– Конечно…

– Когда все говорят, а мы даже ни разу не переспали! Я же не могу сама набрасываться на мужчину! Вижу, как он страдает, как хочет, но не могу! Это понизит мой рейтинг в его глазах, да и в моих тоже. Женщина должна себя ценить или хотя бы прикидываться целомудренной. А он, знаешь, такой обалденный! Такой душка! Я просто не могу работать, когда он входит. Вся цепенею и обмираю.

Алина затормозила на площадке третьего этажа, притиснув Машу в угол:

– Это моя судьба. Поэтому я не буду торопиться. На этот раз – не буду. Чтобы не спугнуть счастье.

Наверное, Аля была права. Торопиться, когда речь идет о завоевании мужчины, ни в коем случае нельзя. Хотя, независимо от темпа атаки, счастье все же каждый раз уносилось от Шульгиной вспугнутым зайцем.

– Слушай, а эта девица точно психолог? – Маша попыталась перевести задушевный разговор в другое русло. Тем более что Шульгина орала на всю лестницу, словно громкоговоритель времен Великой Отечественной, оповещавший о наступлении наших войск.

– Светка-то? Страшная, правда?

Маше вышеупомянутая Светка страшной не показалась, но она малодушно поддакнула.

– Тоже на Толика глаз положила.

– А кто такой Толик?

– Анатолий Кузьмич! Богатов! Мой шеф! – Алина вновь оседлала приятную тему. – А он на нее даже не смотрит. Правда, он и на меня старается не смотреть, но через силу, потому что на меня ему смотреть хочется, а на эту дуру озабоченную – нет. Она ему все время бумажки носит и над душой стоит, дышит. Я ей говорю, мол, Копейкина, иди, не мешай работать, мы тебя вызовем, когда понадобишься, а эта, зараза, как глухая: на стол наляжет и делает вид, что совещается. Вот когда я над столом наклоняюсь, он мне в вырез смотрит всегда, а ей – нет. Потому что у нее ни выреза, ни того, что туда кладут нормальные люди, нет! А все туда же – заигрывает.

Видимо, «любовь» Алины и Копейкиной была взаимной, ибо Света Копейкина, словно ведьма, материализовавшись из воздуха ниже этажом, громко кому-то сказала:

– Вы случайно не видели эту нимфоманку, как ее там, Шульгину?

Маша знать не знала ни шефа, ни его истинных реакций на обеих девиц, но почему-то четко понимала, что и тут подруга пролетит со свистом. Слишком уж любила Шульгина облагораживать своих рыцарей несуществующими достоинствами и преувеличивать их заинтересованность в себе.

Алина уже набрала воздуха, чтобы вступить в лестничную полемику с оппоненткой, но Маша ее прервала:

– Слушай, а что это за недоразумение тощенькое было? Он что, местный мачо?

– Кто? Где был? – тут же сделала стойку Шульгина.

– Да этот, с усиками, который в окне висел. Кстати, а он что, стихи пишет?

– Людик? А что, он тебе их читал? – заржала Алина. – Нет, по-моему, он книги втихаря ваяет. Киберпанк или что-то в этом духе.

– Надо же, – озадачилась Маша. – У него такой вид был, как будто он с натуры поэму пишет. Про клумбы и любовь.

– А, это… Просто в бухгалтерии штат расширили, а на бухов на стоянке только два места выделено, у нас тут с парковкой напряженка. Так вот Людик пытался из двух как-то сделать три. Кстати, его Людвиг зовут.

Маша хихикнула: самые нелепые вещи разъясняются подчас легко и непредсказуемо, зато понятно. Оказывается, имя у мужика вовсе не женское, и поцарапаться могли машины, а не дамы в борьбе за обладание щуплым Людиковым телом. Все можно объяснить, даже отсутствие мужа в ночь с пятницы на субботу и отключенный телефон. И, что характерно, объяснение не будет иметь ничего общего с тем, что в первую очередь приходит в голову любой мало-мальски вменяемой и трезво наблюдающей за взаимоотношениями полов женщине.

