– Представление посвящается Новому году, школе и дню рождения нашей любимой классной руководительницы Ирины Захаровны.

Ирэн любят и уважают все, и Миша известен детской смелостью слов. Поэтому зал зааплодировал искренне, без придирки к подозрительному слову «любимая». Взволнованная Ирина Захаровна привстала с кресла и поклонилась.

…И произошло удивительное: как только занавес открылся, Женя забыла об аритмии, о сухости во рту, а едва затеялось действие, забыла, где находится. Сама певучая атмосфера стихов вынесла актеров в патриархальное пространство «милой старины». Понемногу и зал проникся духом почтенного дворянского имения, превращаясь в сообщника сцены, где жил Пушкин и жили его герои. Зрителей перестало смущать, что на ножках ларинских кресел видны снизу инвентарные номера, и что границы театральной условности сужают гроздья воздушных шаров, спущенных со штанкета по периметру задника.

Незаметно для себя 11-й «б» объединился в группу поддержки и, задавая тон, первым начал отмечать рукоплесканиями удачные моменты в игре одноклассников. Жене уже ничто не мешало быть Татьяной и полностью ощущать себя ею в тихой девичьей светелке со свечами в бронзовых канделябрах. Да и все дебютанты неплохо переносили испытание публикой. Зрителям нравилось, что Онегиных двое, нравились палящие голубыми стрелами Ольгины глаза и Лехины невиданные кудри. Даже няня с ее рассказом о крепостном женском бесправии была убедительна и вполне могла претендовать на «отлично» в четверти.

Ирина Захаровна, конечно, не ожидала такого шикарного подарка. И никто не ожидал. Особенно от Шишкина-Пушкина (теперь его так и будут все называть). Школа не знала, что главные потрясения ей еще предстоят, когда выяснится: а) кому пришла в голову идея сюрприза; б) кто написал инсценировку; в) поставил спектакль; г) подобрал музыку.

В финале Миша, смешно загибая пальцы, закричал в стиле хип-хопа: «Блажен, кто смолоду был молод! Блажен, кто вовремя созрел!» – и старшеклассницы отбили себе ладоши.

Прав был Пушкин – все получилось айс. Актеров вызывали на поклон три раза. Завуч поблагодарил их за то, что зрителям была подарена возможность заново осмыслить великие строки. Еще он сказал, что 11-й «б» приятно радует педагогов. Ученики с блеском справились с серьезным материалом и сделали первый шаг к звездному будущему, ведь если Александр Сергеевич изобрел роман в стихах, то ребята изобрели роман-шоу!

Потом встала Ирина Захаровна, и стало тихо.

– Ребята, спасибо… Это мой самый счастливый день, – сказала она и замолчала. Ей захлопали, громче всех актеры, а Ирэн вдруг махнула рукой, заплакала и убежала.

…Позже она скажет на классном часе: в спектакле хватало огрехов. Не будем забывать – наши лицедеи все-таки дилетанты и пошли на большой риск. Элементы шоу, может быть, дань сегодняшнему дню, но с Пушкиным так нельзя: «Когда-нибудь поймете почему. Важно то, что ребята уловили мысль о невозможности счастья лишнего человека. Онегин по слабости характера и нежеланию противостоять лицемерному окружению подхватил разрушительное начало своей среды. Он был ее порождением, ее частицей – и сделался ее жертвой. Способный тонко чувствовать и сожалеть об ошибках, Онегин бездарно, бездумно растратил себя. Взглянув на героя с переклички времен, актеры раскрыли непреходящую актуальность проблемы лишних людей. Спектаклю удалось доказать, что человеческое время, будь то минувшая эпоха или нынешняя, – явление социальное, а среда, к сожалению, всегда далека от совершенства. В ней нужно суметь увидеть положительные стороны и, как в театре, найти в жизни верное «сценическое» решение. Ведь что наша жизнь?.. Вечный поиск. Конфликт Онегина с Ленским был не только внешним, герой конфликтовал с самим собой. Участники экспериментальной задумки попытались разобраться в собственных чувствах. Прогоняя их сквозь свое «я», сквозь свой магический кристалл, они показали, что порой происходит в наше время в душах молодых людей с «лица необщим выраженьем»…

Ирина Захаровна скажет так после каникул.

А пока зрители спешили растащить ряды кресел по углам, освобождая зал для танцев. Миша куда-то исчез.

– Ирэн искать ушел, – подмигнула проницательная Юля и запрыгала: – Ура! Ура! Пять с плюсом!

– Я же говорил, я говорил, а вы не верили! – ликовал Леха. Надя кружилась по сцене. Актеры кричали и дурачились за закрытым занавесом.

– Ты лучшая Татьяна на свете! – завопил вдруг Санька и подхватил Женю на руки. Под носом у него было красно – сорвал надоевшие усы. Она увидела Санькино лицо близко и ясно, как в зеркале с пятикратным увеличением, с такой чистотой зрения, что могла бы присматриваться хоть тысячу лет и ничего нового, наверное, в нем не открыла бы. Не самое красивое лицо, скорее наоборот. Но на него почему-то хотелось смотреть. Всю эту тысячу лет… Санька медленно поставил Женю на пол, медленно к ней наклонился и медленно-медленно, совершенно нечаянно поцеловал.

Вот тут-то и случилось то, что случилось. Будто град загрохотал по крышам – зал засвистел, заулюлюкал, захохотал… Кто-то открыл занавес.

