Переходы ее настроения из одной крайности в другую были так стремительны, что утомили меня.

— Что я тебе не сказала?

— Что он говорящий! — И она ткнула растопыренной пятерней в сторону подошедшего Тимохи.

Тот с ловкостью фокусника сунул ей в эту пятерню чашку, от которой поднимался парок, другую, не глядя, протянул мне. По тому, как он старательно отворачивался от меня, было ясно, что обиделся, только непонятно на что: на то, что дверь не открывала, или на то, что эта дура Наташка приписала мне Самойленко в мужья? Симка, вытянув губы дудочкой, с шумом тянула горячий чай и отдувалась. Я тоже хлебнула из моей кружки, но это был вовсе не чай, а какой-то горячий напиток из красного вина с травами и сахаром.

— Самойленко меня из санатория привез, сказал, что женится, — сочла нужным я пояснить.

— Ой! И на ком же это? — немедленно встрепенулась расслабившаяся Симка.

— Да я-то почем знаю? Нашел, значит, на ком.

— Жалко, хороший мужик, — задумчиво обронила она.

— Чего тебе жалко? Ты теперь замужняя, о муже думать должна.

— А я и думаю, — сразу надула губы Симка. — Почитай, и не сплю совсем, только об нем и думаю. — На глазах ее показались слезы.

— Эй, подруга, ты с этим делом завязывай, тебе рожать скоро, а ты ревешь.

— И вовсе не скоро, еще три месяца почти, — хлюпнула она носом.

— В самом деле, завязывай, нечего сырость разводить, — прорезался вдруг Тимоха. Это были его первые слова с момента появления здесь, но, как оказалось, не последние. — Собирайся, — сказал он вдруг мне, по-прежнему глядя в сторону.

— Куда это? — захлопала все еще мокрыми глазами подруга.

Он посмотрел на нее, как на дуру, и не соизволил ответить. Но она, крепко ухватив его за рукав, потребовала разъяснений.

— Да вы обе не в себе! — с мужским презрением выдал Тимоха. — Как здесь жить? Дверь я сломал, теперь не закрывается. И опасно, сволочуга бродит, говорят, видали его неподалеку.

Симка виновато шмыгнула носом и понурилась, я, наоборот, встрепенулась:

— Кто бродит?

— Отчим твой! Никак не поймают гада. У него ружье есть, раздобыл где-то, — угрюмо пояснил мне Тимоха, упорно разглядывая пол. Потом перевел взгляд на Симку, словно требуя подтверждения.

— Ага, бродит, — вяло подтвердила она и еще больше понурилась.

— Никуда я не пойду, эта дверь сломана, я уличную покрепче закрывать стану.

— А мы ее это… — кашлянула Симка. — Там щеколда теперь погнута, и петля одна еле держится.

— Ну вот, все вы мне поломали! — всхлипнула я, но тут взъерепенилась подружка:

— Дверь ей жалко, глядите-ка! А себя не жалко? Дура! Лежит тут в холодине, помирает, а мы тебя спасли, мы же и виноваты!

— Все. Базар окончен. Собирай вещи, — отрубил Тимоха.

— Послушай, ну куда я из своего дома пойду? У меня же тут все, и хозяйство, и скотина. Ай! — подхватилась я в тревоге. — Коза-то бабкина! Я и забыла про нее совсем. Как она там?

— Эвона! — насмешливо хмыкнула Симка. — Она там, поди, давно сдохла!

Я засуетилась в поисках теплого платка, но Тимоха остановил меня:

— Не тормошись. Коза твоя у меня. Я ее перевел к себе, думал, ты уехала.

Словно и не я, а другая женщина входила в когда-то родной мне дом. Сколько я здесь не была? Всего несколько месяцев, а кажется, что лет. Конечно, мебель была другая. Кое-что из прежней нашей мебели забрала бабка, а оставшуюся рухлядь Тимоха или выбросил, или сжег, почти все у нас было самодельное, отцом еще сработанное.

— Ты больная совсем, ложись в постель, я постелил уже, — буркнул Тимоха.

Я вздрогнула:

— В какую постель?

— В свою постель, ты теперь в спальне будешь, а я в зале. Места хватит.


Неплохая у меня теперь комната, с широкой софой, тумбочкой возле изголовья, на которой стоит лампа с желтым абажуром, можно читать лежа в постели, удобно! Права была бабулька, когда намекала мне, что не так уж плохо Тимоха живет. Ой, и телевизор маленький есть, на комоде стоит. Надо же, зачем маленький, когда в зале здоровый стоит? Один ведь все время живет. С теткой у них странные отношения. Ругаться не ругаются, но оба чересчур спокойные, холодные. Женат Тимоха никогда не был, неужели ему никто не понравился за все это время? А ведь в деревне красивых девок и женщин хватает. Хотя, может, кто и понравился, только кроме пьяницы Наташки на него никто и не смотрел, все за дурака держали. Вот разве теперь, когда говорить стал, по-другому о нем думать станут.

Проснулась я поздно, солнце уж всю комнату заливало. Как бабушка умерла, я на работе не была ни разу, небось уволили меня давно. На что жить буду, о чем думаю? Приживалкой при Тимохе? Вот уж срам-то! А откуда он сам деньги на жизнь берет? И немалые деньги, как я теперь вижу. Неужто кони ему такие деньжищи приносят? Кроме них, он ничем не занимается, в деревне ни на какой работе не оформлен. Я оделась, чувствуя вялость во всем теле, словно встала после долгой болезни. В зале все было убрано и тихо. В кухне на столе стоял завтрак, состоящий из кружки молока, вареного яйца и большой ватрушки, которую наверняка пекла Федосья, не сам же он пек?

