— Круто, — сказала я. — Можно позвать с нами Рут?

— Конечно, почему нет? Как же так, мы идем на семейный ужин, а не взяли с собой Рут? — сказала мама с непроизвольным сарказмом. Мама любит Рут. Я так думаю. — Майкл, возможно, есть кто-то, кого ты хотел бы пригласить?

То, как она сказала: «кто-то», конечно, означало «девушка». Но за всю свою жизнь Майк влюблялся только однажды, в Клэр Липманн, живущую через два дома от нас. Она на год моложе Майка и на год старше меня, и едва знает о его существовании, так, как слишком занята в театре — играет главную роль во всех пьесах и мюзиклах в нашей школе — и поэтому у нее нет времени, чтобы обратить внимание на гика постарше, который шпионит за ней каждый раз, когда она лежит под навесом крыши в бикини (что она делает каждый день, как только наступают летние каникулы). Она не зайдет в дом до Дня труда[4], или пока симпатичный парень на машине не подъедет и не позовет её поплавать в одном из карьеров. Клэр либо раб ультрафиолетовых лучей, либо конченная эксгибиционистка. Я так и не поняла. Во всяком случае, нет никакого шанса на то, что мой брат собирается попросить «кого-то» пойти с нами на ужин, так как Клэр Липманн спросила бы: «Итак, кто ты?», если он и наберется смелости поговорить с ней.

— Нет, — смущаясь, сказал Майк. Он становился ярко-красным, и это притом, что рядом только мы с мамой. Можете представить, что будет, если Клэр окажется здесь? — Нет никого, кого я хотел бы позвать.

— Робость мешает успеху, — сказала мама. Мама, к тому же, часто говорит с поддельным французским акцентом, когда цитирует шекспировские пьесы и оперетты Гилберта и Салливана[5].

Я тут подумала, может быть, она и не так похожа на других мам.

— Понял, мам, — сквозь зубы сказал Майк. — Не сегодня, ладно?

Мама пожала плечами.

— Прекрасно. Джессика, если ты идешь, позволь мне заверить, что ты пойдешь не в этом. — На мне было то, что обычно я ношу: футболка, джинсы и кроссовки. — Иди, надень то миленькое платьице из синей бязи, что я сшила на Пасху.

Ладно. У моей мамы есть пунктик о том, чтобы нарядить нас соответствующе случаю. И я не шучу. Это было мило, когда мне было шесть лет, но в шестнадцать, позвольте сказать, нет ничего хорошего в ношении платья, гармонирующего с маминой одеждой. Тем более что все платья, сшитые мамой, в старомодном стиле.

Раз у меня нет никаких проблем с тем, чтобы ударить звезду футбола в шею, можно подумать, что я так же легко скажу маме, что не желаю надевать одежду, в одном стиле с ней. Однако если бы ваш отец пообещал, что, если вы будете её не жалуясь надевать, он купит вам Харлей на восемнадцатилетие, вы тоже будете их носить.

Я сказала:

— Хорошо. — И начала подниматься по черной лестнице, которая ещё в начале прошлого века, когда был построен наш дом, служила лестницей для слуг. — Я скажу Дугласу.

— Ой, — услышала я маму. — Джесс?

Но продолжала идти. Я знала, что она скажет не беспокоить Дугласа. Всегда говорит.

Лично я люблю беспокоить Дугласа. Кроме того, спрашивала об этом мистера Гудхарта, и он согласился со мной. Поэтому я часто его беспокою. Я подхожу к двери в его комнату, к которой прикреплен большой знак «Не входить», и громко стучу. Затем кричу:

— Дуг! Это я, Джесс!

И захожу внутрь. Дугласу больше не разрешено запирать дверь. Не после того, как мы с отцом на прошлое Рождество вышибли её.

Дуглас лежал на кровати и читал комикс. На обложке нарисован викинг и девушка с огромными буферами. Всё, что Дуглас делает с тех пор, как вернулся из колледжа, — это читает комиксы. И во всех комиксах девушки имеют огромную грудь.

— Угадай что, — сказала я, присаживаясь на кровать.

— Майки поступил в Гарвард, — ответил Дуглас. — Я уже слышал. Подозреваю, как и все соседи.

— Неа, — сказала я. — Не это.

Он посмотрел на меня поверх своего комикса.

— Знаю, мама думает утащить нас в «У Мастриани», чтобы отпраздновать, но я не пойду. Ей пора научиться жить с разочарованием. И тебе лучше держать свои ручонки подальше от меня. Я не поеду, как бы сильно ты меня не ударила, и на этот раз я дам сдачи.

— И не это, — сказала я. — У меня не было в планах тебя бить. Во всяком случае, не сильно.

— Тогда что?

Я пожала плечами.

— Меня ударила молния.

Дуглас вернулся обратно к комиксам.

— Конечно. Закрой дверь с той стороны.

— Я серьезно, — сказала я. — Мы с Рут прятались от шторма под трибунами в школе...

— Те самые трибуны, — спросил Дуглас, снова глядя на меня, — которые сделаны из металла?

— Верно. Я стояла, прислонившись к одной из опор, когда молния ударила в трибуны, и следующее, что помню, как лежу в пяти футах от того места, где была, и у меня покалывает всё тело...

— Чепуха, — сказал Дуглас. Но он поднялся. — Это чушь, Джесс.