Ничего сверхневероятного на сцене не происходило, мало ли старшеклассников целуются в школе под лестницей, но тут их выставили на всеобщее обозрение, как жениха с невестой. «Горько, горько!» – незамедлительно послышались вопли. Леха в панике заметался по просцениуму, широко развел руки, загораживая друзей, и рявкнул на зал:

– Эй, кончай лол, монстры!

Только тогда попавшиеся на внеплановой мизансцене актеры отскочили друг от друга, как ошпаренные, и умчались в разные стороны, а народ по ту сторону сцены заблеял уже сдержаннее.

– Буга-га, я пацтулом! – подначивали Леху отдельными «каментами».

– Ржунимагу!

– Базарь исчо!

Народ ждал речи от благополучно воскресшего дуэлянта.

– Н-ну? – ехидно спросила Юля, появляясь из-за кулисы.

Леха снова развел руками, помедлил и, что-то вспомнив, произнес:

– Простим горячке юных лет… и юный жар и юный бред!

Ленский и Пушкин продолжали жить в Лехе. Классика живее всех живых. К гадалке не ходи…

Посреди бурлящего веселья Женя с Санькой ускользнули с вечера.

– Позорище! – стонала она.

– За каникулы забудут, – убеждал он. – Театр и есть позорище, его когда-то так и называли.

Женя подумала: а и впрямь! Ну и что – поцеловались. Она, между прочим, знает не одну девчонку, которая хотела бы очутиться на ее месте.

Ох, спасибо Лехе! Не растерялся, перевел стрелки на себя. Верный друг. Настоящий мужчина… Как ни опешила Женя от Юлиного коварства, она заметила, как вспыхнули Надины щеки и глаза зажглись голубыми лампочками в Лехину сторону. «Красавчега» на вечере явно ждал бенефис.

Миша, должно быть, беседует с Ириной Захаровной о постановке. «Старая няня» осталась наедине со своими провокациями. Какие, впрочем, ее годы. Юлю, как всех девиц возраста шабли и шато дикем, ждет поле непаханое увлекательнейшего изучения мужчин и дальнейшей их классификации.

Между домами на главной городской площади мелькал светящийся конус праздничной ели. Погода стояла самая благодатная, какую только мог заказать напоследок усталый декабрь: падал легкий снег. Хорошо гулять под ним… и целоваться. Не сговариваясь, Женя с Санькой побежали к Новогоднему парку и поцеловались у первой же елки. Медленно-медленно, как на сцене. Куда спешить? Поцелуй не мороженое, не растает за пять минут. Впереди целая жизнь.

Любовь текла из мягких губ Саньки в губы Жени. Пульс странно стучал в висках, во всем теле, даже непонятно в чьем – его или ее. Летящий снежок приглушал стук, но чуткий маленький парк, несомненно, слышал и плел невидимые веточки поверх голов. Вилось, вплеталось клеточка в клеточку тихое счастье.

Санька снял шапку, ему стало жарко. Женя растрепала его волосы:

– Здорово ты придумал, Сань.

– Что?

– Даргомыжского и Машу.

– Вдвоем же придумали.

– Папа вчера помог маме со стиркой и посуду сам убрал.

– Мои тоже шелковые, – усмехнулся Санька. – Мамик ждет отцовскую дочь Машу. Боюсь, как бы кроватку не купила.

– Давай поступать вместе поедем? Правда, я пока не знаю, какой институт выбрать.

– Я, Женя, в армию решил идти, – вздохнул он. – То есть мы так решили с Мишкой и Лехой. А потом мы с тобой будем вместе. Если ты меня дождешься… Дождешься?

– Да.

– Станешь письма писать?

– По Интернету или обычные?

– Лучше обычные. Они будут пахнуть тобой.

– Я чем-то пахну? – удивилась Женя.

– Вишневыми косточками. Безумно вкусно.

– А ты – кефиром, – засмеялась она, ткнувшись ему в грудь. – Нет, ряженкой… Я люблю кисломолочные флюиды. У меня обоняние сильное, а институтов, где учат на дегустаторов, кажется, нет. Ты после армии куда хочешь поступать?

– В художественный, на искусствоведа.

Жене послышался скрип. Какие-то люди шли по тропе. Или опыт, сын ошибок трудных, бродил поблизости, прикидывая, что бы еще такое замутить для потехи и назидания…

Двое шагали из хлебного магазина, и за ними двое. Отступить бы в тень, но под елкой негостеприимно насупился сугроб. Пришлось чуть отодвинуться от тропинки. Женя спрятала голову у Саньки на плече… и поняла, что промахнулась с сыном ошибок. Это был случай, бог изобретатель.

– Женя! – изумленно воскликнул кто-то маминым голосом.

Второй раз за день влюбленные отпрыгнули друг от друга. Сегодняшний опыт ничему их не научил.

– Сашхен? – закричала Елизавета Геннадьевна. – Маша? Вы целовались?!

– Женя, ты целуешься с этим аферистом… без бороды?! – закричал папа.

– Вам нельзя, Сашхен! Вы же братья! То есть сестры! – ужаснулась, путаясь, Елизавета Геннадьевна.

– Действительно, как же так, – растерялся Леонид Григорьевич, и все замолкли: обескураженные «братья-сестры» и нечаянные ревизоры-родители, потрясенные внезапно обнаруженным моральным падением детей.

Немая сцена. В индийском кино после нее, в отличие от известной гоголевской, все обнимаются – особенность жанра.