Лиза Хигдон - Когда ты станешь моей

Лондон,

1813 год

– О разводе и речи быть не может, милорд.

– Мне это известно не хуже вашего.

Джулиан Норклифф, шестой граф Локвуд, прежде чем повернуться к одному из широких окон, выходивших на мрачную лондонскую улицу, недовольно покосился на своего секретаря. Холодный дождь щедро поливал крыши проезжавших мимо экипажей, резкий ветер срывал с деревьев немногие уцелевшие листки, чтобы затем швырнуть их на булыжники мостовой. Дым, струящийся из частокола труб, окутывал крыши и верхние этажи домов грязно-серой пеленой. Эта мрачная картина была под стать настроению графа. Он оперся рукой об оконную раму, все так же глядя сквозь освинцованное стекло, и с досадой произнес:

– Будь столь простой выход возможен, я бы уже давно освободился от… этой женщины.

От жены.

Джулиан не мог заставить себя произнести вслух ее имя. Он с самого начала знал цену этому союзу, еще до того, как были произнесены слова обета. Всего лишь очередная выгодная сделка, совершенная богатыми и титулованными родителями. Таким образом они жаждали упрочить собственное положение и обеспечить процветание хотя бы одному поколению своего потомства.

Сделка устраивала обе стороны. Могли он предвидеть, что женщина, кем бы она ни была, способна превратить его жизнь в непрекращающийся кошмар? Видит Бог, он всегда смотрел на вещи трезво, не питая на ее счет никаких иллюзий. Он и не рассчитывал, что будет счастлив с нею, а просто назначил ей более чем щедрое содержание и старался делать вид, что не знает о ее бесчисленных интрижках на стороне. Словом, делал все, чтобы удерживать ее на солидном расстоянии от себя.

Но теперь дела приняли слишком серьезный оборот. Даже он, хорошо знавший Элинор, не мог ожидать от нее ничего подобного.

– Врач сказал, что через несколько дней она вполне оправится и будет в состоянии вынести тяготы пути, – деликатно кашлянув, проговорил Малькольм.

Этим негромким покашливанием он словно давал понять, что мужественно встал на защиту доброго имени хозяина, вмешался в ситуацию как раз вовремя, чтобы загасить назревавший чудовищный скандал. Впрочем, как и всегда.

Настоящий сторожевой пес, цинично подумал Джулиан, надежный и преданный. Душу готов положить за хозяев! Принимает на себя любой, самый тяжелый удар, лишь бы уберечь репутацию своих господ, Локвудов.

Джулиан с силой ударил кулаком по оконной раме.

– Лишь только леди Локвуд придет в себя, – негромко продолжил Малькольм, – я позабочусь о том, чтобы ее тайно вывезли из города. Несколько недель в Шедоухерсте – и она полностью восстановит силы. А сплетни за это время сами собой утихнут.

Джулиан резко повернулся. Неяркий свет, лившийся из окон, скользнул по его волосам золотисто-багровыми всполохами, которые тотчас же поглотил сумрак, что парил в комнате. Взгляд его сощуренных глаз сделался сердитым, колючим.

– Что за вздор?! Ноги ее не будет в Шедоухерсте!

– Неужто вы решитесь оставить ее в Лондоне? – Малькольм слегка возвысил голос. Его тонкие брови взлетели вверх. Он несколько раз удивленно моргнул, прежде чем прибавить: – Несмотря на все пересуды? Милорд, кое-кто уже поговаривает о коронерском дознании…

Джулиан прошел на середину библиотеки, где помещался инкрустированный столик, уставленный хрустальными графинами и бокалами, и налил себе бренди. Несколько секунд он, полузакрыв глаза и склонив голову над стаканом, наслаждался изысканным букетом напитка, а после отпил глоток и невозмутимо возразил:

– Но ведь человек мертв! Кто-то должен за это ответить?

– Самооборона, милорд. Все просто и предельно ясно.

Джулиан в ответ лишь досадливо фыркнул. В чудовищной истории, главным действующим лицом которой оказалась его дражайшая супруга, недоставало именно простоты и ясности.

По словам Элинор, молодчик вломился в ее покои. Он хотя и слыл негодяем, каких поискать, но был слишком богат, чтобы опуститься до банального грабежа. Тем не менее Элинор заявила, что Филдинг, проникнув в дом, пригрозил убить ее, если она не отдаст ему все деньги и драгоценности. Она ничего не смогла к этому добавить, поскольку лишилась чувств.

Множество вопросов осталось без ответа. Джулиан не сомневался, что ни один из них так и не будет ей задан.

Малькольм снова многозначительно кашлянул.

– Нахождение леди Локвуд в городе крайне нежелательно, милорд. Поверьте.

– Согласен. – Джулиан снова пригубил бренди. Напиток согрел ему горло, а через мгновение приятное тепло охватило все его тело. – И намерен спровадить ее отсюда. Пусть отправляется куда-нибудь подальше.

– За границу, милорд?

– Разумеется. Куда угодно. В Рим, в Вену… – Он с такой силой сжал в руке стакан, что костяшки пальцев побелели от напряжения. – В Лондоне ей оставаться нельзя, а присутствия ее в Шедоухерсте я больше не потерплю.

– Понятно, милорд. Вы желаете удалить отсюда миледи… навсегда?

