— Насколько я могу судить, — начал он, — полиция должна помогать семьям. Помогать людям держаться вместе. Когда они найдут твою маму, они помогут ей, и она будет заботиться о тебе, как она всегда это делала.

— Я хочу, чтобы она была такой, как всегда. Но я не… — Клэр заколебалась, — но я не хочу снова жить так, как я жила, когда она заболела. Но…

Она перевела взгляд с Корнелии на Тео.

— Но если вы позвоните в полицию, я смогу остаться у Корнелии, пока они ее разыскивают? Я смогу жить здесь, пока они будут помогать ей выздороветь?

Корнелия взяла руку Клэр и сжала ее. Клэр увидела в ее глазах слезы.

— Возможно, — ответил Тео. — Мне кажется, они разрешают детям оставаться с людьми, которых они знают.

— Возможно, да, возможно, и нет, — уныло заметила Клэр. — Верно? — Она представила себе Анну Ширли в сиротском приюте и злую женщину, у которой она жила, прежде чем попасть в приют. Там во дворе росло печальное дерево, и единственными друзьями Анны были воображаемые девочки.

— Я бы хотела подождать здесь, пока моя мама не вернется, — неуверенно произнесла она. — А вы потом, может быть, поможете ей найти доктора.

Тео потер глаза обеими руками, потом взглянул на Корнелию.

— Клэр уже пришлось немало хлебнуть горя, — решительно сказала Корнелия. Но Клэр видела, что в глазах ее в отличие от голоса решительности было куда меньше. — Ты должен это понимать.

— Конечно, я понимаю, — ответил Тео расстроенно, — но ты должна подумать… — Он на мгновение закрыл глаза. Затем, опершись локтями о колени, наклонился к Клэр. — Прости, Клэр, но я должен это сказать.

— Не надо, — с горечью возразила Корнелия. — Не надо, и все. Это настаивание на правде жестоко, разве ты не понимаешь? Кто ты такой? Аттикус Финч? Просто прими это.

Клэр знала, кто такой Аттикус Финч. Отец Скаут и Джема. Герой. Но какое отношение Аттикус имеет к тому, что они обсуждают? Сама удивившись, Клэр рассмеялась.

— Клэр? — повернулась к ней удивленная Корнелия.

— Прости, но… Аттикус Финч? Я совсем запуталась. — Она снова засмеялась. Что с ней такое вдруг случилось? Смех захватил ее, все ее тело, и она подчинилась ему.

— Все ты, — сердито сказал Тео Корнелии. — Ты такая странная.

Корнелия опустила глаза, но уголки ее губ подрагивали. Напряжение между Тео и Корнелией спало. Клэр продолжала смеяться, она уже тяжело дышала, шаль соскользнула с ее плеч, она подняла ее и прижала к груди обеими руками.

— Я знаю, что ты собирался сказать, Тео, — наконец тихо выдохнула Клэр.

Тео не сводил с нее красивых зеленых глаз. Его ясный, добрый взгляд придавал ей сил. Он любил ее, она это вдруг совершенно ясно поняла. Ее сердце екнуло.

— А если моя мама никогда не вернется домой? — сказала Клэр и сама удивилась: как она смогла это сказать? Самое худшее, хуже не придумаешь. Она сказала самое худшее вслух.

— Ох, солнышко. — Голос Корнелии задрожал от сочувствия. И еще от гордости за Клэр.

— Да, мы должны учесть эту возможность, какой бы отдаленной она ни была. — Тео жестом обвел комнату и их троих. — Мы не можем в таком положении оставаться вечно. — Клэр понравилось, что он сказал «мы».

— Ты прав, — согласилась Корнелия. — Но еще немного подождать мы можем, верно?

— А если мы подождем до начала занятий в школе? — Клэр произнесла это решительным тоном. Ей казалось, что она стала на несколько лет старше. — Когда занятия начнутся, все станет очень сложно. Школа слишком далеко, чтобы ездить отсюда каждый день, да и моя учительница, миссис Пакер, уже заподозрила, что у меня не все в порядке. Когда она вместо мамы увидит Корнелию…

— Когда начинаются занятия? — обреченно спросил Тео.

— Каникулы длинные. Мне в школу десятого.

— Значит, осталось еще десять дней, — подвела итог Корнелия. — Если за это время она не вернется домой, мы примем другие меры.

— Какие другие? — скептически спросил Тео. — Можно подумать, ты собираешься рыскать по всей стране!

— Очень смешно, — заметила Корнелия.

— Если Вивиана не вернется домой в течение десяти дней… — начал опять Тео.

— Мы позвоним в полицию, — твердо заявила Клэр. Внезапно она вспомнила. — Слушайте, а ведь сегодня Новый год.

— Ты права! Я даже не заметила. И никакого вам шампанского, ни капельки! — Корнелия сделала вид, что выговаривает Тео. Затем стала серьезной. — У тебя впереди замечательный год, Клэр. Замечательный, полный чудес. Запомни мои слова. — Корнелия говорила с таким нажимом, как будто она хотела силой воли добиться, чтобы этот год был действительно чудесным. И Клэр верила, что если кто и сможет этого добиться, то только эта маленькая женщина, сидящая рядом с ней, которая на самом деле вовсе не маленькая.

