И все же волновало. Особенно в свете того, что все чаще заводились разговоры, как прекрасно было бы Саше поехать в Германию и поступить там в консерваторию. Как и Кира, он окончил в Харькове музыкальный колледж, но, конечно, европейское музыкальное образование, по мнению его матери, должно было открыть перед Сашей новые горизонты. Плюсов была масса – возможность бесплатного обучения, стажировка и, наконец, своего рода опекунство Владимира Петровича, человека довольно обеспеченного даже для Германии. Он был готов взять на себя расходы на проживание и питание, если Саше не удастся получить стипендию или найти работу на время учебы. Немецким Саша владел отлично, а все остальное было лишь вопросом его таланта и профессионализма, тем более что поступать можно было сразу в несколько мест. Еще недавно, до наших с ним отношений, мы постоянно говорили о его возможном поступлении, но сразу же, как решили быть вместе, эти разговоры прекратились, как и не было. Конечно, все были расстроены таким поворотом – мать Саши, Владимир Петрович и Оксана. Все, кроме меня. Я успокаивала себя: он взрослый мальчик, решил остаться здесь – значит, так и надо. Помимо меня у него были и другие причины не уезжать – пожилая мама, работа и, наконец, их с Кирой группа.

– Кем я буду там, – пожимал он плечами, – еще одним молодым, подающим надежды музыкантом? Нас и здесь неплохо кормят.

Но это не значило, что остальные с легкостью приняли его решение оставить все как есть. Я не могла не понимать – в этом детально разработанном плане мать Саши и друг его отца отводили важное место и той вероятности, что однажды их дети будут вместе и они наконец смогут зажить большой и дружной семьей. А я стала помехой для его осуществления. Эта мысль задевала меня и подтачивала изнутри, как противный червяк.

– По-моему, они спят и видят, как вас поженить, – говорю как-то я, глядя в потолок, пока Саша лежит рядом и курит. Я против того, чтобы он курил в моей спальне, и против курения в целом, но, видимо, не очень серьезно заявляю о своем требовании, раз он не спешит его выполнять.

– Лена, давно хотел тебе признаться. Когда ты говоришь такие вещи, мне хочется взять ремень и сделать с тобой кое-что неприличное, жестокое – это ничего? Я не кажусь тебе чудовищем после такого признания? Ты меня не разлюбишь?

– Я серьезно. Ты сам говорил, что родители еще в детстве вас «помолвили».

– Лен, это обычная болтовня. «У вас товар, у нас купец, было бы чудесно, если бы мы стали родственниками», – кривляясь, распевает он. – Тебя мама тоже сосватала сыну своей подруги, который тебя в школе лупил, а ты плакала и бежала мне жаловаться.

– Тогда это и правда казалось шуткой. Мы были детьми. Подруга моей мамы – кстати, понятия не имею, где она и ее сын сейчас, иначе бы лежала я не в твоей постели, – получаю шутливый шлепок по бедру, – хорошо-хорошо, – отмахиваюсь… – И все же. Разговоры твоей мамы о Германии, о будущем – они не просто так? Мне кажется, все хотят, чтобы ты туда поехал.

Саша встает, тушит сигарету, уносит пепельницу на кухню, возвращается со стаканом воды, дает сначала мне, затем допивает одним глотком. Отвечает вдруг серьезно:

– Я понимаю, о чем ты. Наверное, со стороны так и выглядит. Но для меня не имеет значения, чего хотят другие. Разве я сейчас не здесь, не с тобой? Разве я не выбрал этот город, мою группу, тебя, наконец, Лена? О чем мы вообще говорим?

– Да, ты выбрал, – соглашаюсь я вслух, но хочу сказать совсем другое, вернее, спросить: «А ты уверен в своем выборе?»

Но я не спрашиваю. Боюсь услышать ответ. Или боюсь, что он соврет. Или боюсь, что этот вопрос посеет в нем сомнение в сделанном выборе. Мне страшно, мне так страшно, если бы ты знал как. Я тянусь к нему, чтобы обнять, и он падает на кровать, на меня, смеясь и зарываясь лицом в мои волосы.

– Саша, – шепчу я ему на ухо, – Саша, никуда от меня не уходи, никуда не уезжай, слышишь?

– Лена, – так же шепотом отвечает он, – маленькая, я бы не смог никогда, ты что!

1.10

Лето внезапно закончилось – с пятнами черешни на простынях, с приятной прохладой под утро, когда занавески развеваются, как паруса, а ранние трамваи шумят, как море, когда если чуть дольше поваляться в постели – то уже пот на ключицах, и волосы на затылке влажные, и лень растекается по телу такая, что хочется долго выгибаться кошкой и, проснувшись наконец, ставить на плиту джезву с кофе, включать на ноутбуке онлайн-радио, строить планы на день, ходить по дому в одной тонкой футболке, сидя на кухне, обнимать голые колени и морщиться, видя, как он обжигается первым глотком кофе. Но и осень также чудесна запахом влажных листьев в парках, надоедливым теплом, которое копит обмотанный вокруг шеи шарф, легким прохладным ветром. Вечером – что есть мочи бежать домой от метро в темноте, нетерпеливо нажимать на кнопку звонка и ступать в квартиру, где чуть душно, где недавно кипел чайник, где на столе в бумажном пакете выпечка, готовить ужин, без умолку болтая, целовать в шею, проходя мимо него, сидящего за компьютером, сосредоточенного, в окружении кружек, пепельницы, в больших смешных наушниках: «Я тебя напугала?» Я спешила в такой вечер домой, когда столкнулась с мамой Саши – узнала ее издалека, высокая, как он, сухая, крепкая, в детстве она неуловимо напоминала мне актрису Ирину Купченко – та же чувственность и категоричность и внутри, как под слоем, какая-то недолюбленность. Я сама окликнула ее, не успев осознать свое желание избежать этой встречи, – она вздрогнула, нахмурилась в поиске источника звука, а затем, увидев меня, еще сильнее выпрямилась. Но тут же улыбнулась.

