– Чего в темноте сидишь? – мамик зажгла люстру и прекратила двойной кайф сына от поглощения духовной и физической пищи. Он еле успел запихнуть тарелку под диван – забыл, что в воскресенье у парикмахеров укороченный рабочий день.

– Хорошо отрепетировали, Сашхен? Борода как держалась?

– Как родная.

Утром пришлось соврать про генеральную репетицию «Онегина». Смастерить бородку и усы взялась тетя Леночка, и получилось супер – все натуральное, на тончайшей клеевой основе. Правда, кожу до сих пор саднило, хотя Санька смазал лицо кремом.

– Свинья, – прошипела мамик, выкатив ногой тарелку из-под дивана. Унюхала-таки запах сарделек сквозь еловый аромат, и Санькин затылок привычно ощутил крепость карающей родительской руки.

– Дмитриевский, ты сантехнику звонил? – переключилась мамик на отца. – Четыре дня до Нового года осталось, а кран не поменянный!

– Твой Петров обещал прийти сегодня, – откликнулся отец из «Парнаса».

– С чего это мой-то? Василисин бывший мужик. Поговори с ним еще, язык не отсохнет, и деньги ему не лишние перед праздником!

Повесив шубку на плечики в шкаф, мамик вздохнула:

– Никакого от вас проку, книжные червяки.

– Не вписываемся в интерьер, – посочувствовал Санька.

Долго ждать звонка в дверь не пришлось. Пока отец встречал Петрова, мамик торопливо открыла створку книжного шкафа и достала первый том «Американской трагедии» Драйзера (цвет персик). Санька знал, что в книге хранится денежная заначка на внезапные случаи жизни. Золотистый халат мамика подрагивал и переливался – отсчитывала сотняжки, и вдруг замерла: из прихожей донесся совсем не сантехниковский голос.

Отец тоже полагал, что явился Петров, открыл, не спрашивая, и стоял теперь обалдевший. Из темного проема зрелищем из мультика вырисовалось чудо, при виде которого слегка оторопел и Санька. Чудо косило под куклу Братц – с фабричными, поверх собственных, ресницами, превышающими приличные размеры губами и копной старательно начесанных волос. В одной руке мультяшная героиня держала дорожную сумку, в другой – кожаную бандану. Выдув пузырь жвачки, гостья переступила порог и помахала банданой:

– Привет, пипл!

– Кто это? – шепотом осведомилась у Саньки мамик.

– Понятия не имею.

– Не ври! Не к Дмитриевскому же. Он давно в куклы не играет.

Мамик ошиблась. Братц именно к отцу обратила глаза с густонаращенными ресницами:

– Леонид Григорьевич?

– Да. А вы, собственно…

– Я, собственно, Мария Леонидовна. В миру Маша.

– Очень приятно, но…

Он не договорил. Опустив сумку на пол, живая кукла Маша с пронзительным визгом бросилась ему на шею:

– Здравствуй, папа!!!

Чувства, отразившиеся на лицах родителей (людей, напомним, полярных), Санька обозначил бы так:

Отец:…………………!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Мамик:!!!!!!!!!!!!!!!!!!!………………………..

В конце многоточечной паузы дочь своего отца сняла меховую куртку с капюшоном, затолкала ее в шкаф и заявила:

– Я к тебе, папа, насовсем приехала. Ну, показывай, как живешь!

Отец в страшной растерянности потер щеку, пунцовую не только от щедрой помады дочернего поцелуя.

– Извините, я впервые вас вижу… я не понимаю, с чего вы взяли, что я…

Не разувшись, в остроносых «казачках» выше колен, девица легко, проскользнула мимо остолбеневшей мамика в гостиную и, нога на ногу, уселась на край журнального стола.

– Ох, папа, я так и думала, что мама ничего тебе не написала.

…и это вынырнувшее из волн человеческого моря чудо, она же Мария Леонидовна, родная по отцу сестра Саньки, рассказала ошарашенному отцу и остальному «пиплу» нехитрый синопсис неизвестного мыльного сериала «Просто Маша».

В туманной глуби своей тридцатипятилетней холостяцкой зрелости художник-реставратор Леонид Дмитриевский отправился по командировочным делам в город Караганду, где познакомился с девушкой по имени Анна, сотрудницей Музея изобразительных искусств. («Не помню там никаких Анн», – обронил отец, чем командировку в глазах мамика все-таки подтвердил.) Через девять месяцев знакомства с Леонидом Григорьевичем Анна благополучно разрешилась дочерью Машей. По необъяснимой причине молодая мать решила не доводить до сведения давно отбывшего реставратора столь чудесную новость. Еще через сколько-то месяцев Анна в неведомых общественных местах нашла другого командированного холостяка, из соседнего города, и он, в отличие от Леонида Григорьевича, сделал ей экстренное предложение руки и сердца. Недолго думая, Анна собрала в своей общежитской комнате пустышки-ползунки в большой букет и с главным цветком жизни Машей вручила перед отъездом своей маме. Та не сумела отбояриться от подарка, в чем спустя шестнадцать лет сильно раскаялась. («Сама виновата, думать надо было, как одной безотцовщину растить», – рассудительно порицала теперь Маша легкомысленную бабушку.) В эти самые шестнадцать лет внучка влюбилась в байкерское содружество и сломя голову вырвалась на собственную дорогу. То есть недолго потусовавшись на мотоциклетных базах и в клубе, вышла замуж за одного байкера. Спасибо не за двух одновременно и без регистрации сомнительных отношений. Но, сбыв проблемную внучку с рук, бабушка рано радовалась: следующий «замуж» случился у Маши с интервалом в полгода. В общем, она переходила из рук в руки многоликого братства, как прекрасный вымпел, пока на четвертом месяце беременности не очутилась уже в колее и без средств к существованию. («Этот парень, папа, ну, тот, от которого я залетела, очень хороший, только женатый, поэтому жениться на мне не может».) Иногородняя мать Анна близко не подпустила незаконнорожденную дочь с побочным довеском к своей легитимной семье. Бабушка также была жестоко разочарована в цветах жизни и категорически не желала больше подобных подарков. Поэтому она твердо назвала город виновника появления внучки на свет, дала денег на железнодорожный билет и сказала: «Едь». Маша и поехала. Узнать адрес Дмитриевского Л.Г. в музее было нетрудно. Конец первой серии.

