– А другие варианты есть? – на всякий случай уточнила Алина.

– Есть, но еще хуже, – односложно бросила Маша, опасаясь, что мама начнет вдаваться в подробности.

– Тогда бери эту. В крайнем случае поменяете потом. Кстати, у нас есть вакансия переводчицы.

– Да уж, кстати, – заржала Гусева. – Я аж не поспеваю за твоим потоком сознания.

– А мне бы было неловко, если бы моего ребенка выгуливала такая чучелла, – Диана Аркадьевна жеманно передернула плечами и потянула анкету к себе.

– Мама, выгуливают собак, а твой внук будет гулять с няней. С такой няней, на которую у нас хватило денег.

Вообще-то, если бы мама не была до такой степени углублена в себя, она могла бы догадаться и попросить у Максима Михайловича оплачивать няню для родного внука. Собственно, и замолвить слово о нормальном рабочем месте для дочери она тоже могла бы. Маша со вздохом окинула маменьку взглядом и отвернулась: увы, родительница купалась в собственном эгоизме, как сельдь в рассоле. С какой стороны ни подступись – вляпаешься.

– Маш, ты слышишь, что я говорю? – забеспокоилась Алина. – Место у нас есть. Правда, там оклад не очень, двадцать в месяц. То есть хороший, но тебе может не понравиться. И шеф твоего отца знает.

– Двадцать чего?

– Рублей. Тысяч, – виновато проблеяла Алина.

– Да уж, – неопределенно пробормотала Маша.

– Зажралась, – радостно объявила Гусева. – Кто б сомневался! Я вот за десять работаю и счастлива до одурения. Зато есть свобода для творчества.

– Ограниченная размером этикетки, – ехидно оборвала ее Маша. – Человек должен стремиться к большему, а не довольствоваться минимумом. Иначе так ничего и не добьешься.

– Так и добивайся. Кто тебе мешает? – тут же нахохлилась Рита. – Только больно уж ты широко шагаешь – штаны не порви. Легко за папину спину прятаться. А ты без поддержки попробуй.

– Вот я и пробую.

– Вот и пробуй. Когда у самой получится, тогда и начинай других учить. А то как советы давать, так все умные, а как самим лопату в ручки брать, так менталитет не позволяет, – Рита нервно барабанила по столу тонкими пальцами.

– Ладно, Гусева, не злись, – примирительно протянула Маша. – Сама первая начала. Ты подумай, у меня же ребенок. Как я на двадцать тысяч проживу?

– Ты в роль-то особо не вживайся, – фыркнула Рита. – У тебя еще муж есть. Насколько я понимаю, твоя задача заработать только на няньку, а она стоит дешевле двадцатки.

– Здрасьте, а карманные расходы? – напомнила Маша.

– Манюня, пионерка ты наша! Тебе еще надо на булочку и компот в буфете? – Рита вскочила и забегала по комнате. – Чего ты как маленькая? Да люди спят и видят, чтобы такую работу найти, а тебе и тут все на блюдце! Все! На блюдце!

– Маргарита, ты не права, – томно напомнила о себе Диана Аркадьевна. – Этих денег даже на такси не хватит.

– Наши люди в булочную на такси не ездят! – отрубила Рита. – Вы ее абсолютно развратили.

Острого Ритиного языка Диана Аркадьевна побаивалась, поэтому в полемику вступать не решилась.

– Аль, спасибо тебе за хлопоты. Только я хочу быть как все, без поблажек, понимаешь? А там все знают, кто я, – Маша директивно сменила тему собственной развращенности на более актуальную.

– Кто знает-то? – изумилась Алина. – Там и отца-то твоего только по фамилии знают, а у тебя она уже другая. Шефу я ничего не говорила. В кадрах просто сказала, что у меня подруга переводчица есть. Велели приводить, пока место не заняли.

– А что, много желающих на такую зарплату? – не поверила Маша.

– Много, – односложно кивнула подруга.

– Еще как много! – не выдержала Гусева. – Тебя там на подходах затопчут претендентки на эти «копейки»! Отстегни крылья, сними нимб и вернись на землю, Князева! Это деньги. День-ги! Зарплата! На нее живут! Едят, пьют и даже одеваются! Спроси у папы своего, он сотрудникам платит так же, и никто не помер!

– Как-то страшно так сразу все менять, – загрустила Маша.

– Может, и не стоит? – тут же оживилась Алина.

– Конечно! – злорадно проорала Рита. – Лучше уж варить дома кашки и обсуждать с мамками на лавке цвет детского поноса! Чем не тема, тем более, что он каждый день разный!

– Типун тебе на язык, – плюнула Маша. – Нет у Никиты никакого поноса.

– Нет, так будет. Еще неизвестно, заразная эта нянька или нет, – внесла свою лепту в разговор мама.

– Все, хватит! – рявкнула Маша. – Берем эту Веронику, а я выхожу к Але на работу. В конце концов, работа – не рабство. Если что, буду искать что-нибудь другое!

Глава 10

Вероника никак не могла заснуть. Где-то в темноте зудели комары, прорвавшиеся в комнату, невзирая на застиранную марлю, вместо занавески болтавшуюся на окне. Каждый вечер она рыскала с газеткой, устраивая комариное сафари. Весь потолок был в телах бойцов, павших в неравной битве, а они все прибывали и прибывали.

