– Мальчик, ты почему плачешь? Ты чей?

Он теперь не мог ответить: «Я из детдома», поэтому просипел сквозь слезы и сопли:

– Мамин.

– А мама где? – пристала, как репей, пожилая женщина в голубой косынке.

– Покупает рубашки…

– Мама! – закричала вдруг женщина. – Мама, у вас тут сын плачет!

Вокруг столпились люди.

– Бежит! – засмеялся какой-то старик. – Глаза навыпучку – бежит! Ребенка забыла!

Народ расступился, и примчавшаяся Мама обняла Принца:

– Мальчик! Мой мальчик! Ну что же ты… Я ж на две минуты всего… а ты плачешь…

Они стояли посреди многолюдного отдела игрушек, обнявшись, потерянная мать и найденный сын. Никто уже не плакал, стало неинтересно, и толпа разошлась.

– Не успела рубашки взять, очередь длиннющая, – вздохнула Мама. – Завтра сама схожу. Пойдем, коня купим.

– Нет.

– Он тебе разонравился? Ты его уже не хочешь? А что ты хочешь?

– Раковину, – прошептал Принц.

Мама помолчала, глядя на него внимательно, с легкой, ему показалось, досадой.

– Ракушки здесь не продаются.

– А где?

– В другом магазине. Зачем она тебе?

– У бабушки были раковины. Я любил ими играть.

Принц сказал правду… и неправду. Зажмурившись на мгновение, он дал себе слово, что соврал Маме в первый и последний раз.

* * *

В маленьком магазине, где пахло рыбьим кормом, кроме них покупателей не было. Тут продавались всякие приспособления для аквариумов и живописные рыбки, резвящиеся в сосудах разных конфигураций. Стеклянный прилавок с морскими украшениями находился не в центре, а сбоку. Подойдя к нему, Принц замер. Сказочно прекрасные домики моллюсков лежали на черном бархате в обрамлении из камешков и снежных коралловых веточек: обыкновенные серые рожки и со звездчатыми кромками, узкие винтообразные и овальные пятнистые, гофрированные гребешки и витиеватые конусы. Одна – как вышитая белая тюбетейка… и еще одна. По сравнению с ней остальные выглядели бирюльками.

Мальчик вцепился пальцами в деревянную обшивку стекла. Раковина превышала в размерах две ладони взрослого человека. Если поставить ее вверх заостренной вершиной, формой она напоминала маковку старинной церкви. Самую красивую башню из набора открыток «Москва». Выпуклости в спиралях цвета беж, словно облитые жидким стеклом, украшали коричневые полумесяцы, сильно отогнутые края широкого входа были волнисты и переходили в нежное перламутрово-оранжевое устье.

– Это Харония Тритонис, или Рог Тритона, – сказал добродушный толстяк со смешливыми глазами, с удовольствием наблюдая за реакцией мальчика.

– Какой большой рог…

– О, встречаются экземпляры в три раза крупнее! У вас отличный вкус, молодой человек! Раковина коллекционная.

– Она продается? – спросил Принц робко.

– Только в нашем магазине такое редкое собрание раковин, – гордо прорекламировал продавец вместо ответа.

– Ваша Харония… продается? – настойчивее повторила Мама вопрос.

– Вообще-то я выложил ее для красоты. Наш Тритонис питается ядовитыми звездами, морскими ежами и занесен в Красную книгу. Он из Японии, с острова Окинава.

– Из Японии? – встрепенулся мальчик. – Где Маньчжурия?!

– Молодой человек не лыком шит, – улыбнулся толстяк и, просунув руку под стекло с внутренней стороны прилавка, вынул раковину. – Не знаю, какую Маньчжурию вы имеете в виду – город во Внутренней Монголии под боком России, или историческую область на северо-востоке Китая, на которую кто только не претендовал… Возьмите-ка в руки, полюбуйтесь на это чудо природы. Тритон – сын греческого бога морей Посейдона и нереиды Амфитриты, дочери Океана. Вместо ног у Тритона был хвост.

– Как у русалочек?

– Да, как у всех водяных, но не рыбий, а дельфиний. Раковине подчинялись волны, она помогала Тритону сражаться с великанами, отпугивала их волшебными звуками глубины… Островитяне и теперь используют ее как музыкальный инструмент. Смотрите сюда: если с этого боку узкой верхушки трубы высверлить небольшое отверстие и подудеть в него, все ваши враги сбегут на край света!

Рассмеявшись, продавец сказал Маме:

– Мадам, я видел глаза вашего сына, и душа моя пела. Это дорогого стоит – вызвать глазами песнь души. Я сбавлю цену.

Принц прижал завернутую в бумагу раковину к груди.

– А барбусов не хотите? Вчера привезли, гляньте, какие красавцы! – толстяк ткнул пальцем в аквариум. В нем плавали полосатые рыбки с хвостами как мандариновая кожура.

– Спасибо, – попятился к выходу мальчик.

– На здоровье, – помахал рукой веселый торговец. – Захаживайте чаще, скоро мне обещали добыть египетскую шапку!

– Спасибо… У нас есть… шапки.

– Ай, молодой человек! – по магазинчику рассыпались бусы прыгучего смеха. – Египетская шапка – раковина семейства митрид!