Тимоха пришел домой только около восьми, несло от него лошадиным потом и навозом, и выглядел он жутко усталым. Сразу же полез в душ. Я днем заглянула в тот закуток, что еще отец когда-то отгородил на кухне и сделал там душ. Понятное дело, что пользовались мы им только летом, когда приятно в жару поплескаться под холодной водичкой. Теперь же в кабинке сверкал новенький электрический нагреватель. Пока Тимоха плескался и фыркал в душе, я накрыла на стол. В холодильнике у Тимохи, в морозилке лежало много мяса. Кое-как я отпилила кусок, потушила с луком. И картошки наварила. Вот это все я и подала ему, прибавив хлеб. Он было начал есть, потом поднял голову:

— А ты?

— Я уже поела. — И собиралась добавить, что чаю с ним попью, но после моих слов он так на меня зыркнул, что я сочла за лучшее убраться к себе в комнату.

Я думала, что когда он поест, то позовет меня, поговорить там, или телик вместе посмотреть, или чтобы посуду убрала. Но Тимоха не позвал. Через некоторое время я услышала, что он телевизор смотрит, боевик, видимо, потому что были слышны крики и выстрелы. Я тоже включила телевизор, не столько потому, что действительно хотела смотреть, сколько в отместку ему. Телевизор был хоть и маленький, но показывал очень хорошо и в цвете. У нас с мамкой никакого не было, отчим грохнул, а нового так и не купил, у бабули был старенький черно-белый, изображение в нем было не ахти. Когда выключила ящик и прислушалась, то ничего не услышала. Странно, а который час? Половина двенадцатого. Я приоткрыла дверь и высунула голову. В зале темно. Понятно, значит, Тимоха спать лег, а я и не слышала. Так прошел мой первый день на старом-новом месте. На следующее утро я встала в начале восьмого, как всегда вставала по будним дням, когда у бабушки жила. Ни в зале, ни в кухне Тимохи не было. Да он козу доит, осенило меня, однако в сарайчике его тоже не оказалось. Вернувшись на кухню, я обнаружила в банке теплое молоко, значит, уже подоил и смылся. Рано же он уходит, и куда так торопится? Наверное, просто встречаться со мной не хочет.

Вот так мы и стали с ним жить: он сам по себе, я — сама по себе. Обязанности как-то сами собой распределились: он утром козу доит, я — вечером. Тимоха оставляет мне завтрак, не готовит, а так, на скорую руку яйцо сварит или пару бутербродов сделает, по-мужски, в общем. Я готовлю ужин. Собственно говоря, не ужин, а вообще готовлю, если бы он днем приходил, то мог бы щей похлебать или борща навернуть, у меня борщи хорошо выходят. Но он не приходит. Бутерброды мне вскоре надоели, я раньше на завтрак кашу ела и сказала ему, чтобы не делал ничего. Тимоха кивнул и перестал оставлять мне завтрак. И ужинали мы всегда врозь, как повелось с первого дня, так и пошло. Видела я его только тогда, когда ужин подавала, хоть это осталось за мной, а то бы и вовсе не видела. Он мне ничего не говорил и ни о чем никогда не спрашивал, кроме все той же фразы по вечерам, ела ли я. Я подумала, что можно попробовать разговорить его. Спросила, как дела у него, как настроение. В первый раз он буркнул в ответ, что нормально, а во второй — и отвечать не стал, отвернулся, и все. Не хочет разговаривать, и не надо, как-нибудь и без разговоров проживу. Непонятно только, зачем он меня сюда жить приволок, оставил бы там, и дело с концом.

Наступила суббота, которую я ждала с любопытством, все-таки выходной день, не будний. Как-то он пройдет? Выкатившись утром из своей комнаты, я была разочарована и озадачена: Тимохи не было, то есть ничем эта суббота от рабочих дней не отличалась, но все же я еще надеялась. Он появился раньше, чем обычно, притащил полные сумки продуктов и молча вручил их мне. Среди продуктов были и такие, каких в деревне не купишь, это дало мне повод спросить:

— Ты что, в райцентр ездил? Дела там были или только за покупками?

— Ездил.

Содержательный разговор получился, ничего не скажешь.

И все-таки я еще попыталась:

— А что на ужин сделать, котлеты или рагу?

— Что хочешь.

Я плюнула и стала готовить рагу, его проще делать, чем с котлетами возиться, но про себя ворчала, а может, и не очень про себя, может, ему слышно было, что я ворчу, потому что он вскоре появился на кухне.

— Что тебе не нравится?

Я как-то не сразу поняла, о чем это он, и посмотрела вопросительно.

— О чем ты?

— О нашей жизни, — выдал он неожиданный ответ.

— Да уж какая там жизнь!

— Нормальная, по-моему. Я тебе деньги на буфете оставлял, почему не взяла? Или не видела?

— Деньги видела, когда пыль вытирала, но что для меня, не поняла. А зачем ты мне их оставлял?

— Совсем без денег жить нельзя, вот зачем.