– Что? – только и смогла обескураженно пролепетать я. У меня волосы на затылке шевелились от того, что он говорил. Того, КАК он это говорил.

– Чарли ведь была не такой, как все, да? – безжалостно продолжал он. – Бунтарка, правила для которой не писаны. А кем я был для тебя, скажи мне! – Он ударил себя по груди, крича по-настоящему. – Удобным инструментом добиваться своего? «Олли», – он изобразил воздушные кавычки, – никогда не откажет, стоит только Чарли сделать вот так! – Олли так резко щёлкнул пальцами в воздухе, что я вздрогнула. – Единственный раз, когда я отказал тебе – и ты мне этого не простила. Наказать решила. И наказала.

Меня трясло, а из глаз рвались слёзы. Нет, не слёзы, а настоящие рыдания. Он верил во весь этот ужас, что говорил?

– Тебя наказала? Тебя?! – Мой голос сорвался, я не знала, что со мной случится в следующий момент: я или расплачусь, или зайдусь в безумном хохоте. – Оливер… – Я чуть не подавилась, но, очевидно, «Олли» теперь для меня под запретом. – Ты даже не представляешь, как я наказала себя тем, что сделала с тобой!

Он покачал головой, и я видела, что мне не верил. Сейчас он был закрыт от меня.

Конечно, он мог мне не верить: слава, деньги, видимость удачи, громкие фальшивые романы.

Всё сплошная ложь и фикция. Знал бы он, что мне в своей собственной коже некомфортно. Просыпаться из раза в раз и понимать, что находишься не на своём месте. Надеяться, что твоя реальность – это на самом деле затяжной кошмар, и скоро ты очнёшься, и всё будет хорошо. Но этого не происходит.

– Всё было по-настоящему, – прошептала я, но мой голос был твёрдым. – У нас с тобой всё было по-настоящему! Всегда! Ты не можешь говорить сейчас, что это не так, и ставить под сомнения мои чувства к тебе, потому что более реального я никогда ничего не испытывала!

– Значит, ты переоценила свои чувства, и однажды их оказалось недостаточно, – скупо отозвался он.

Я будто наталкивалась на ледяную стену. Да что с ним такое?!

– Я не переставала тебя любить, Олли! – закричала я, пытаясь достучаться до него. – Ни на один чёртов час последних семи лет!

В то время как я дрожала и кричала как ненормальная, он, казалось, полностью успокоился. Это пугало даже больше, чем его крик.

Сложив руки на поясе, Олли подошёл ко мне, встав лицом к лицу.

– То есть ты и сейчас меня любишь?

Меня насторожил его безэмоциональный тон, но я кивнула. Я готова была как угодно доказывать ему это.

– Люблю! Всегда любила и буду.

Губы Олли изогнулись в кривой усмешке, а глаза оставались холодными. Две яркие голубые льдинки.

– Я тебе не верю, Шарлотта.

Оливер

Голос внутри велит мне заткнуться, но та часть меня – озлобленная и потерянная часть – продолжает. Она руководит мной, толкает высказать меня всё, что копилось во мне очень долго.

Поэтому я смиряю голос раскаяния. Если не скажу ей всё сейчас, меня разорвёт. Я сойду с ума. Нет, вернусь к безумию, к тому состоянию, которое держало меня своим заложником последние годы. Я не хочу этого, но контроль над собой – не то, чем я могу похвастаться, когда поблизости находится Чарли.

Я думал, что справлюсь. Не знаю даже, на что надеялся. Сначала я испытал эйфорию, когда Чарли вернулась. Но нельзя просто взять и решить, что между нами всё в порядке, нет никаких претензий и нерешённых старых проблем. И вот, когда эта эйфория схлынула, я понял, что по-прежнему в заднице. На дне. Даже хуже: я проснулся на следующее утро после того как уехал от Чарли и понял, что дно надо мной.

Долгие месяцы терапии, и что: одна ночь с ней – и всё, пиздец?

Я облажался. Секс с ней был ошибкой. То есть – он был лучшим событием за… не помню какое время, но определённо ошибкой.

Мой терапевт не похвалила бы меня за это.

Правда, говорить ей я не собирался. Достаточно, что Майло сказал, после чего наслушался дерьма.

Во мне что-то странное происходит, когда я вижу, какой эффект произвела на неё эта фраза. Не знаю, что задело её больше: то, что я не верил ей или то, что назвал Шарлоттой. Думаю, за двадцать с небольшим лет нашего знакомства это случалось так редко, что хватило бы пальцев одной руки, чтобы посчитать. Испорченная, повреждённая часть меня испытывает удовлетворение, а былой, влюблённый до безумия Олли готов отгрызть себе руку за то, что наговорил все эти гадости.

Но я не хочу сочувствовать Чарли. Я не хочу её жалеть. Я не должен заботиться о том, как она себя чувствует из-за всего этого. По её вине я испытал столько паршивого дерьма, что ей будет полезно получить сдачу.

«Не думайте о том, чего хотела бы Чарли. Сейчас имеет значение лишь то, чего хочет Оливер».

Хорошие слова, док. Хотя сначала мне и было дико слышать их. Я всегда хотел делать её счастливой. Угождать ей. Если улыбалась она, улыбался и я. Если Чарли плакала, я плакал вместе с ней.

