— Ну вот, что же мне теперь, без машины и появиться уже нельзя? Да за углом моя машина.

— Александр Николаевич, а вы чего приехали-то? Поговорить хотите? — спохватилась я и покосилась на него. — Может, лучше в другой раз? А то поздно уже, мне домой надо, бабушка уже ждет.

— Раз ждет, иди, — разрешил он мне равнодушным тоном, а сам пошел ссутулившись и не попрощался даже.

Обиделся на меня, наверное. Да только о чем говорить мне с ним? Нет у нас ничего общего, мы с ним как с разных планет. Ужасно, что он не понимает этого, умный вроде мужик, а не понимает. Эх, и чего не везет так хорошим людям? Совсем понурая вошла я в дом, все думала, как буду бабке про мамкин праздник рассказывать, но мудрая бабулька ни о чем не спросила, погладила меня по голове да молча кружку своего излюбленного молока мне подвинула.


— Тоня, вставай, детка, беда! — говорила надо мной бабка каким-то не своим, сдавленным голосом и трясла меня за плечо.

С трудом разлепив веки, я огляделась. Чувствовалось, что еще очень рано.

— Да что такое случилось-то, баб? Я сильно спать хочу, может, еще посплю, а? Хоть пять минуточек.

— Дом сгорел, Ми-и-тин дом сгорел, — с тихим подвыванием и совсем непонятно ответила она.

— Да какого еще Мити, баб? — Но не успела я договорить, как поняла уже и схватила бабку за сухонькую ее руку. — А мама, мама моя где?

Бабка молчала, только губы у нее дрожали на белом, неживом лице, да и все ее тельце тряслось, как осинка под ветром. На нее было страшно смотреть, я отвернулась и напялила на себя первое, что под руку попало, и рванулась к двери. Бабка перехватила меня, прижала к себе с неожиданной силой и тоненько закричала:

— Не пущу! Вот что хошь делай, не пущу!

Я рвалась как безумная из ее цепких рук.

— Горит ведь, тушить же надо, мамка моя там!

— Нечего уж там тушить, детка, нечего. Что потушили, что само погасло, — по-прежнему прижимая к себе мою голову, тихо, но твердо сообщила мне бабка.

— Врешь ты все, не верю я тебе, не могла она сгореть, где она?! — закричала я и, захлебнувшись воздухом, закашлялась.

— Нет, не сгорела мамка твоя, только немножко обгорела. Вытащили ее из огня-то. Набежали люди и вытащили. Не сгорела она.

— Да что же ты мне сразу-то…

Но она не дала мне договорить, опять прижала меня и шепотом в самое ухо досказала самое страшное:

— Топором он ее, ирод, топором, а дом-то уж потом поджег. Не ходи туда, Тонечка, не ходи, кровинушка моя, страсть там одна.

Я рванулась от бабки прочь, чтоб не слышать больше ее жутких слов, они мне дышать мешали, эти ее слова, и мне захотелось на улицу, на воздух, где солнце встает румяное и веселое, где ждет меня улыбающаяся мамка и с папкой все в порядке, просто он задержался где-то.


Несколько дней были у меня смутными. Я то без сознания была, то плавала в каком-то зыбком мареве. Однажды проснулась на рассвете с отчетливой мыслью, что жить мне больше не стоит. Я так обрадовалась пришедшему решению, что повторила эту мысль вслух.

— Нет, что ты, надо жить. Ты молодая, еще все хорошо у тебя будет, — послышался чей-то тихий, незнакомый мне голос, странно выговаривающий слова, словно бы с акцентом. И большая, шершавая ладонь пригладила мне волосы на лбу.

Чтобы посмотреть, кто говорит со мной, я повернула голову. На самом краешке постели сидел Тимоха и поглаживал через одеяло мою руку.

— Ты что, шпион? — вяло поинтересовалась я.

Он удивился:

— С чего это ты решила?

— Ты говоришь как-то чудно, как иностранец.

Тимоха расплылся в улыбке:

— Я же не говорил долго, недавно начал, не привык еще.

Тут я вспомнила, что он немой и говорить не может никак, ни с акцентом, ни без акцента, и подивилась реальности моего бреда.


— Вот здорово, Тонь, ты выглядишь прямо как скелет! — восторгалась Симка.

— Чего же тут хорошего? — удивилась я странному комплименту подруги.

— Ну да! Ты глянь лучше на меня. — И она вытянула вперед округлую, сильно загорелую и покрытую светлым пушком руку. — Видала? Толстая, как корова!

— Ну что ты дурью маешься, Симка! Да уж лучше бы я растолстела, как бочка, только мамка была бы жива.

Симка побагровела и опустила глаза.

— Извиняюсь, я забыла просто, — прошелестела она виновато.

Я было подивилась ее смирению, но оказалось, что это состояние у нее ненадолго. Помолчав, Симка мне выдала:

— Не переживай, у тебя все равно мамки почти и не было.

Ну вот что с ней такой делать?

— Слушай, Тонь, а где твой отчим, как думаешь? — разбила Симка вдребезги мою задумчивость неуместным вопросом.

— Откуда же мне знать, где эта погань обретается? — сморщилась я.

Но Симка не унималась:

— Может, сгорел он, а? Вот как есть весь сгорел и головешек не осталось!

