Но сейчас это было так не вовремя для меня! Именно теперь мне нужно было их внимание.

– Мам! – позвала я снова.

Мама выглянула из гостиной; я с тоской заметила, что она одета в спортивные штаны и футболку – ее домашний «писательский» костюм, а волосы затянула в пучок на затылке.

– Эмили? А где твой брат?

– Тут, – Беккет высунулся у меня из-за спины и помахал рукой.

– А, хорошо, – рассеянно сказала мама. – Мы как раз хотели вас позвать. Нужно устроить маленькое семейное собрание.

– Погоди, – перебила я ее, делая шаг вперед. – Мам, мне нужно поговорить с вами. Это насчет Слоан…

– Семейное собрание! – прогудел из кухни голос отца.

Голос у него гулкий, громкий – это одна из причин, почему ему постоянно ставят в расписание первые пары в восемь утра: он один из немногих преподавателей на английской кафедре, который не дает студентам спать на своих лекциях.

– Беккет! Эмили! А, вы уже здесь.

– Пап, – сказала я, переключаясь на него, – мне нужно с вами поговорить.

– И нам с вами, дети, – отозвалась мама. – Мы с папой тут ночью долго разговаривали и кое-что придумали, так что теперь – Скотт, что именно подало нам эту идею?

– Твоя лампа перегорела, – вспомнил отец. – Вот почему мы начали говорить об электричестве.

– Точно, – кивнула мама. – Именно так. Постепенно разговор перешел на Эдисона, на Теслу, а потом – на Эдисона и Теслу вместе, и в конце концов…

– Мы решили написать пьесу, – закончил отец, оглядываясь в сторону гостиной. Я заметила, что их ноутбуки уже стоят там, на столе, напротив друг друга. – Нужно поработать над парочкой идей. Может, ничего толком и не получится…

Я кивнула в полной уверенности, что все у них получится. Мои родители достаточно давно занимались драматургией, чтобы определить с самого начала, стоит ли идея месяца изоляции. Я отлично распознавала все признаки: если они так прибедняются с самого начала, значит, чувствуют, что проект многообещающий. И то, с каким восторгом они сейчас говорили о своей ненаписанной пьесе, ясно свидетельствовало, что идея носилась в воздухе уже несколько дней.

– Значит, так: нам придется немного поработать, – сказала мама, притом что под «немного» явно понималось все лето. – Мы купили кое-какие продукты, – она широким жестом указала на кухню, где уже начали подтаивать огромные пакеты замороженного горошка и полуфабрикаты для буррито. – И в ракушке лежат еще деньги на всякий случай.

Эта большая морская раковина в гостиной служила нам копилкой с того времени, как самая знаменитая пьеса моих родителей, «Большой Джус», была поставлена на Бродвее. Эта же раковина, помимо семейного сейфа, была еще и пресс-папье для стопки кулинарных брошюр.

– Беккет отправляется в летний лагерь, так что с ним все улажено… Аннабель тоже едет, – быстро прибавила мама, заметив, как насупился Беккет.

– А как же поход? – спросил он.

– Мы обязательно сходим в поход, – пообещал папа и, заметив мой тревожный взгляд, пояснил: – Только мы с Беккетом. Только мужчины семейства Хьюз на дикой природе.

– А как же… – Беккет подозрительно глянул в сторону кухни.

– Но поход будет не раньше июля. Думаю, пьеса у нас много времени не займет.

– А что насчет тебя, Эм? – спросила мама, невольно отходя к двери гостиной, как если бы там стоял мощный магнит. – Какие у тебя планы на лето?

Я прикусила губу. Сколько планов на лето у нас было вместе со Слоан! Мы заранее заказали билеты на концерт; подруга рассказывала, что распланировала для нас маршрут какого-то загадочного «пицца-тура»; я предвкушала, что за лето мы обойдем все кафешки Стэнвича в поисках лучших в городе капкейков… У Слоан был план подыскать нам обеим «бойфрендов на лето» – правда, как именно она это собиралась делать, Слоан не рассказала. Мы наметили выходные, в которые собирались поездить по блошиным рынкам – Слоан обожала такие места и нашла их множество в округе. Я отметила в календаре все вечера, которые мы могли бы посвятить походам в открытый кинотеатр на двойные сеансы. Слоан решила познакомиться с кем-нибудь, у кого дома есть бассейн, и непременно этим летом побить меня в мини-гольфе (как ни странно, мне эта игра давалась легче, а моя подруга всегда впадала в особый соревновательный раж, если подразумевались призы в виде мягких игрушек). Я хотела научиться танцу зомби из клипа «Триллер», а она – танцу из последнего клипа Ландон Мур, тому самому, который вызвал столько протестов от групп возмущенных родителей.

Разумеется, мы обе собирались найти подработку на лето. Причем не особенно тяжелую. Такую, на которую можно ходить вместе, – например, прошлым летом мы подрабатывали официантками в «Стэнвичском загородном клубе», причем Слоан получала больше чаевых, чем кто-либо другой, а я приобрела репутацию самой ловкой разливальщицы кетчупа по бутылочкам. А еще были дни, на которые мы нарочно не строили специальных планов, собираясь просто валяться на пляже или гулять по городу без особой цели, попивая холодную колу. Со Слоан любое занятие превращалось в веселое приключение, достаточно было одного ее присутствия.