– Сейчас я тебя познакомлю с Толиком. То есть с Анатолием Кузьмичом. Он мой шеф, начальник юридического отдела. А его зам, Матвей Иванович Сокольский, будет твоим шефом. Поняла?

– Поняла, но не запомнила, – честно ответила Маша. – Я и дорогу-то никак запомнить не могу. Ты меня, как Сусанин поляков, кругами водишь. Сплошные лестницы и коридоры.

– Тут раньше НИИ был, – охотно пояснила Алина. – Теперь все отремонтировали, соединили, но планировка осталась. Жуть, да? Я тебе потом карту нарисую.

Так и не поняв, шуткой было обещание нарисовать карту или нет, Маша дошла до конечной точки пути.

– Прошу! – Алина торжественно распахнула двери. – Твоя приемная.

– Приемная? Ты же говорила, что я буду переводчицей!

– Будешь. И переводчицей тоже. Но по совместительству ты как бы секретарь Сокольского.

– Как бы?

– Как бы, потому что в основном будешь переводить. Не надо меняться в лице! Подумаешь, чай-кофе приготовить для симпатичного мужчины.

– А он симпатичный?

– Да, но не такой, как Толик. Не в моем вкусе, – махнула рукой Аля.

– Кто там? – весело поинтересовался головастый короткостриженый крепыш, выглянув на звук голосов в приемной. Судя по надписи на табличке, это и был Машин шеф.

«Если он не такой симпатичный, как Толик, то что же за Ален Делон у Шульгиной?» – охнула про себя Маша. Матвей Иванович был плотным, жизнерадостным мужчиной в самом расцвете сил. С красивыми, весело прищуренными глазами и ямочкой на подбородке.

«Обаяшка», – размякла Маша.

– Матвей Иванович, это наша Маша, – схохмила Шульгина. – Она будет вас поить и кормить.

– Вот это да! – потрясенно хлопнул в ладоши Сокольский и восторженно посмотрел на Машу. – Надеюсь, вы холостая?

– Она замужняя, – развеяла его опасения Алина. То, что это были именно опасения, Маша поняла по облегченному вздоху, вырвавшемуся из будущего начальника.

– Он женат, – свистящим шепотом доложила Шульгина, едва только Сокольский скрылся в кабинете, и хихикнула. – Но такой ходок! Ужас! Клад для замужней женщины!

– Я не такая, – неуверенно сообщила Маша.

– Все не такие! Пошли, я тебе своего покажу.

Маше подумалось, что мужчина с отчеством «Кузьмич» непременно должен быть похож на деревенского деда с хитрыми маленькими глазками и бороденкой клинышком.

Примерно так и оказалось в действительности. «Свой» оказался тощим неинтересным дылдой.

«На вкус и цвет товарищей нет», – подумала про себя Маша, изобразив для подруги подобие экстаза от красоты объекта.

Первый рабочий день медленно входил в колею, по которой Маше предстояло катиться то ли к светлому будущему, то ли до ближайшей станции, чтобы там без сожаления сойти, поняв, что села не в свой поезд.

Глава 13

Август свалился на город душным комом жары, рассыпавшись по улицам пылью и знойным безветрием. Из продажи резко исчезли вентиляторы, в домах отключили горячую воду, продавцы мороженого вожделенно подсчитывали космическую прибыль. В общем, все приметы лета были налицо.

Жизнь становилась подозрительно идиллической: коллектив, несмотря на отдельные негативные моменты, оказался дружным и веселым, шеф – очаровашкой, няня – замечательной, а муж – удивительно внимательным и заботливым. Он вдруг периодически стал заезжать за Машей на работу, и ее уже не волновали его поздние возвращения домой. Она стала ходить с Алиной по магазинам, кафе или просто гулять по вечерам, приходя иногда еще позже Алексея. И все оказалось просто и ясно: работа – это другая жизнь, и задерживаться можно по разным причинам, ни одна из которых не угрожает семейному счастью.