И тут до Клэр окончательно дошло: Корнелия тоже ее любит.

Глава 21

Корнелия

Это случилось. Со мной.

Это случилось вскоре после смерти Мартина, так, как это случается с большинством людей в тот или иной момент, если им повезло или, наоборот, не повезло, в зависимости от того, как на это посмотреть. Но я ведь на самом деле в это не верю, ведь так? И вы тоже не верите. Мы не верим, что такой поворот событий (потому что это поворот, причем головокружительный, резкий, удивительный) может считаться невезением. Когда это случается — огромная, как море, перемена, когда жизнь человека превращается в нечто новое, наполненное, это значит, что человеку повезло. Он получил от судьбы подарок.

Как я уже говорила, случилось это со мной вскоре после смерти Мартина. Некоторые скажут — слишком быстро, но это от меня не зависело. Я не была режиссером именно этой сцены. Не знаю, кто был, но точно не Корнелия Браун. Сценаристом она тоже не была. Она играла роль, которую ей поручили.

Огромная, как море, перемена. Я обожаю это выражение. Разумеется, снова Шекспир. Из «Бури». Жизнь бурлила во мне.

Куда меня занесло? «Имея дело с богатыми и могущественными, всегда проявляй терпение», — сказал один мудрый человек. И хотя я не богата и не могущественна, все же это я рассказываю историю. Терпение, друзья. Доверьтесь мне, я приведу вас куда надо. Ведь до этого этапа мы добрались, верно?

И я вовсе не влюбилась в Тео Сандовала, если вы это подумали.

* * *

Все началось с телефонного звонка. Это был второй из двух телефонных разговоров с моей матерью, причем первый разговор состоялся вечером, когда я узнала о смерти Мартина. Как только я смогла нажимать на кнопки, тут же позвонила маме. А вы что думали? Что я чем-то отличаюсь от остального человечества? Когда случается несчастье, я хочу к маме. Она мне нужна, нужна, нужна.

Как обычно, она ответила сразу. Неприлично заставлять людей ждать — это мы слышали постоянно, пока росли, хотя порой для того, чтобы сразу снять трубку, приходилось проделывать цирковые кульбиты через мебель. Если кому и нужен мобильный, то это моей матери. Однако она придерживается мнения, что мобильные телефоны открывают новые возможности для грубости (против чего ни одна душа возражать не станет), и к тому же по совершенно непонятным причинам в районе, где живут мои родители, мобильники не работают. Получается, что мы все эти годы живем в теплом, пропитанном запахом магнолии варианте Бермудского треугольника, что меня вовсе не удивляет.

Короче, я позвонила ей, потому что она была нужна мне. Я хотела, чтобы она уверила меня, что я не виновата в смерти Мартина. Еще я хотела, чтобы она сказала мне, что не я явилась причиной гибели Мартина, отказавшись от поездки в Лондон и заявив, что не люблю его, и это не мой голос, звучащий в его голове, отвлек его на какой-то лондонской улице. Я хотела, чтобы она сказала мне, что думать так глупо. Потому что вскоре после того, как я узнала о смерти Мартина, на меня навалилось чувство вины.

И она помогла мне. Она меня успокоила. И сделала это с таким терпением, заботой и добротой, что я впервые поняла, почему она так несется к телефону. Она была матерью четверых детей. Мне понадобился тридцать один год, чтобы это понять. Стыд и срам.

Но второй разговор, о котором я собралась рассказать, состоялся позже, через пару дней после похорон Мартина. Тео вернулся домой в Бруклин, и я чувствовала, что Клэр по нему скучает, видела это тоскливое выражение на ее лице, даже когда она мне улыбалась, что она делала часто, храбрая девочка.

Не могу сказать, что я тоже не чувствовала себя слегка потерянной. Ведь, как поется в школьной песенке, «нужно три ноги для треножника, чтобы он стоял; и нужно три колеса, чтобы получился трехколесный велосипед». Три — магическое число, особенно если третий — Тео.

Когда он уехал, а мы стояли и смотрели, как его машина скрывается за поворотом, я ждала, когда паника охватит меня своей ледяной рукой. И знаете, что странно? Ничего не произошло. Верно, я нервничала. Без Мартина и Вивианы будет нелегко, и я вовсе не была уверена, что справлюсь. Но когда я смотрела, как она стоит, сунув руки в карманы, слегка запрокинув голову и прищурив глаза от зимнего солнца, я поняла, что она твердо стоит на земле и что мы справимся. И мы бы обязательно справились, если бы не второй телефонный разговор. На этот раз мама сама позвонила мне, и этот звонок был той соломинкой, которая переломила хребет верблюду.

Проще говоря, умерла миссис Голдберг.

Она «сдалась Альцгеймеру», как написала в некрологе одна газетенка, как будто она могла что-то сделать, но не сделала по душевной слабости. Она умерла в частной лечебнице, которая, какой бы дорогой она ни была, не могла заменить ей дом. Ведь она лучше других знала, что такое настоящий дом.

— Она сейчас в прекрасном месте, детка, — успокаивала меня мама.

— Давай без банальностей, мама, пожалуйста. Она терпеть не могла банальности, — сказала я с горечью.