Ариадна Борисова - Когда вырастают дети

Вытянув шею, кошка уставилась на дверь. Должно быть, ее свободолюбивое сознание все еще стремилось на волю. Придерживая бродяжку рукой, чтобы не улизнула, Санька изложил план скорострельной задумки.

Женя скептически усмехнулась:

– Не дают покоя лавры Шишкина?

– Я не Шишкин. (Ревность, ревность!)

– Не Шишкин, – согласилась она. – У тебя какое-то индийское кино получается: «Я твоя папа, ты мой дочь».

– Ага, «Здравствуй, папа, Новый год»… Пусть индийское, лишь бы получилось. Не бойся.

– Не боюсь.

– А не получится – хуже не будет.

– В общем, да.

Кошка выскользнула из рук Саньки. Она давно услышала тревожный рычащий звук. Опытная кошка знала, что лучше держаться от его источника подальше.

Машина затормозила у входа. Неясный говор, скрип снега под усталыми шагами, дверь. Лестница подъезда была пуста, когда человек вошел.

Сочтя дочь взрослой, мама впервые решила не ставить елку, только развесила гирлянды над папиными афишами и украсила стол икебаной с сосновыми ветками. Кроме того, в трех вазах по-весеннему распушились букеты цветов. Папе подарили их на концертах, участившихся в предпраздничные дни.

Маму все же обеспокоило равнодушие дочери к отсутствию елки. Женя ни о чем не спрашивала, ходила с непроницаемым лицом и покорно ела овощные супы. Двойку по физике она исправила, почти готовый спектакль рвался на сцену, – в чем дело? Мама терялась в догадках и поэтому, сомневаясь и переживая, позволила взять в дом кошку-скиталицу. Разумеется, после проверки в ветеринарной больнице. Багира, так назвали приобретение, оказалась здорова и на диво спокойно перенесла все профилактические экзекуции.

Скоро мутноватые бутылочные глаза кошки стали яркими, как изумруды, ухоженная шерстка обрела переливчатый пантеровый лоск и полностью оправдала имя, данное новой обитательнице дома. Не сразу обнаружив ее, погруженный в себя папа неожиданно получил эстетическое удовольствие от созерцания, как он сказал, зеленоглазой египтянки, и лишь по привычке побушевал на тему аллергического ринита. Папе, впрочем, некогда было долго бушевать, он с утра до вечера пропадал на репетициях и концертах.

На улице опять похолодало. «Онегина» репетировали в тесной комнате Шишкина, которую он делил с двумя младшими братьями. Из девчоночьей детской на просмотр являлись ясноглазые двойняшки-третьеклассницы. Воспитанные дети молча устраивались на двухъярусной кровати – братья на галерке, и, если им что-то нравилось, деликатно похлопывали.

Шишкин открыл секрет сюрприза завучу по воспитательной работе и осчастливил его возможностью заменить подневольный сборный концерт неожиданным спектаклем. Завуч передал Мише ключ от зала и разрешил пользоваться сценой. Ребята собрали реквизит, Дмитриевский нарисовал на картоне декорацию – вечернее окно в ветках осенней березы. Татьяна смотрела в него, когда писала письмо. Миша назначил генеральную репетицию на последний перед Новым годом понедельник и объявил воскресенье свободным.

Блаженный день, когда наконец-то можно как следует выспаться! Но с утра пораньше в гостиной затрезвонил телефон. Жалея маму, к нему прошлепала дремлющая на ходу Женя. Небрежно бросив ей из трубки панибратское «здоро́во», сантехник Петров поинтересовался, нуждается ли до сих пор кран Шелковникова Е.В. в ремонте. Узнал, что нуждается, поскучнел и пообещал подойти через час-два.

Перед обедом, в ожидании морковных котлет, папа рассеянно поглаживал кошачью спинку и разглагольствовал о том, почему роль Альмавивы была поручена именно ему. Не молодому Карпову, например, тоже тенору. Зритель, по словам папы, шел на его имя и голос, которые у всех на слуху, а кто такой Карпов? Карпов никто и звать его никак.

По квартире пронеслась трель дверного звонка. Сантехник! Женя сорвалась в прихожую, но, прильнув к глазку, увидела человека, мало похожего на работника технической квалификации. На площадке стоял неизвестный брюнет с серыми глазами, сложенный как модель из журнала, в распахнутом пальто и классическом костюме-тройке. В правой руке он держал букет роз в кружевном целлофане, в левой – черный скрипичный футляр. Незнакомец старательно изображал из себя типаж мужчины возраста «крем для лица» (от 35 до 40): «красиво упакован, способен освежить, легко удаляется». Щегольские усы изящными полумесяцами обтекали края его губ и впадали в кучерявую, коротко остриженную бородку. Мужчина отдаленно напоминал подзабытого Женей гендиректора русско-испанской компании, персону vip Родриго-Игоря.

– Извините, Анна Андреевна здесь живет? – послышался приглушенный басок.

Человек казался заслуживающим доверия, и Женя открыла дверь. Он заговорщицки подмигнул и, как был, в пальто и ботинках, прошел в прихожую.

– Мамочка, это к тебе! – запоздало крикнула она ему в спину.

– О-о, Анна Андреевна, сколько лет, сколько зим! А вы нисколько не изменились с тех пор, как я уехал поступать в «Гнесинку»! Помните? Восемнадцать лет назад. Нет, абсолютно не изменились! – незваный гость словно не видел папу, окаменевшего в кухонных дверях.

– Но я вас не знаю, – пролепетала мама. – И мы… мы не могли знать друг друга восемнадцать лет назад… Вам же не сорок лет.