Сглотнув комок в горле, я вспомнила обо всех этих ожиданиях – такое долгожданное лето исчезало на глазах. Будь здесь Слоан, сам факт, что мои родители заняты и им совершенно не до меня и не до того, во сколько я прихожу домой, только способствовал бы лучшему лету в жизни. Я так ясно его представляла – лето мечты, лето свободы – и теперь этот мираж таял с каждой секундой.

– Эмили! – повторила мама, и я подняла на нее глаза.

Физически она находилась здесь, в одной комнате со мной, но я знала, что душой мои родители сейчас далеко – целиком мыслями в своей пьесе. Какое-то мгновение я колебалась, не рассказать ли им про Слоан, не попросить ли помочь разузнать, что происходит. Но я отлично понимала, что они скажут «да, конечно» – и немедленно забудут обо мне ради Теслы и Эдисона.

– Пока… еще планирую, – ответила я наконец.

– Звучит отлично, – кивнул папа.

Мама заулыбалась, как будто получила от меня самый желанный ответ, притом что я не сказала вообще ничего конкретного. Но ясно было, что они просто хотят закрыть этот вопрос, решить для себя, что с детьми все в порядке, – и можно отдаться работе. Оба они стремились поскорее попасть в гостиную, где тихо светились экраны ноутбуков, притягивая их к себе. Я вздохнула и направилась на кухню – убрать замороженную еду в холодильник, пока она не испортилась.

– Ах, да, Эм, – вспомнила мама уже в дверях гостиной. Отец уже сидел за компьютером и хрустел суставами пальцев. – Тебе письмо пришло.

Сердце мое пропустило пару тактов. На свете был только один человек, который посылал мне письма… И не просто письма, а списки дел.

– Где оно?

– На микроволновке, – ответила мама, закрывая за собой дверь.

Я бросилась в кухню, забыв и думать о замороженных буррито, уронила с микроволновки огромную пачку салфеток – и увидела письмо. Лежало себе как ни в чем не бывало рядом со счетом от газонокосильщика. Письмо, адресованное мне, надписанное рукой Слоан.

Июнь. Год назад

– Ты мне прислала письмо? – спросила я.

Слоан резко обернулась, едва не уронив очки в широченной зеленой оправе, которые держала в руках.

Письмо было у меня – я с утра нашла его на микроволновке, когда спустилась позавтракать, прежде чем ехать с ней на встречу и вместе катить на новый блошиный рынок в полутора часах от Стэнвича.

Хотя обратного адреса на конверте не было, только рисунок сердечка, я сразу узнала ее почерк, забавно чередовавший прописные буквы со строчными.

– Так всегда бывает, если посещать началку в трех разных школах, – объясняла она. – Все учат тебя по-своему, а сами основы просто упускаешь.

Слоан с родителями вели очень интересную жизнь: постоянно в дороге, то и дело переезжая с места на место по поводу и без повода, если просто вдруг захотелось новых приключений. Я такие семьи видела в кино, но никогда не сталкивалась с этим в жизни.

К тому времени я уже знала, что Слоан использует этот аргумент, когда ей выгодно, – не только относительно почерка, но и как объяснение своей неспособности подтянуть алгебру, лазать по канату или водить машину.

Она была единственной среди моих знакомых, у кого в нашем возрасте еще не было водительских прав. Слоан оправдывалась тем, что при всех этих переездах у нее никогда не было достаточно времени, чтобы пройти курсы и получить права. Но у меня было стойкое ощущение, что у Милли и Андерсона попросту всегда находились занятия поинтересней, чем отвести дочь в автошколу и потом каждый вечер проверять, насколько хорошо она выучила правила движения и дорожные знаки, как в свое время делал мой отец.

Когда я заметила, что теперь они наконец-то осели в Стэнвиче и она может без проблем получить права, Слоан только отмахнулась.

– Общие принципы вождения я знаю, – сказала она. – Скажем, если автобус, в котором я еду, вдруг захочет угнать террорист и пристрелит водителя, я смогу перехватить руль без проблем.

Кроме того, Слоан предпочитала везде, где только возможно, ходить пешком – эту привычку она приобрела, большую часть времени живя в мегаполисах, причем не только в таких как Нью-Йорк и Бостон, – в список ее мест жительства входили и Лондон, и Париж, и Копенгаген. Ходить ей нравилось. А мне нравилось водить машину, и я всегда была рада ее подвезти. Слоан была штурманом, навигатором и одновременно диджеем, а заодно сообщала мне, когда в машине кончались чипсы и кола и нужно было пополнить запасы.

Меня случайно толкнула пожилая женщина, выбиравшая запонки, и я отступила от прилавка на пару шагов. Блошиный рынок был похож на все те, где я уже побывала, – всегда в компании Слоан. Мы сюда приехали для того, чтобы купить ей туфли. Но как только заплатили по паре долларов за вход на большую школьную парковку, которую на выходные превратили в остров сокровищ, подруга тотчас потащила меня к прилавку, полному солнцезащитных очков и бижутерии. С самого утра я все выжидала момента поговорить с ней о письме: по дороге это было неудобно, потому что мы были заняты пением песен, обсуждением последних сплетен и притом не забывали следить за указателями.