– Ну, и как? – недоверчиво поинтересовалась Гусева. – Еще не выперли? И тебе там нравится? И нянька не ворует?

Подруги сидели в кафе, охлаждая организмы мороженым.

– Рита, не пугай. Мне самой страшно, что так все хорошо сложилось, – вздохнула Маша.

Но если Алина при этих словах только улыбнулась и сказала, что у хорошего человека все должно быть хорошо, и нечему тут удивляться, то Рита озабоченно помотала головой:

– Да, что-то тут нечисто. Не бывает в жизни все так гладко. Это затишье перед бурей, вот точно тебе говорю. Чем лучше сейчас, тем хуже потом…

– Гусева, хватит нагнетать! – разозлилась Маша, перестав ковырять башню из клубничного мороженого. – Вечно ты гадости говоришь.

– Правда всегда больше похожа на горькую пилюлю и на гадость, чем на конфету, – тоном старой мудрой Тортиллы провещала Рита. – Вот мне сейчас плохо. Работаю в убогой конторе с убогими людьми за убогие деньги. А все почему?

– Потому что дура, – выпалила растроенная Маша.

– Потому что не повезло, – смягчила ее вариант Алина.

– Нет! – Гусева вдохновлено и гордо воткнула в свое мороженое ложечку, как альпинист втыкает флаг на вершине покоренного пика. – Потому что сейчас у меня черная полоса. И чем чернее она сейчас, тем белее будет потом! В жизни все чередуется, а в среднем получается у всех одинаково. Кто-то просто ползет гусеницей-плодожоркой, портит колхозные посадки и ничего в жизни кроме грядок не видит. Зато и никаких потрясений, кроме обработки родной грядки ядовитой химией, она не переживет. Кто-то, родившись гусеницей, полжизни снося попреки и оскорбления, однажды превратится в бабочку и улетит на фиг в светлую даль. А кто-то сначала летит гордым гусем в синем небе, а потом – бэмс, и попадает на стол в виде дичи какому-нибудь егерю. И заканчивается его жизнь под вонючий самогон и хруст лука. Вот так вот.

– Тебе бы книжки писать, начальник, – первой отмерла Алина. – Красиво излагаешь, но непонятно.

– А что непонятного? Нас трое, а я примерно, сугубо приблизительно, обрисовала варианты.

– Одно ясно точно, – хмыкнула Маша. – Бабочка – это ты, Гусева.

– Надеюсь.

– Про червяка и дичь уточнять не будем, – предложила Аля. – Иначе быть тебе, Ритка, битой.

– Душевнейший ты человек, Гусева! – Маша смерила подругу недобрым взглядом. – Добро так сиропом и сочится из всех дыр. Соболезную твоим коллегам.

– А чего им соболезновать? – сморщилась Рита. – Уроды – они уроды и есть. Вадик опять у меня заказ увел. Представляете, пришла тетка, у нее салон красоты. Ну, как салон? Так – не салон, а забегаловка. Хочет плакатики с рекламой и раскладушку. Концепции нет. Я ее на входе перехватила и к себе. Тетка с придурью, хочет что-нибудь необычное, чтобы цепляло, но чтобы сразу было ясно, что это салон именно красоты, а не зубодерня или ЖЭК. А у меня как раз есть женское лицо, стилизованное под цветок, то есть – из лепестков. С одной стороны смотришь – цветы, а если приглядеться – начинают проступать черты лица. В общем – шедевр. Тетка начинает ахать, охать, тут приходит на работу Вадик. Между прочим, с бодуна и опоздав почти на три часа. Но ему же можно, он у нас гений. Так вот, этот лысый кабачок с семечками вместо мозгов начинает закатывать свои гляделки и обхаживать клиентку, вопя, что хочет писать с нее портрет. Мол, этот образ он искал всю жизнь. А образ там – будьте нате: бабье лето старухи Шапокляк. Короче, клиентка переползает за его стол, и в результате подписывает договор на дикую банальщину: слоган «КвазиМОДА на красавиц» и картинка а-ля «Квазимодо с Эсмеральдой». За такое убивать надо.