— Ты, Симк, совсем сбрендила! — разозлилась я уже не на шутку. — Как он мог сгореть, когда пожар-то был совсем ничего, в таком пожаре и кошка не сгорит.

— А ежели не сгорел, то где он? — округлила она глаза и рот.

Я поймала себя на сильном желании треснуть эту дурищу по ее глупой голове, поэтому молча отвернулась от нее. Но долго молчать Симка не умела.

— А ты что, жить там теперь будешь? — прицепилась она ко мне с другого бока.

— Мне и так почти каждую ночь ужасы снятся, ору как недорезанный поросенок и бабку своим криком бужу, а там я и вовсе свихнусь.

— Ну да, я тоже боялась бы. Только что тогда там Тимоха копошится?

— Где это он копошится? — привстала я от удивления с лавки.

— Вот непонятливая какая! В доме твоем. Все делает, прибивает… Или он сам там жить собирается? — Подруга пытливо и подозрительно посмотрела на меня.

— Да не знаю я ничего, Сим, ей-богу, не знаю! И бабка не говорила мне ничего, — покачала я головой, удивляясь новостям, которые уж я-то, кажется, совсем не от Симки должна была бы узнать.

— Жить ему негде, в лес-то не набегаешься, вот и надумал. Тимоха хоть и дурак, а руки у него дай бог всякому.

— Да никакой он не дурак вовсе, — машинально отмахнулась я, думая о своем.

— Ну да, ну да, — хитренько прищурилась подружка. — Я уж давно чую, к чему у вас дело идет. Вдвоем вам сподручнее будет. — И она уже откровенно хихикнула, очень довольная своей проницательностью.

— Вот как? И к чему же это у нас дело, по-твоему, идет? — Я говорила спокойно, хотя внутри у меня все так и кипело. Рукой я даже нашаривала на земле прут потолще. Настала пора вздуть эту ехидину как следует.

— Только попробуй! — вскочила Симка с лавки, мигом разгадав мои намерения. — Так тебе дам! В Америку улетишь, там жить будешь, вот только Тимоха плакать станет, — продолжила она ехидничать.

Проклятущий прут наконец-то нашелся, но моим планам вздуть Симку не дано было сбыться. Только что приплясывавшая и кривлявшаяся Симка уже не смотрела на меня. Лицо ее порозовело, а рот приоткрылся. К нам подходил незнакомый здоровенный детина лет тридцати, не меньше, как мне показалось. Был он страшно конопат, соломенные волосы на голове торчали коротким ежиком.

— Ленечка! — выдохнула подружка и всплеснула пухлыми ручками.

— Здорово, а вы птиц гоняете? — приветствовал он нас, косясь с подозрением на прут в моих руках. — Сим, в клуб пойдем? Там картину новую привезли, хорошую, боевик американский, — обратился он уже непосредственно к ней.

Она же только пялилась на него, блаженно улыбалась и молчала. Такую Симку я, пожалуй, и не видела никогда.

— Так не пойдешь? — явно огорчился конопатый кавалер моей подружки.

— Пойду, пойду, — очнулась она от сладкого своего сна. — А ты когда приехал-то, Лень?

— Приехал вот, — совсем невразумительно ответил ей ухажер. — Это тебе, на! — И без дальнейших околичностей он сунул ей в руки бархатную синюю коробочку.

Симка торопливо принялась открывать ее дрожащими руками, а как открыла, то остолбенела. Брошь в коробочке поблескивала даже в скудном свете заходящего солнца, и, судя по белой бирочке, блеск этот был натуральным. Я подумала, что парочка будет чувствовать себя свободнее без свидетелей, и стала тихонько подвигаться к калитке. Но зря я так уж старалась, могла бы топать и шуметь, как носорог в чаще, ничего они не услышали бы. Симка все еще пялилась на подарок, а ее кавалер столь же неотрывно — на Симку.


После нескольких холодных, дождливых дней выглянуло солнце, подсушило грязь и мокрую траву. Бабулька давно убрела домой, а я все сидела на чурбачке возле уже просевшего холмика. Прошел месяц, как мамки нет, а душа по ней болит у меня почти так же, как и в первый день. Как подумаю, что ей бы еще жить и жить, разве это возраст, сорок-то лет? Нельзя мне было тогда уходить с праздника, оставлять ее на милость этого изверга, может, при мне он и не убил бы ее, кто знает? Тут мне вспомнился тот ужас и состояние беспомощности, испытанные несколько лет назад, когда этот садюга в пьяном угаре зверски избивал мать, а я полезла заступаться за нее. Мне тогда так досталось, что я едва выжила, три месяца провалялась в больнице и до сих пор хромаю.


Симка опять потянула меня за реку, но я уперлась, что называется, всеми четырьмя конечностями. Поэтому она ныла до тех пор, пока не наткнулась на россыпь лисичек. Тут сразу замолчала, а как следом за ними приметила и красные шляпки подосиновиков, то даже взвизгнула от удовольствия. С этого момента я только пыхтение ее и слышала. Мне сразу повезло. Откинув кучку еще не слежавшихся желтых листьев, я нашла целое семейство боровиков, крепеньких, как камушки. Симка, увидав мою находку, вздохнула и начала с удвоенной энергией шарить кругом. Нас охватил охотничий азарт. Корзина моя наполнилась довольно быстро, и я поняла, что обратной дорогой, пожалуй, изрядно натру себе плечо лямкой.