– Надо бы побелку обновить, – вяло подумала Вероника, прикрыв глаза.

По большому счету в этой квартире следовало обновить все, сделав нормальный ремонт. Жилплощадь была куплена у невероятно опухшего алкаша, которым руководила хваткая суровая бабенка. Судя по диссонансу между ее приличной одеждой и обшарпанностью хоро́м, в которых из мебели имелся только матрас, жила тетка не здесь. Пока оформлялись документы, алкаш заигрывал со всеми, вплоть до старухи-нотариуса. Вероника с детства ненавидела запах перегара. Этот смрад ассоциировался с паническим страхом и засаленной кисеей старой скатерти, свисавшей со стола, под которым она пряталась от вечно пьяной матери.

Тогда, в нотариальной конторе, тоже было страшно. Она все боялась, что пронырливая хитроглазая бабенка обманет, возьмет деньги, а потом случится что-нибудь ужасное.

Ничего не случилось. Если тетка кого и обманула, то алкаша.

Навязчиво тикали старые часы, разрезая ночь на крохотные мгновения. Не в такт, а оттого – раздражающе-гулко, капала в ванной вода из ржавого крана. Текущий кран – первая примета отсутствия в доме мужчины.


У них в квартире тоже всегда так капало, а ванну украшали похожие рыжие разводы. Починить было некому, да и не волновало это никого. Отца у Вероники никогда не было, а мать вспоминалась либо совсем пьяной, либо мучимой жесточайшим похмельем. Она все время где-то подрабатывала, но деньги топились в водке.

Это все было так давно, что должно было стереться из памяти. Но почему-то не стиралось, а лишь пряталось внутри, то и дело впиваясь в сердце острым шипом воспоминаний.

Перед глазами всплывало старье, которое мать приносила неизвестно откуда и в котором приходилось ходить в школу. А школа была специализированная, языковая. И не попасть бы туда Веронике никогда, не будь она прописана в соседнем со школой доме…

Не забылись и насмешки одноклассников, стыд, страх и вечный голод…

А сколько было чудовищных часов унижения из-за фингалов, поставленных матерью в воспитательных целях вместо подписи в дневнике. Их приходилось запудривать мукой…

Вероника помнила и выпускной бал, на который не пошла, чтобы не позориться. Идти было не в чем. Она весь вечер бродила у школы, так и не решившись войти…


Самым ярким впечатлением детства был день рождения одной из одноклассниц. Веронике тогда было лет десять. Это было похоже на сон, сказку. Ее пригласили только потому, что приглашен был весь класс. Она бы и не осмелилась никогда пойти, но там кормили. Как больно и страшно было вспоминать себя тогдашнюю: тощую, жалкую, встрепанную и без подарка. Она ела, как одичавший зверек, потрясенно кося глазами в разные стороны. Все смеялись, но Веронике было все равно. Стыд упал куда-то вниз желудка, на самое дно, придавленный едой, настоящей, праздничной, вкусной…

А потом вдруг все резко закончилось, окутав девочку липким ужасом безысходности. Как в кошмарном сне, когда надо кричать, вырываться, а тело немеет, и парализованный язык отказывается слушаться. Когда понимаешь, что все, конец. И сделать ничего нельзя.

Она жадно глотала огромные куски торта, стараясь не испачкать единственное платье, как вдруг за спиной раздался быстрый брезгливый шепот:

– Какая ужасная девочка. Она плохо кончит, это написано у нее на лбу.

Вероника обернулась. Красивая холеная женщина, похожая на кинозвезду, подобравшись и болезненно морщась, разглядывала ее, словно омерзительное насекомое, по недоразумению заползшее на праздник.

С тех пор девочка так и жила, зная, что она ужасная и плохо кончит. И сделать с этим ничего нельзя, потому что та удивительно красивая женщина не могла ошибаться. Ей было виднее. И если она смотрела на Веронику, как на неизвестную науке гадость, то, значит, имела право.


Вероника приняла это за аксиому и стала ждать, когда же все закончится. Она даже знала, как именно может закончиться. Однажды она умрет от голода, если мама пропадет больше чем на неделю. Или мама ее просто забьет до смерти. Или она замерзнет на проспекте, как Магдалина из соседнего дома, которую даже на похоронах шепотом называли ужасными словами.

В общем, смерть у нее должна быть обыденная, как у таракана.

Вероникой брезговали, унижали, жалели, но никто не помог. Наверное, потому, что все было «написано у нее на лбу». Конечно, зачем тратить время на ничтожество, которое в любом случае плохо кончит.

Мама умерла в год, когда Вероника окончила школу. К тому времени родительница умудрилась практически все вынести из квартиры, оставив дочке лишь квадратные метры.

Первую неделю она наслаждалась тишиной и непривычным чувством безопасности, с некоторой оторопью наблюдая, как заканчиваются последние продукты. Поскольку больше не было необходимости постоянно бороться и бояться за свою жизнь, обороняясь от невменяемой матери, у нее появилось время поразмыслить. Доразмышлялась Вероника до того, что поняла: дальше будет только хуже.

Сутки просидев голодной, она пошла к метро сдавать квартиру.