– Здравствуй, Лена, ты одна? Саша с тобой? – оглядывается, ищет взглядом.

– Нет, – смеюсь, – этот компьютерный червь дома, работает.

– У тебя дома, – уточняет зачем-то она.

– У меня, – виновато. Саша давно жил у меня.

– Ну и хорошо. Давно нам нужно было поговорить с тобой, Лена. Пройдемся?

Неужели – это? Сейчас она будет задавать вопросы, когда мы собираемся узаконить отношения, какие у нас планы на будущее и серьезные ли у меня намерения? Или такие вопросы обычно задают парням, не девушкам? Я немного смущена, но соглашаюсь, мы идем через парк – узкие аллеи с брусчаткой, пугливые белки взбегают вверх по деревьям. Татьяна Николаевна идет не спеша, серьезна, собранна. Я рядом – чуть напугана, не готова к расспросам – особенно к расспросам этой сухой женщины, которой я немного побаивалась еще со школы.

– Леночка, ты только не подумай ничего плохого, но можно я тебе один вопрос задам как мать?

– Конечно, Татьяна Николаевна, – чувствую себя будто на уроке сольфеджио, так хорошо мне знаком этот обманчиво ласковый, не прощающий ошибок тон.

– Скажи, ты уверена, что у вас с Сашей серьезно, навсегда?

– А разве кто-то может знать наверняка? – Я, конечно, кривлю душой, внутри я до чертиков уверена, что мы не закончимся никогда, но признаться в таком неловко.

– Ты, конечно, права. Жизнь – штука непредсказуемая. Но я о другом, – смотрит на меня так, словно дает еще один шанс дать правильный ответ.

Вздыхаю, понимая, что откровений не избежать:

– Я люблю Сашу. Я очень хочу верить, что так будет всегда. И что он любит меня. И это никогда не закончится. Думай я или он по-другому – как бы мы оставались вместе?

– А тебе никогда не приходило в голову… Прости меня заранее, хорошо? Скажи, ты никогда не допускала мысли, что вы, как бы это сказать, просто примелькались друг другу? Что у него не было долго серьезных отношений, у тебя, насколько я знаю, тоже. – Я слышу в ее голосе пренебрежение, но отмахиваюсь от этого. – Вы привыкли друг к другу, так часто были рядом в одной компании, что просто не могли не сойтись рано или поздно. Допустим, пройдет у вас начальный период, когда новизна, романтика, а что дальше? Вы же знаете друг друга как облупленных – вам это не надоест, как ты считаешь? В конце концов, Леночка, женщина должна быть загадкой для мужчины – а ты, прости, ну какая ты для Саши загадка – он тебя с детского сада знает.

– Вы говорите так, будто это плохо, а как по мне – так хорошо. Мы знаем друг друга, как вы сказали, как облупленных и поэтому любим так, как любим, – голос мой предательски начинает дрожать.

– Ну-ну, не сердись. Давай присядем, – предлагает она и, не дожидаясь ответа, располагается на скамейке, облокачиваясь одной рукой на спинку, а второй – приглашая меня присесть.

Я послушно опускаюсь рядом. Она развернута в мою сторону, ее не пугает ни этот разговор, ни тем более я, а я смущена, смотрю себе под ноги, кручу пуговицы на пальто.

Она продолжает:

– Я не говорю, что Саша тебя не любит. Любит. Но в первую очередь как друга. Как члена семьи, как сестру. Подумай сейчас о нем, не о себе. Перед ним такие дороги открыты – учеба в Германии, Володя, который его там поддержит, поможет закрепиться, если что. Там у него будущее – такое, которого в Харькове нет. Играют мальчишки вместе – сколько уже, лет пять? И что из этого вышло? Выступления в местечковых клубах? Два десятка поклонниц? Денег им едва хватает на оплату точки для репетиций. Хорошо, что у Саши есть работа – а если бы не было, на что бы он жил, на мою зарплату? Но ведь он хочет всерьез заниматься музыкой, и у него есть такая возможность. А он отказывается. Меняет ее на то, чтобы остаться здесь с тобой и с твоим братом. Я, конечно, рада, что вы так дружите – но детство закончилось, Леночка, пора принимать взрослые решения, строить свою жизнь – а не гулять за ручку, как ты думаешь?

– Я не держу его, – оправдываюсь.

– Да, не держишь. Если бы ты хоть немного думала не о себе, а о нем, ты бы сама его собрала и отправила. Любовь любовью, а жизнь, Лена, больше каждой отдельно взятой любви. Когда у вас не заладится и будет поздно куда-то ехать, потому что Владимир Петрович однажды устанет предлагать свою помощь, то Саша, конечно, не будет тебя упрекать – но пожалеет, что не поехал.