Только многим позже я понял, что был эмоционально зависимым от неё. Я имел наивность полагать, что мне удалось избавиться от этой зависимости. Не сразу, после долгих усилий и ошибок, но мне удалось это.

Но появилась она – и у меня началась ломка.

– Ты раньше не был таким жестоким, – тщетно пытаясь остановить слёзы, шепчет она.

Я равнодушно пожимаю плечами, про себя думая, что я им и не был. Всё случилось позже. Когда меня скрючивало от мифической, но чертовски ощутимой боли и хотелось зубами грызть стену.

Мне можно себя поздравить. Прежний Олли, верный паж Шарлотты Пирс, уже ползал бы у неё в ногах, вымаливая прощение за то, что довел её до слёз. Но я научился ставить глухую стену между нами.

Эта стена – необходимость. Именно она не даёт мне размякнуть и махнуть рукой на годы, прожитые во тьме, когда она признаётся, что никогда не переставала любить меня.

Я больше не куплюсь на это.

– Ты правда веришь в то, что сказал мне? – всё так же тихо спрашивает Чарли, глядя на меня заплаканными глазами. – По-твоему, я была такой пустой, Оливер? Лживой? – Её голос усиливается, становится твёрже. Она обижена, но стена не даёт чувству вины пробиться.

Нет, я так не думаю, не настолько она хорошая актриса, чтобы притворяться годами. Но в моих словах есть доля истины. Чарли всегда поступала только так, как хотела сама. Она любила меня, но не так, как я всегда верил. Я был ослеплён ею и в то время многого не замечал.

Иногда я ловлю себя на мысли, в особенные моменты честности перед собой, что хочу наказать её за то, что любила меня не достаточно сильно; за то, как сильно любил её я.

И что она сделала с тем, что годами связывало нас? Перечеркнула, уничтожила и отправила на свалку.

В самые отчаянные моменты я мечтаю, чтобы девочка по имени Шарлотта Пирс никогда не входила в класс мисс Томас.

– Олли, – её голос вновь дрожит, срываясь на шёпот. Чарли тянет руку к моему лицу, но я перехватываю её, крепко стискивая запястья.

Ей нельзя меня трогать, я не настолько силён.

Сквозь её приоткрытые губы вырывается короткий вздох. Я молча качаю головой.

«Тебе нельзя касаться меня. Моя защита против тебя далека от совершенства».

Чарли прикрывает глаза и делает ещё один вздох, медленный, пытаясь успокоиться. Потом вновь смотрит на меня и едва заметная, печальная улыбка появляется в уголках её губ.

– Я тебя потеряла?

– Потерять и выбросить – не одно и то же, Чарли.

И это единственная слабость, которую я позволяю себе.

Чарли

Большую часть своей жизни я считала себя сильной. Никогда не унывающей, оптимистичной, смело глядящей в лицо трудностям. Это было несложно, ведь рядом со мной всегда был Олли. Он делал меня такой. Тогда я этого не понимала, а когда он больше не мог быть рядом, я осознала это.

До того вечера на втором курсе я и не знала, насколько слаба Чарли Пирс. Вечер, ставший точкой отсчёта, когда я впервые солгала Олли. И продолжила это делать, полагая, что защищаю его.

Теперь я думаю, что истинная причина моей лжи была в том, что я защищала себя.

Я боялась. Боялась, что Олли увидит правду – что никакая я не особенная, а самая обычная. И когда он это поймёт, то уйдёт от меня. Найдёт себе ту, которая будет более достойна его.

Мне жаль, что этого так и не случилось. Правда жаль, что рядом с ним нет девушки, которой он смог бы подарить своё огромное щедрое сердце и… любовь.

Конечно, будь она, я бы её ненавидела, и, может быть, даже втайне обзывала, но, если бы она делала его счастливым, всё остальное было бы неважным.

Мне грустно видеть, что в нём сидит эта злость, разъедающая его. Не такого я хотела для Олли. Если для того, чтобы он был спокоен, мне надо держаться на расстоянии, я буду.

Уехав от Олли, я безостановочно плакала. Хотела перестать и не могла. Когда перед глазами начало всё расплываться, я съехала на обочину и заглушила мотор.

Из-за обильных слёз линзы помутнели, и я вынула их, достав из сумки очки, которые всегда носила с собой на всякий непредвиденный случай.

Вот как этот.

Я уже однажды делала это и смогу ещё раз. Я справлюсь.

От подобной чуши смешок вырывается изо-рта, и вот уже я смеюсь сквозь слёзы.

Справилась. Да уж, в прошлый раз я отлично справилась. Будет удивительно, если я не попаду в клинику для душевнобольных или меня не обнаружат в ванной со вскрытыми венами.

Эта мысль заставила меня вздрогнуть, и смех резко прервался. Нет, ничего подобного я делать не буду. Самоубийство – один из самых эгоистичных поступков, который может совершить человек. А за мной прегрешений и без того хватает.

Я представила лица мамы, Пет, Лиз и Эмили, если бы я всё же решилась на это, и меня охватило чувство вины уже от того, что я думала об этом.