— Клянусь, правда. Можешь спросить у Рут.

— Тебя не ударяла молния, — сказал Дуглас. — Тогда бы ты не сидела тут и не разговаривала со мной.

— Дуглас, говорю тебе, всё так и было.

— Где входной шрам, ммм? — Дуглас потянулся, схватил меня за правую руку и перевернул её. — А выходной? Ток вошел бы в твое тело в одном месте, и вышел бы в другом. В обоих местах должен остаться шрам в форме звезды.

Он отпустил мою правую руку, когда говорил, и схватил левую, затем перевернул и её тоже. На моих ладонях не было шрама в форме звёздочки.

— Видишь. — Он бросил мою руку с отвращением. Дуглас знает о многом, как например об этом, потому что всё, чем он занимается — это читает, и иногда настоящие книги, а не комиксы. — Тебя не ударила молния. Не ходи тут, рассказывая об этом, Джесс. Знаешь, молния убивает сотни людей в год. Если бы тебя она ударила, то сейчас ты находилась бы в коме.

Он лег и снова уткнулся в комикс.

— А теперь, проваливай, — сказал он, толкнув меня ногой. — Я занят.

Я вздохнула и встала.

— Хорошо, — сказала я. — Но ты пожалеешь. Мама говорит, что мы будем, есть лобстеров.

— Мы уже ели лобстеров в тот вечер, когда я получил письмо о принятии в Университет, — сказал Дуглас своему комиксу, — и посмотри, что из этого вышло.

Я протянула руку и схватила большой палец его ноги, затем сжала.

— Хорошо, большой ребенок. Просто лежи здесь с капитаном Ларсом и его большой раздутой красоткой Хельгой.

Дуглас посмотрел на меня поверх книги.

— Её имя, — сказал он, — произносится как Уна.

Потом нырнул обратно в комикс.

Выйдя из комнаты и закрыв за собой дверь, я пошла наверх по лестнице в свою комнату.

Я не слишком беспокоюсь за Дугласа. Знаю, что, вероятно, должна бы. Я, наверно, единственная в семье, кто не волнуется за него, за исключением, папы, да и то не наверняка. Дуглас всегда был странным. Всю свою жизнь, кажется, я била людей за то, что они называли моего старшего брата умственно отсталым, бестолочью или извращенцем. Не знаю почему, но, хоть я и младше, я чувствую себя обязанной ударить каждого из этих людей в лицо за то, что они изводят моего брата.

Это бесит маму, но не отца. Папа только научил меня, как ударить более эффективно, посоветовав мне держать большой палец за пределами кулака. Когда я была совсем маленькой, то била, спрятав большой палец внутри кулака. Следовательно, растянула его несколько раз. Большой палец, имею в виду.

Дуглас обычно злился, когда я участвовала в драках из-за него, так что через некоторое время я научилась делать это за его спиной. И, думаю, унизительно иметь младшую сестру, избивающую людей от вашего имени. Но я не признаю свой вклад в то, что случилось с Дугласом позже. На прошлое Рождество он пытался покончить с собой. Вы же не попытались свести счеты с жизнью только потому, что ваша младшая сестра раньше заступалась за вас. Правда?

Вернемся к делу. Из своей комнаты я позвонила Рут, чтобы пригласить её поужинать с нами. Я знала, что, хотя сегодня, благодаря Джеффу Дэю, первый день её диеты, Рут не состоянии сопротивляться. Не только из-за лобстеров, но ещё из-за Майкла. Она пытается притворяться, что не влюблена в моего брата, но, между нами, девушка ему не нужна. Не спрашивайте меня, почему. Он не подарочек, поверьте.

И, как я и предполагала, она сказала:

— Думаю, я откажусь. Лобстеры очень калорийные. Ну, не сами лобстеры, а масло... но, по моему мнению, это особый случай, раз Майкл поступил в Гарвард. Думаю, я должна пойти. Ладно, я пойду.

— Приходи, — сказала я. — Дай мне десять минут. Я должна переодеться.

— Минуточку, — подозрительным голосом сказала Рут. — Твоя мама снова заставила тебя надеть ту гейскую одежду, да? — Когда я промолчала, Рут продолжила: — Знаешь, я не думаю, что мотоцикла достаточно. Твой отец должен купить тебе долбанную Мазерати за то, во что эта женщина тебя одевает.

Рут считает, что моя мама страдает от гнета патриархального общества, состоящего в основном из моего папы. Но это не так. Папа стал бы счастливым, если бы мама устроилась на работу. Это удержало бы её от одержимости Дугласом. Теперь, когда брат снова дома, мама говорит, что не может даже думать о работе, ведь кто тогда будет присматривать за ним, чтобы убедиться, что он снова не возьмет лезвие?

Я сказала Рут, что да, я должна надеть один из нарядов, сшитых мамой, хотя слово «гейская» — неправильное, потому что все знакомые мне геи одеваются офигенно и носят что-то другое, нежели одежду в клетку, за исключением празднования Хэллоуина. Но это не столь важно. Я повесила трубку и начала раздеваться. Большую часть времени на мне надеты джинсы и футболка. Зимой надеваю свитер, а если серьезно, я не одеваюсь в школу, как некоторые девушки. Иногда я даже не принимаю душ утром. Имею в виду, какой смысл? Там нет никого, на кого я хотела бы произвести впечатление.