– Она будет скучать по мне еще меньше, чем я по ней. Не сомневаюсь. – Он одним глотком допил бренди и в упор взглянул на Малькольма, чье узкое лицо с выступавшими скулами и острым подбородком снова приняло невозмутимое, бесстрастное выражение безупречно вышколенного слуги. Джулиан пожал плечами. – Поскольку вы распоряжаетесь моими денежными делами, назначьте ей ежемесячное содержание. Достойное, но не слишком щедрое.

– Слушаюсь, милорд. Но возможно, нам с вами надлежит обсудить…

– Нет уж, довольно с меня! Все и так ясно. Она отправится за границу, а если откажется, что ж, пусть коронер проведет следствие. А я пальцем не шевельну, чтобы ей помочь.

Он поймал себя на мысли, что почти этого желает.

«Пусть она откажется уехать и наконец-то получит по заслугам».

– Вот, гляньте сюда, может, соблазнитесь моими пирожочками, а, милашка?

Лаура Ланкастер сердито напоминала себе, что ей следует отвернуться и идти своей дорогой, но ноги вдруг словно приросли к земле. Помимо воли она склонилась над горкой аппетитных пирожков с мясом, теплых, румяных, источавших восхитительный аромат сдобного теста и жареного мяса, шалфея и лука. Желудок ее болезненно сжался, ведь он давно уже был пуст. Сглотнув, она раскрыла кошелек и потрогала пальцем несколько монеток.

«Целое состояние! Двухпенсовик, полпенни и фартинг. А что, если и в самом деле потратить одну из них на пирожки?»

– Уж поверьте мне, красоточка, лучших вы нигде не сыщете. Свеженькие, только что из печки.

Лаура мучительно колебалась. Пытаясь потянуть время, она закусила губу и вдруг спросила:

– В самом деле свежие?

Маленькие глазки торговца утонули в сетке морщин. Он весело усмехнулся и кивнул. На голове его красовался вязаный шерстяной колпак, из-под которого выбивались пряди седых волос. Впалые щеки топорщились бакенбардами, казавшимися на вид жесткими, как солома.

– Ну а как насчет доброго кусочка яблочного пирога, моя красавица? Что скажете?

Лаура грустно улыбнулась. Если что и могло бы утолить голод, выгрызавший ей внутренности, так это огромный кусок ростбифа с ломтем свежевыпеченного белого хлеба, щедро намазанного маслом. Но о таком пиршестве можно было только мечтать. Каждый пенни был на счету. Если попусту транжирить деньги, то на билет вовек не накопить.

А ей так хотелось очутиться наконец на палубе корабля, так хотелось домой! Это желание было едва ли не более острым, чем терзавший ее голод.

Но как назло лавочник поставил на прилавок поднос с кусками яблочного пирога. В животе у Лауры громко заурчало. Аромат корицы и печеных яблок буквально сводил ее с ума. Она с трудом отвела взгляд от аппетитных ломтиков и сжала в ладони свой старый потрепанный кошелек. Лоточники всегда были не прочь торговаться.

– Фартинг? – спросила она с надеждой, заискивающе заглянув в хитро прищуренные глаза торговца.

– Полпенни, милашечка моя. – Маленькие глазки широко раскрылись и уставились на нее в упор.

– Полпенни за два кусочка? – не сдавалась Лаура. Торговец расхохотался и погрозил ей пальцем.

– Полпенни за один. Так уж и быть, в придачу еще вот этот берите, который надломился.

Она с улыбкой выудила из кошелька монетку. Прощай, полпенни! Сделка свершилась. Лаура завернула горячие ломтики пирога в свой носовой платок и обхватила сверток обеими ладонями, сложенными лодочкой, чтобы хоть немного согреться. Она склонила вниз лицо, вдыхая восхитительный аромат корицы, яблок и сдобы. Медно-рыжий локон выскользнул из-под чепца и свесился ей на щеку. Запах пирога живо напомнил Лауре бабушку. Она перенеслась мыслями в прошлое и вновь словно наяву увидела перед собой старую женщину, когда та вынимала из печи противень с горячим яблочным пирогом, мурлыча себе под нос старинную балладу.

Душу Лауры затопили отчаяние и жгучая тоска по родному дому. А дом был так далеко, что казалось, существовал теперь только в ее воспоминаниях, в какой-то другой, счастливой и беззаботной жизни, к которой она больше не причастна. В ту далекую пору счастливая жизнь ей казалась чем-то само собой разумеющимся, а порой представлялась довольно скучной и однообразной. Ах, зато как страстно она теперь хотела хоть на миг вернуться туда, в тот благословенный край за океаном, где над нею сияло голубое безоблачное небо, где так ласково светило солнце, где ее любили и баловали…

Нет, довольно предаваться унынию! Лаура решительно тряхнула головой. Сентиментальными воспоминаниями сыт не будешь. Стоит еще немного промешкать, и можно за здорово живешь потерять работу.

Времени у нее и правда было в обрез. Только что отзвонили колокола церкви Святого Джайлса. Лауре нужно было проделать еще немалый путь через Ковент-Гарден. С рассветом рынок неизменно заполняли зеленщики со своим товаром. Перед каждым из них возвышались горы капустных кочанов, репы, моркови, свеклы высотой в два человеческих роста. Лондонцы азартно раскупали товар. К восьми от всего этого изобилия и следа не оставалось – лишь обрывки морковной ботвы на земле и белевшие кое-где между рядами капустные листья красноречиво указывали на то, что здесь еще недавно шла бойкая торговля. Лаура вздохнула. Хорошо хоть дождь перестал. Небо по-прежнему было свинцовым, а от резкого влажного ветра становилось как-то зябко.