…Предыдущая история в городе Караганде оказалась проста и понятна. Сложности ожидались в грядущем союзе Дмитриевских-Молотковой энд однолюбки байкеров Марии Леонидовны.

Седые пряди отца, обычно распределяемые им по всей лысине, повисли над ушами неопрятными лапшинками. По всей видимости, вороша в памяти внехудожественные карагандинские события, он кое-как пытался переварить настоящие. Мамик же, не сегодня догадавшаяся об отцовском склерозе, поверила Машиному рассказу безоговорочно и сразу. Особенно его зажигательной вымпельной части.

– Меня зовут Санька, – подал руку сестрице-Братц законный брат-наследник.

– Не было у меня ни с кем интимных встреч в Казахстане, – не очень уверенно сказал отец.

– Дмитриевский, ты старый маразматик и стрекозел, – констатировала мамик. – Не удивлюсь, если в Караганде шляются десятки твоих байстрюков. Но ты мне ответь, что нам вот с этой Карагандой теперь делать?

– Ничего не делать, – хмыкнула «Караганда». – Буду с вами жить, и всё.

– В нашей ква… квартире? В этой?

– А что, другая квартира есть?

Поквакав и захлопнув рот, мамик прочревовещала:

– Через мой труп.

– Папа, ты выгонишь меня на улицу? Родную беременную дочь с глаз долой – зимой, на мороз, в снег? – Во взгляде Маши, обращенном к отцу, взбурлила такая мощная смесь надежд и разочарования, что он стушевался.

– Жилплощадь оттяпать вздумала?! – завопила мамик, распластавшись по стеклу серванта, словно защищая его от кого-то грудью.

Маша тоже закричала:

– Папа, я что – хуже твоего сына? Почему ему – все, а мне – фиг? Мать в младенчестве кинула, бабушка отказалась, теперь ты?!

Потянувшись к платяному шкафу, она вдруг распахнула дверку и рассмеялась.

– Вот отсужу ваши апартаменты вместе с вещами, и все здесь будет мое! Вот это, это и это… ой, шубка какая хорошенькая! Тебе жалко, папа?

Отец мотнул прядками. Ему не было жалко. Маша светло улыбнулась, и Санька подумал, что никогда не привыкнет к молниеносной перемене женских эмоций.

– У меня мальчик родится, папа. На УЗИ проверялась. Леней назову, как тебя… Прописаться скорее надо, и на работу, пока живот незаметный.

– Спасибо, – поблагодарил вежливый, как всегда, отец, имея в виду мальчика Леню на УЗИ. Тоже не поспевал за бурными словами и чувствами.

Пережив вторую волну шока, мамик с размаху плюхнулась на пуф:

– У меня гинекологиня завивку делает. Срок большой, но можно было бы договориться…

Маша в ужасе отпрянула от пуфа с мамиком:

– Папа! Она предлагает убить моего Ленечку!

– Хочешь, шубку отдам? – забормотала мамик. – «Автоледи». Мы одного роста, как раз будет… Или машину «Ниссан-Джук»… А хочешь – шубку с машиной?

– Засуньте их себе знаете куда! – рассвирепела Маша.

– Дмитриевский, она мне хамит, – пожаловалась мамик.

– Действительно, Маша, – попытался урезонить отец.

– Эта мымра собралась купить смерть твоего внука, а ты, папа!.. Ты!

– Не обзывай мою мать, – вмешался Санька, задетый неожиданной грубостью Маши.

– Твою мать! Она угробит меня с ребенком!

– Попробуй еще доказать, что ты в самом деле дочь, – отбилась мамик. – Тебя надо послать к Малахову на «Пусть говорят». На экспертизу отцовства!

– А я вам не доказательство? – непритворно всхлипнула Маша. – У папы черные глаза – у меня такие же… только карие… Нос такой же почти-и-и…

Мамик скривила рот, заразившись чужими слезами, как зевком:

– Это не дает тебе права лезть в нашу семью. Я тебе по-человечески говорю – забирай что дают и уматывай от на-а-ас…

– Папа, скажи ей!

– Действительно… Лиза…

Лицо мамика приготовилось было к плачу, но внезапно озарилось:

– Она приехала на разведку! Сначала пропишется сама… Потом припрется бабуся… Потом мамаша с выводком… Вы сговорились вытурить меня отсюда!

Мамик издала звук, похожий на шипение бикфордова шнура. Потрясенный отец вытаращился на нее, не находя слов.