– Как! – вскричал он сокрушенно. – Вы меня не помните? Неужели я так сильно… гм-м… помолодел за годы нашей разлуки?

Дальше секунды полетели в страшном темпе, Жене только и оставалось на счет «раз-два» вертеть головой. Раз: папа пришел в себя; два: мамино удивление сменилось замешательством; три: знакомый (как выяснилось) мамы ловким маневром увлек ее из прихожей в гостиную. И четыре: набрякший гневом папа бросился за ними:

– Что здесь происходит? Кто вы такой?!

– Кто я такой? – оглянулся мужчина, кинул футляр в кресло и спокойно повернулся к папе. – Меня зовут Александр Леонидович Даргомыжский, я – друг Анны Андреевны.

– Друг?!

Гость потерял интерес к хозяину дома и снова с необычайной нежностью обратился к хозяйке:

– Друзья написали мне, что вы вышли замуж, и я решил не возвращаться. Добился известности, разъезжал по всему миру, стал лауреатом многочисленных музыкальных премий. Но я всегда помнил вас и родную Россию. И вот, измученный ностальгией, я решил бросить все: Лас-Пальмас-де-Гран-Канарию, где жил до сих пор, талантливых учеников в моей школе искусств, испанскую кухню – паэлью на белом вине, знаменитый окорок хамон, сладкую кровяную морсилью с изюмом и миндалем к утреннему хересу… Я вернулся к своей престарелой матушке в город детства и юности – нашей с вами юности, Анна Андреевна… вернулся навсегда! Здесь я встретил дирижера оркестра Театра оперы и балета и, конечно, был приглашен… Позвольте же вашу руку, – он галантно нагнулся, поцеловал мамино запястье и вложил букет роз в ее ослабевшие пальцы. – О, как я счастлив видеть вас снова!

Женя заслушалась. Мужчина был почти иностранцем, говорил как по писаному… Ах, Испания, короли и принцы, карнавалы, фламенко, сиеста… А что из себя представляет, интересно, эта «сладкая кровяная морсилья с изюмом и миндалем»?..

Мама чуть не выронила букет, а Женя вздрогнула: папа, на время шоковой сцены потерявший голос, разразился надсадным воплем:

– Как это понимать, Аня?!!

– Прошу прощения, – бесцеремонно вторгся полуиспанец, не давая маме ответить. – Вы, полагаю, и есть супруг Анны Андреевны, тот самый Шелкопрядников, о котором мне сообщили друзья?

– Я… я… – захрипел папа. – Да как вы смеете?! Аня! Аня!!! Потрудись объяснить, кто этот хмырь!

– Я вам русским языком объяснил, господин Шелковыйников, что меня зовут Александр Даргомыжский, отчество Леонидович, я – скрипач-виртуоз, старый друг вашей жены, в данное время без пяти минут музыкант театрального оркест…

– Аня! – завопил папа, задыхаясь и теребя ворот рубашки. – Ты мне изменяла!

Его лицо превратилось в пылающий факел, он с силой дернул ворот, и две пуговицы, будто два изумленных глаза, покатились по полу. Казалось, несмотря на превосходство в габаритах скрипача-виртуоза, папа сейчас схватит его за шкирку, раскрутит над головой и выкинет на лестницу, как нашкодившего кота. Да и кто бы не озверел на месте папы! Он и впрямь сделал шаг, другой, но споткнулся о край ковра, тяжко рухнул на диван и заорал, нисколько не оберегая связки:

– Мне плохо!!! Аня, ты видишь, как мне плохо?!

От напора папиного голоса у Жени заложило уши, и мурашки побежали по телу. Озадаченная мама стояла молча, прижимая к себе букет. А бессовестный музыкант и бровью не повел. Вся его фигура представляла полное пренебрежение к заслуженному артисту Е.В. Шелковникову и его мегатенору.

Папа в бешенстве хватил кулаком по стене, зашиб руку и взвыл: «О-о! О-о-у! О-у-у!»

– Это всегда так? – сочувственно улыбнулся маме ее друг и скорбным взором проводил свалившуюся на раненого гирлянду.

Жене почудилось, что папины глаза вот-вот закатятся под лоб. Она хотела вмешаться, но упавшая гирлянда вдруг замигала огоньками… вспыхнули алмазные звездочки сиреневого шара с открытки… Пусть. Здоров как бык. Не умрет.

– О-о-у, о-о, Аня! Кто ему позволил?!

– В чем я должен был просить позволения? – удивился визитер. Освоившись, он чувствовал себя в чужой квартире раскованно, как у себя дома. – Я никого не спрашиваю, где, когда и кому дарить цветы. Гляжу, и у вас цветов навалом… Держу пари, их получили не вы, Анна Андреевна. Их вручили господину Шелкопупкину его почитательницы. И они не спрашивали у вас позволения.

– Сейчас же извинитесь, сеньор Даргомыжский, – не вытерпела Женя. – Если вы вымахали в такую каланчу, это не дает вам права перевирать нашу фамилию. Я вас предупреждаю!

Прижав обе руки к груди, гость со всем почтением поклонился Жене (похоже, только что о ней вспомнил).

– Извините, пожалуйста! Вы, вероятно, сестра Анны Андреевны? – он сентиментально возвел очи горе, словно ему удалось вызвать к жизни какие-то приятные воспоминания. – Как сейчас помню… Мы разбираем сложнейшую систему английских артиклей… я в непонятках… маленькая девочка заглядывает в комнату, спрашивает: «Анечка, скоро?» Очень симпатичная сестрич…