепкие поставил, а про отчима я ничего больше не слышала, как в воду канул.


Я накрывала стол к ужину, Тимоха, заявившийся сегодня пораньше, бродил по дому как неприкаянный и насвистывал негромко.

— Не свисти, денег не будет, — думая совсем о другом, машинально сделала я ему замечание.

— А на что они тебе? Вон на буфете лежат который день, уж запылились, поди, — усаживаясь за стол, пробурчал он.

— С какой, интересно, стати мне их брать? За то, что ужин готовлю или полы мету, за это? — взвилась я. Эти его дурацкие деньги мозолили мне глаза и бередили душу.

Он уронил вилку и посмотрел на меня удивленно.

— При чем тут ужин, что-то не пойму?

— Тут и понимать нечего, с чего я буду у тебя их брать, ты ведь мне не брат?

Брови его слегка поднялись.

— А что, разве только у братьев деньги берут?

— Не только, еще у родителей берут, у мужей, но вроде бы ты мне не папа? — хмыкнула я. Хотела насмешливо, а получилось — горько.

— И не муж, хотела ты сказать? Понятно.

Я вспыхнула, но что там ему понятно, допытываться не стала. Еще подумает, что я ему в жены набиваюсь. После ужина он читать не стал, сел телик смотреть, я принялась посуду мыть. Доделала на кухне дела и улизнула к себе, хотела журнальчик полистать, но глаза слипаться начали, пора ложиться. Только ночнушку натянула, вдруг дверь открывается: здрасте пожалуйста, Тимоха!

— Ты чего это так входишь? Даже не постучал, или запамятовал, что теперь я тут сплю, а не ты?

— С памятью у меня все в порядке, не жалуюсь, но только я теперь тоже тут спать буду.

У меня от такого заявления просто челюсть отвисла.

— То есть как это тоже?! Ты же сам распорядился, чтобы я тут спала, а теперь гонишь?

— Я тебя не гоню. Это спальня, правильно? Значит, и надо тут спать. А та комната гостиная, чтоб гостей принимать, телевизор смотреть и все такое, — обстоятельно и неторопливо объяснил он мне.

Пока я хлопала глазами, силясь понять, что означают эти новости, Тимоха уже рубаху стянул, а потом и вовсе свет погасил. Когда он подошел ко мне вплотную, я так перепугалась, что у меня зубы застучали.

— Ты это… — но больше я ничего не успела сказать, он мягко, однако настойчиво повалил меня на кровать и задрал подол рубашки. Я рванулась, да только от него не вырвешься, не руки — стальные захваты. А потом поздно стало вырываться. В эту ночь я долго не могла уснуть, он уже давно и сочно посапывал, а я лежала, глотала слезы. Все думала, что же я такая невезучая уродилась, ни любви, ни нежности.

Утром я не смогла смотреть ему в лицо. И, только ополаскивая чашки после завтрака, сообразила, что это наш первый совместный завтрак был, а я и не заметила за переживаниями. Чего это он на работу, интересно, не идет? То в выходные с самого ранья улетает, а то в будний день не торопится, что это с ним? Тимоха ходил по комнате, ерошил волосы, зачем-то переставил стулья с места на место. Я засобиралась на работу.

— Узнай у Петра, какое число там подходящее?

— Подходящее для чего? — застыла я, стоя в одном сапоге, а с другим в руках, на нем «молнию» все время заедало.

— Расписаться же нам надо? Надо. Вот и узнай у него, какого числа лучше будет. В субботу поедем с тобой в райцентр, сапоги тебе новые купим, чего ты все с этой «молнией» страдаешь, — свалил он в одну кучу и сапоги, и свадьбу.

— Зачем это нам расписываться? — скривила я рот и отвернулась, опасаясь, что не выдержу и зареву от такого «романтического» предложения руки и сердца.

— Не дури! — слегка повысил он голос.

Я вышла и дверью хлопнула назло и ему, и себе.


Овцой я оказалась еще худшей, чем о себе думала, потому что все-таки согласилась выйти за него. Живем-то мы с ним в одном доме, нет ни одного человека в деревне, кто бы не знал об этом, небось судят да рядят. Так не лучше ли оформить по закону непутевую нашу с ним жизнь, хоть глаза никто колоть не будет, что в любовницах живу. В общем, расписали нас.

— Слушай, Тонь, ты замуж вышла, я тебя поздравляю и все такое. Но если нет у вас ничего, то зачем женились-то? — шептала мне на ухо Симка, продолжая ловко орудовать ножом и успевая исподтишка улыбаться Мишке Хорьку.

— Зря волнуешься, — шепнула я ей в ответ, нарезая буженину, — все у нас с этим делом как надо. Я вот только не пойму, чего ты лыбишься? Ты замужняя баба, живот у тебя уже на нос лезет, а ты вздумала с Хорьком амуры крутить. На что он тебе?

— Ничего я и не кручу! — моментально обиделась Симка. Но тут до нее дошло, что я сказала ей, и она схватила меня за руку, чуть не полоснув по ней ножом.

— А не врешь? Когда же это вы, а?

Я пожала плечами в знак того, что много времени на это не требуется.

— И как?

Но в кухню вошла Федосья, чтобы забрать уже наполненные блюда, и Симка испуганно примолкла, потому что трусила перед ней до ужаса.

За столом подружка тоже вела себя очень тихо. А Федосья словно сжалилась над ней, посидев немного и выпив пару рюмок за наше счастье, ушла, и Симка развернулась.

— Ну вот, всегда так! — вздыхала она, с вожделением глядя на бутылку вина. — Как что хорошее, так мне сразу нельзя. — Она еще разок вздохнула и вдруг предложила: — Ну, горько, что ли?!