* * *

Забытый плюшевый мишка таращил обиженные глазки в углу полки. В подводном свете зеленой лампы приобретение Принца покоилось на подушке песочного цвета, как на дне моря. Казалось, из оранжевого раструба вот-вот покажется мягкое тельце моллюска и поведет стебельчатыми усиками… у него же есть усики? То есть были. Жаль, что бедная улитка умерла… Хорошо, что хоть домик остался. Такой красивый. Хозяин Тритонис выточил на нем гладкие спирали, нарисовал узоры и отполировал до глазурного блеска…

Мама зашла пожелать спокойной ночи и присела на край дивана.

– Раковина не помешает тебе спать?

– Не помешает. А Русалочке уже сделали операцию?

Мамин рот грустно скривился.

– Конечно. Врачи же торопились. Поверь, девочке повезло, что ее увезли. Тетя, видимо, богата, у Русалочки будет все, что она захочет. Она еще маленькая, и быстро тебя забудет. И ты постарайся забыть, иначе надорвешь свое сердце.

Принц взволнованно приподнялся на локте:

– Если сердце надорвется, нужно будет делать операцию, и меня отвезут в институт?

– Нет, мой мальчик. Оно просто станет ныть, как больной зуб, всего лишь…

Разочарованный, он согласился:

– Это неприятно.

– Скоро Русалочка научится разговаривать на чужом языке, полюбит свою тетю, как маму, подружится с ребятами, и ничего не останется в ее памяти о детдоме.

– Даже меня?

– Даже тебя.

– Мне плохо так думать, – пожаловался Принц.

– А ты не думай. Пойдешь в новую школу, и у тебя появятся друзья.

– Она тоже пойдет в новую школу? Где-то там, далеко…

– Да. Кстати, завтра к нам придут гости, и ты познакомишься с их дочкой. Она ходит в школу с английским уклоном, ты будешь учиться с ней в одном классе. Это очень хорошая девочка, ее зовут Лиля. Лилия – как цветок. Красивое имя, правда?

– Красивое, – равнодушно кивнул он. – Спокойной ночи.

Мамина прохладная ладонь погладила его по щеке, подхватила с подушки раковину и положила на стол.

* * *

Лиля действительно оказалась очень красивой. Но у Принца была своя девочка… хотя уже нет. Не было. Лиля увидела раковину и заинтересовалась:

– В ней жил слизняк?

– Улитка.

– Когда мы ездили в Палангу, мы ели виноградных улиток.

– Зачем?!

– Они вкусные.

– Но ведь они… живые!

– Ты какой-то глупый, – фыркнула девочка. – Наверное, потому, что детдомовский.

– Я не детдомовский.

– Мама сказала, что недавно ты был детдомовский. Ничей. Тетя Марина взяла тебя из жалости, а дядя Эдик – из жалости к тете Марине…

Услышав двойной рев, обе мамы выскочили из-за стола как ошпаренные и понеслись в детскую. Оба папы пожали плечами, чокнулись рюмками и продолжили разговор.

– Он обозвал меня живодеркой! – плакала Лиля, стоя в углу за дверью. – И еще по-всякому, по-плохому!

Мальчик с натужным, багровым лицом катался по полу, колотил в него кулаками и, задыхаясь, хрипло кричал:

– Не хочу! Не хочу, блин, не хочу!

– Боже, какая дикость! У него что – эпилепсия? – холодно спросила Лилина мама.

– Он абсолютно здоров, – так же холодно ответила Мама. – Очевидно, ему сказали что-то… недоброе.

– Лиля, что ты ему сказала?

– Что мы ели улиток в Паланге-е-е…

– Не хочу! – крикнул в последний раз мальчик, забился под диван и затих.

Лилина мама, потянув дочку к двери, бросила Маме:

– Трудненько будет перевоспитать это быдло. Сочувствую.

– У этого быдла, по крайней мере, есть сердце.

Гости быстро ушли. Принцу было стыдно, он никогда еще не устраивал истерик, и у него разболелась голова. В открытую дверь летели из зала сигаретный дым, нервное бряканье посуды и громкие голоса. Затаив дыхание, Принц прислушался.

– Не хочу отдавать его в школу с английским уклоном, – прозвенел голос Мамы.

– Ну вот! То один орал: «Не хочу, блин», то вторая теперь «не хочу», а ведь я еле договорился, – голос Эдуарда Анатольевича был сердитым.

– Пойдет в обычную.

– Как хочешь… Ребенок проблемный.

– Я счастлива, что больше не увижу Абрамовых.

– Увы, не могу разделить твоего счастья. Мальчик испортил мне деловое соглашение.

– Найдешь другого партнера.

– Ты не понимаешь: у Абрамова связи…

Мама и Эдуард Анатольевич ссорились. Из-за него, из-за Принца. Лучше бы они не брали его из детдома. Может, тогда ему удалось бы тайком проникнуть в самолет, или уговорить кого-нибудь из летчиков взять с собой в кабину. Большинство людей на свете добрые… Доброта – это что? Это когда жалость?..

Эдуард Анатольевич начал говорить о каком-то дяденьке по имени Бизнес, который хромает, и что производство нездорово от убытков. «Многие чем-то больны», – подумал мальчик и помолился, чтобы все выздоровели.

Ему снилась река. В кружеве тальниковых зарослей, не переставая, подмигивало солнце. Весла отталкивались от журчащих волн, пена таяла в тенях, как иней на рассветных окнах. Там, где на бурые доски попадала вода, проступал темный рисунок смоленого дерева. На горизонте у излучины курчавился дымок рыбацкого костра. А на корме лодки было пусто.